II

Павлов приближался к месту своей снайперской позиции, перебегая от дерева к дереву, а когда достиг редкого лиственного леса, пополз. Снайпер — это охотник, а охотник должен быть невидим. Тот снайпер, кто пытается работать незамысловато, сам становится мишенью для противника. При оборудовании снайперской позиции, например, не рекомендуется становиться не то что в полный рост, но даже на четвереньки.

Шум падающей воды становился все громче и громче. Показались очертания 15-метрового Лопарского водопада. Павлов полз в направлении старой осины, от которой до водопада было всего триста шагов. За этим деревом он должен был спрятаться и не высовываться до тех пор, пока не услышит, как хунхузы приветствуют выход своей царицы на "белый камень", который представлял собой, судя по описанию Урсулы, глыбу белого мрамора с плоскими гранями, почти кубической формы.

В летнее время снайперу, конечно, лучше всего наблюдать за обстановкой в 2–3 метрах за линией мелких кустов, которые создают эффект тюлевой гардины — все, что находится за этими редкими кустиками со стороны снайперской позиции, перестает быть различимым. Но Павлов был лишен такой возможности, так как от кромки леса до водопада не было, ни одного, даже чахлого, кустика — только открытое пространство, усеянное щебнем и галькой.

Снайперская позиция Урсулы была менее уязвимой, так как она могла скрытно передвигаться, прячась за валунами. Другое дело, что после выстрела ее легко могли обнаружить и отрезать путь отступления вдоль берега реки или к лесу. В этой связи действия ее напарника приобретали отвлекающий характер. Независимо от того, попадал Павлов из арбалета Толемей-хана в цель или промахивался, Урсула за время его единственного выстрела успевала выпустить из своего лука три стрелы, что повышало шансы на успех операции.

Прислонившись спиной к стволу осины, Павлов зарядил арбалет отравленной стрелой и замер в ожидании. Всполохи утренней зари становились все более яркими. Со стороны расположения хунхузов послышались громкие крики. Это были не крик "ха иль", которым они, по словам разведчиц Агафьи и Ольги, приветствовали свою царицу, а совсем другое, что, по-русски, звучало бы совсем уж неприлично. И Павлов из любопытства выглянул из-за осины, недооценив способность часовых противника вести пристальное наблюдение за столь приметными объектами, как одиноко стоящие высокие деревья.

На мелькнувшую за осиной тень обратил внимание часовой хунхузов и голосом подал сигнал, означавший на их языке: "Внимание, что-то не так", — и показал копьем направление потенциальной угрозы. У Павлова чуть сердце от испуга не остановилось, когда он услышал хруст щебня под ногами приближающихся к осине хунхузов, и сделал вторую ошибку — полез на дерево, надеясь скрыться в его густой кроне.

Кто знает, может ему бы и повезло, если бы в дуплистой осине не нашли себе приют пчелы. Дупло начиналось на высоте 2 метра от земли. Интересно, что пчелы чаще всего для своего жилья выбирают именно такие дупла. В них не бывает сквозняков, и пчелы могут в них благополучно жить во все периоды года. Третья ошибка Павлова состояла в том, что влез своей мокасинной прямо в дупло, и только когда почувствовал приятный запах меда, сразу понял, что мед, возможно, "неправильный". Его догадку подтвердили "неправильные" пчелы, которые, вопреки раннему часу, тучей вылетели из дупла и принялись жалить его столь нещадно, что он свалился вниз — прямо в лапы подоспевших хунхузов.

Хунхузов было трое, и они первоначально приняли его за медведя, который решил полакомиться медом. Узнав же в нем человека, они приставили к его горлу копья с массивными наконечниками, а потом громко захохотали, издавая резкие и пронзительные звуки, напоминающие крики пятнистых гиен. Скорее всего, причиной их веселья стало его лицо, перекошенное от пчелиных укусов. Оказывается, у этих странных человекоподобных существ тоже было чувство юмора. Затем хунхузы выделили из себя парфюм, напомнивший Павлову запах дихлофоса, и пчелы от него отлетели.

