Все лето 1918 года в Петрограде шли аресты. 12 августа Г. А. Князев записал: «Утром мне встретилась группа арестованных, по-видимому офицеров, человек 50, окруженных матросами с винтовками. Некоторые совсем пожилые, даже старые; аресты продолжаются ежедневно. Оказывается, для них созданы концентрационные лагеря». Эта картина повторялась изо дня в день: «Утром на том же месте, у Николаевского моста, видел еще группу арестованных офицеров, окруженных матросами с винтовками. Все в трамвае заволновались и заговорили, увидев их. Особенно волновалась какая-то дама. У дверей стоял матрос. Наглая и одутловатая физиономия и вызывающий вид». 8 августа председатель ПЧК Урицкий приказал арестовать в Петрограде всех иностранных офицеров, не имевших дипломатического статуса. Через несколько дней в «Петроградской правде» появился список 24 расстрелянных из их числа. Родственники часто узнавали о судьбах уведенных из дому людей из расстрельных списков, но очень многие пропали бесследно. «Рассказывают, как опускавшийся в воду водолаз, чтобы отыскать по просьбе вдовы тело ее мужа-офицера, убитого и брошенного в воду, сошел с ума от ужаса. Когда спустился другой водолаз, то сразу дал тревожный сигнал. „У них там митинг“, – в ужасе кричал он. Оказалось, к ногам потопленных был привязан груз. Потоплены они были на месте очень быстрого течения. Их этим течением подняло и трепало так, что многие размахивали руками, качали головой, и получилась страшная картина митинга мертвецов», – писал Г. А. Князев. Этот митинг на дне Невы должен войти в «петербургский миф».
В атмосфере ужаса, арестов, ожидания расстрельных списков произошло новое политическое убийство. 30 августа был убит председатель петроградской ЧК М. С. Урицкий. «Преступление произошло при следующих обстоятельствах, – сообщал „Вестник областного комиссариата Союза коммун Северной области“. – В 10 час. утра в вестибюле здания № 6 по Дворцовой площади, где помещаются Комиссариаты внутренних и иностранных дел, вошел молодой человек в кожаной куртке, в фуражке офицерского образца. Он приехал на велосипеде, который оставил на панели около окна… В 11 час. 15 мин. на автомобиле подъехал тов. Урицкий, который быстро прошел в вестибюль, направляясь к подъемной машине. Швейцар Григорьев успел сказать своему помощнику, чтобы тот приготовил машину к подъему, как раздался гулкий выстрел… Стрелявшим оказался молодой человек, который после выстрела выбежал на улицу; подоспевшие чины охраны заметили его мчавшимся на велосипеде по Дворцовой площади». Охранники на автомобиле (в тексте опечатка: «автомогиле». – Е. И.) настигли его в доме 17 по Миллионной улице, где он пытался скрыться. На допросе задержанный назвался Леонидом Каннегисером. Он заявил, что убил Урицкого не по постановлению какой-либо организации, а «по собственному побуждению, желая отомстить за арест офицеров и расстрел своего друга Перельцвейга».
Обстоятельства драмы 30 августа иные, чем в случае Володарского, – ее действие происходило в центре бывшей столицы: Урицкий убит в вестибюле Главного штаба, Каннегисер схвачен в доме знаменитого до революции Английского клуба. Церемония прощания с председателем ПЧК происходила в Таврическом дворце, переименованном затем в Дворец Урицкого; даже Дворцовая площадь стала площадью Урицкого. Жизнь поставила эту драму с ампирной пышностью, имперским размахом. Сам убийца Урицкого – человек замечательный. «Молодой человек, убивший Урицкого, был совершенно исключительно одарен от природы, – писал Алданов. – Талантливый поэт, он оставил после себя несколько десятков стихотворений… Сын знаменитого инженера… он родился в богатстве, вырос в культурнейшей обстановке, в доме, в котором бывал весь Петербург». Леонида Каннегисера знали многие литераторы, Цветаева писала о нем в очерке «Нездешний вечер», Тэффи вспоминала о последней встрече с ним: «Он был очень грустный в этот вечер и какой-то притихший. Ах, как часто вспоминаем мы потом, что у друга нашего были в последнюю встречу печальные глаза и бледные губы. И потом мы всегда знаем, что надо было сделать тогда, как взять друга за руку и отвести от черной тени… Как во сне – вижу, чувствую, почти знаю, но остановиться не могу». Алданов размышлял о причинах его поступка: «Многое туда входило: и горячая любовь к России… и ненависть к ее поработителям, и чувство еврея, желавшего перед русским народом, перед историей противопоставить свое имя именам Урицкого и Зиновьева, и дух самопожертвования». Он шел на верную гибель, он платил за смерть палача собственной жизнью. Это напоминало убийство Марата Шарлоттой Корде; на допросе она сказала: «Я убила не человека, а чудовище».
