………………………………………………………………………………………………………

— В это невозможно поверить! — воскликнул Павлов, когда Толемей-хан закончил свой рассказ, более похожий на доклад на очередной сессии императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания.

Толемей-хан удивленно на него посмотрел, и Павлов понял, что допустил ошибку. Он повторил то, что сказал, на орландском языке, но уже было поздно. Толемей-хан догадался, что юноша-охотник, на которого он обратил внимание три недели тому назад, знает язык джурджени, но зачем-то это скрывает. И когда туземцы встали, чтобы попрощаться, он показал Павлову жестом, чтобы тот ненадолго задержался. Гита и Урсула недоуменно переглянулись, но все-таки отошли в сторонку, чтобы не мешать их разговору.

— Тибул-хан, сознайтесь, что вы знаете язык моего народа. Я догадался об этом еще прежде, чем вы произнесли: "В это невозможно поверить", — сказал Толемей-хан и вопросительно посмотрел Павлову в глаза. И Павлов понял: отпираться бесполезно, а объясниться со знатным джурджени можно и "по методу Арнольда Борисовича Шлаги", то есть посредством правдоподобного вранья.

— Сударь, не буду от вас скрывать. Мне с детства снятся сны, будто я живу в императорском дворце на острове Альхон и общаюсь со своими родителями и сверстниками на языке, который вам более всего приятен. Как кого из них зовут, я не знаю, но, вот, многие слова и выражения с каждым годом припоминаются все более и более отчетливо, — соврал Павлов, не моргнув глазом.

— Это ведь вы с одним копьем сразились с тигрицей, шкура которой теперь служит вам плащом? — полюбопытствовал Толемей-хан.

— Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Кажется, так гласит ваша древняя пословица? — хитро, вопросом на вопрос, ответил Павлов.

— Полагаю, что мне не следует вас далее задерживать. Но я хотел бы, учитывая серьезность предприятия, которое вы затеяли, одолжить вам на время гастрофет. Это — такое оружие, которое стреляет дальше и точнее лука. Я попрошу своего слугу, чтобы он вам его сейчас вынес и показал, как им пользуются, — сказал Толемей-хан и приказал своей рабыне срочно разыскать Следопыта.

Павлов подошел к своим сослуживцам, то есть Урсуле и Гите, и объяснил причину, по которой им надлежит еще немного задержаться. Он сразу догадался, что оружие, которое Толемей-хан намеревался предложить ему во временное пользование, это — скорее всего арбалет. Эквивалентом этого понятия у орландов могло быть слово аркубаллиста, то есть самострел — тяжелое и громоздкое устройство, применяемое для охоты на медведей и кабанов. Вскоре орландов позвали. Слуга, которого Толемей-хан называл Следопытом, вынес из "шатра воина" кожаный чехол, раскрыл его и продемонстрировал Павлову то, что в чехле хранилось.

— Это и есть гастрофет. Он находился в деревянном сундуке, цепляясь за который я и Комаки, смогли удержаться на воде, когда наша ладья перевернулась. Потом к нам подплыл Следопыт, и мы втроем выбрались на остров, который образовался на отмели, — объяснил Толемей-хан причину, по которой ему после кораблекрушения удалось сохранить некоторые личные вещи.

Павлов посмотрел на Гиту-воительницу, и она, поняв, что от нее требуется, начала переводить. Следопыт с поклоном подал Павлову изящно сработанный предмет вооружения, склеенный из твердых пород дерева и полых костей. Приклад, ложе, спусковой крючок, пружина и даже прицельное устройство роднили арбалет Толемей-хана с привычным Павлову огнестрельным оружием. Но больше всего Павлова поразила его дуга, которая, вне всякого сомнения, была изготовлена из железа. Но расспросить Толемей-хана он не решался, чтобы не выглядеть слишком умным.

Подержав недолго арбалет в руках, Павлов вернул его Следопыту; слуга Толемей-хана снова поклонился и начал объяснять его техническое устройство и боевые характеристики. Из его объяснения следовало, что гастрофет бьет на расстоянии до 300 шагов и с большой точностью, поскольку линии направляющих безукоризненно прямы, отполированы и покрыты специальным лаком. Единственным, но существенным недостатком этого оружия являлась низкая скорость стрельбы, так как для его перезарядки требуется физическая сила и время.