Глаза у Павлова совсем заплыли, и он ничего не видел. Хунхузы схватили его за капюшон комбинезона и потащили за собой непонятно куда. Он слышал, что их становилось все больше, а хохот все громче. Сопротивляться было бесполезно, а кричать бессмысленно. Наконец, его доставили куда-то, где горел костер, а пахло, как в пивной в Столешниковом переулке. Продолжая хохотать, хунхузы сорвали с него одежду, но внезапно хохот стих и сменился протяжным звуком удивления. Потом его начали бесцеремонно ощупывать и обнюхивать, как будто он не живое существо, а аппетитный плод фруктового дерева.

Особое внимание хунхузов привлек его золотой медальон и родинка на правой лопатке. Его умыли холодной водой, смазали лицо пахнущей мятой мазью и разлепили опухшие глаза. И что самое примечательное, у хунхуза, который это сделал, на руках было шесть пальцев. Кроме того, он был совершенно лыс, но при этом у него была роскошная борода, как у Карла Маркса, и пышные женские груди. От хунхуза пахло дорогим коньяком и крепкими гаванскими сигарами, а чресла перепоясывала цветастая юбка. И Павлов сразу понял, что, судя по запаху и одежде, среди хунхузов он, если не самый главный, то, наверное, очень высокопоставленный.

По понятным, не требующих объяснения причинам, Павлов не мог ничего предпринять, чтобы сохранить себе жизнь. Правда, он мог надеяться на то, что хунхузы сделают его своим рабом, но разве с этой целью он проделал путь от Красных камней до Лопарского водопада? Ему было мучительно стыдно перед Урсулой, которую он нечаянно подвел и заставил волноваться. И тогда он решил изо всех сил сохранять хладнокровие, чтобы обязательно выжить, дождавшись выхода Пришедшей Красавицы на "белый камень", а потом как-нибудь попытаться отвлечь хунхузов от своей напарницы, когда она будет покидать снайперскую позицию.

Его сильно раздражало присутствие полутора десятков, сбежавшихся посмотреть на него, юных хунхузов с клипсами на торчащих сосочках и подобием фартуков и мини-юбок на приличном месте. Убедившись в том, что он может видеть, эти бестии стали кривляться, то и дело, меняя позы по возрастающей шкале соблазнительности, томно закатывая глаза и сладострастно открывая маленькие ротики с четырьмя, похожими на клыки зубами. Некоторые из них были совершенно лысыми, а на головах других торчали клочки волос, перевязанные разноцветными ленточками.

Бородатый хунхуз попытался с ним заговорить, но программа-переводчик, предоставленная ему Арнольдом Борисовичем Шлаги, на слова хунхуза никак не реагировала. Тогда Павлов обратился к нему на языке жестов. Хунхуз радостно закивал головой в знак одобрения такого способа общения. Так они и познакомились.

— Дора, — сказал хунхуз и ткнул себя пальцем в грудь.

— Гастрофет, — сказал Павлов и ткнул пальцем в грудь себя.

В это время появился хунхуз со столь утонченными чертами лица и совершенными линиями тела, которым позавидовала бы и иная фотомодель. На голове у него был парик, представший собой множество натуральных каштановых локонов, а сзади — две косицы. Вся его одежда состояла из пояса из черной кожи и привязанного к нему футляра из бересты, длиной до колена. Если бы парик, черная борода и огромный гульфик были элементами маскарадного костюма, то этого хунхуза вполне можно было бы принять за очень раскованную участницу карнавального шествия где-нибудь в Рио-де-Жанейро.

Дора и другие хунхузы почтительно склонили головы и выделили запах, похожий на аромат одеколона "Шипр". В правой четырехпалой руке знатного хунхуза был полутораметровый деревянный жезл с обвившейся вокруг него живой двухголовой змеей. Змея вращала обеими головами и злобно шипела.

— Этот мужественного вида дядечка с телом нежной тетеньки, видно, еще главнее", — догадался Павлов и тоже по примеру других выразил низким поклоном свое почтение.