Был ли Урицкий чудовищем? Вот как его запомнил В. П. Зубов: «…перед серединой стола сидело существо отталкивающего вида, поднявшееся, когда мы вошли; приземистое, с круглой спиной, с маленькой, вдавленной в плечи головой, бритым лицом и крючковатым носом, оно напоминало толстую жабу. Хриплый голос походил на свист, и, казалось, сейчас изо рта станет течь яд». Зубов встретился с Урицким в марте 1918 года, когда был арестован и доставлен в Смольный с великим князем Михаилом Александровичем. Их допрашивал председатель ПЧК. Это зловещее существо словно сошло со страниц романа Гюго «Девяносто третий год»[11]: «„Кто из вас бывший великий князь?“ – просвистел Урицкий, и злая радость блеснула в его глазах. „Великий князь я“, – сказал Михаил Александрович… – „Вы все еще считаете себя великим князем?“ – „Великим князем рождаются, и этого отнять нельзя, так же как у графа Зубова его титул“. – „Законами республики рабочих и крестьян титулы упразднены. Романовы заставляли нас подчиняться своим законам, теперь мы заставим вас подчиняться нашим“». Каков злодей! Да нет, не злодей, а заурядный, не слишком умный человек, внезапно вознесенный на вершину власти.
Он родился в 1873 году в городе Черкассы, получил юридическое образование; в 1898 году вступил в РСДРП. В партийных кругах был фигурой неприметной и незначительной. В архивах Охранного отделения сохранилась справка о нем: «Урицкий Моисей Соломонович, мещанин гор. Черкасс, комиссионер по продаже леса… Не производит впечатления серьезного человека». Урицкий побывал в ссылке, затем эмигрировал и ко времени переворота вернулся в Россию. В марте 1918 года он стал председателем петроградской ЧК. По многим отзывам, Урицкий, в сравнении с преемниками, не отличался жестокостью, он даже признавался, что «много страдает на своем посту». Работа была нервная, и он стал пить, но порученное дело вел исправно. «Вид у него был чрезвычайно интеллигентный, – вспоминал Алданов, – сразу становилось ясно, что все вопросы, существующие, существовавшие и возможные в жизни, давно разрешены Урицким по самым передовым и интеллигентным брошюрам; вследствие этого повисло раз и навсегда на его лице туповато-ироническое самодовольное выражение… Он был маленький человек, очень желавший стать большим человеком». Мечта исполнилась: председатель ПЧК и комиссар внутренних дел Северной области получил власть над миллионами людей.
При этих обстоятельствах обычные слабости маленького человека приобретали зловещий оттенок. Он хотел казаться незаурядным, любил щегольнуть своим всемогуществом. В разговоре с секретарем датского посольства похвалялся, что за один день подписал 23 смертных приговора. Другой пример хвастовства приведен в мемуарах В. П. Зубова: великий князь просил Урицкого удалить охрану из комнаты в коридор. Тот отказал, ссылаясь на возможность побега арестованных. Но побег невозможен, комната на четвертом этаже, к тому же на окнах железные решетки. «Кому вы это говорите? – отвечал Урицкий. – Я-то знаю! Раз я был заперт в такой маленькой комнате, что я не мог сделать больше пяти шагов, и два солдата со штыками на ружьях меня сторожили; я ходил как дикий зверь в клетке; каждый раз, как я подходил к одному из солдат, он направлял на меня штык. И я все-таки бежал». Вероятно, эта дикая история была придумана с ходу. «„Когда это было?“ – с ужасом спросил великий князь. „Да в благополучное царствование вашего братца, который сейчас находится в Тобольске“, – саркастически отвечал Урицкий». Да он второй Монте-Кристо, этот товарищ Урицкий!