Урсула в ответ заметила, что орланды тоже когда-то пользовались легкими самострелами, но Верховный жрец Колыван объявил их "богопротивным оружием", и они постепенно вышли из употребления. В принципе Урсуле все было понятно, и она хотела бы только заменить на дуге тетиву. Павлов напомнил про арбалетные стрелы (их правильнее называть "болтами" — Прим. Авт.). Стрел с бронзовыми наконечниками было всего четыре. Остальные пять стрел имели затупленные деревянные наконечники, так как предназначались для охоты на птиц. Но Павлов и Урсула попросили и эти стрелы, чтобы попрактиковаться в стрельбе по мишеням.

Поздно вечером, когда уже совсем стемнело, Павлов, Урсула и Гита вернулись в расположение своей воинской части и доложили Агате о результатах визита к Толемей-хану. Агата вызвала Старую Досю и та объявила Павлову и Урсуле трехдневный план занятий по физической и боевой подготовке и тактике. По команде "вольно", "разойтись" Павлов и Урсула отправились в свою опочивальню.

— Милый друг, — спросила Урсула Павлова, устраивая свою голову ему на плечо, — Я правильно поняла Толемей-хана? Хунхузы, они, что, спереди мужчины, а сзади женщины, или, наоборот?

— Пидорасы они, пидорасы! Как их не крути! — убежденно заявил Павлов.

— Что это такое? — удивилась Урсула, услышав незнакомое слово.

Но Павлов ей не ответил, так как уже спал.

VII

Когда туземцы ушли, Толемей-хан отправился в "шатер воина". Спать не хотелось, и он попросил Комаки заварить ему в серебряном кубке, который ему подарила Агата-воительница, травяной чай. Это был ее ответный подарок. Сам Толемей-хан подарил Центуриону, чтобы отблагодарить ее за то, что она посадила его, Комаки и Следопыта в свою ладью и доставила на Долгий Остров, кинжал из метеоритного железа. Когда-то за эту редкую вещь Толемей-хан заплатил стадо буйволов. Комаки добавила в очаг хвороста и спросила, не хочет ли ее господин взглянуть на переписанную ею с пергамента на бумагу главу из его "Повести о неудавшемся путешествии".

Комаки не была рабыней в привычном значении этого слова. Ее скорее следовало называть вольноотпущенной, а, если быть более точным — личным секретарем Толемей-хана. Образованные рабы в Империи джурджени очень ценились. Толемей-хан выменял Комаки на пять юных рабынь, полагая, что мужчине в 50-летнем возрасте содержать гарем ни к чему, и есть дела важнее плотских утех. Потом он об этом нисколько не сожалел, и когда Комаки родила ему сына, он объявил ее и своего внебрачного ребенка "младшими сородичами". Так, по законам джурджени назывались вольноотпущенные, которые уже сами решали, оставаться им при своем прежнем господине или заводить собственное домохозяйство, занимаясь торговлей, ремеслами и тому подобное.

Толемей-хан похвалил Комаки за расторопность и взял сложенный вчетверо лист бумаги. Производство этого писчего материала из древесной коры, конопли, тряпья и старых рыбачьих сетей в Империи джурджени началось совсем недавно. Кто его на самом деле изобрел, было неизвестно. Член-корреспондент императорской Академии изящных искусств, врачевания и естествознания (далее — Академия) Тсайлуньхан утверждал, что впервые бумагу еще триста лет тому назад изготовили в городе-государстве Альхон. В одной древней рукописи этот почтенный муж отыскал описание большого воздушного змея, которого альхонцы склеили из лучины и материала, прочнее бересты и легче пергамента. В той же рукописи был рецепт, следуя которому Тсайлуньхан в домашних условиях изготовил опытный образец этого материала и назвал его "гумм-ага".

После тщательной экспертизы на прочность, долговечность и иные функциональные возможности применения Академия вынесла решение о пользе бумаги и направила в администрацию Агесилай-хана IV прошение о начале ее массового производства. Но дело застопорилось, так как владельцы овечьих отар, узнав о бумаге, испугались сокращения своих доходов и настроили министра-канцлера против ученых.