Смысл жертвы Авраама в том, что он на старости лет, привязался к «обетованному сыну» своему Исааку настолько, что любовь его к Богу утеряла свою полноту. Чтобы снова любовь к Богу стала «краеугольным камнем» его жизни, Авраам должен был принести жертву: заклать возлюбленного сына. Когда же внутренно сей акт был совершен... тогда излишнею стала смерть Исаака: он мог оставаться при отце.
Подобное повторяется в жизни христианина: когда та или иная страсть отрывает его от Бога, он решается на многие жертвы. И если внутренний акт достиг завершения, то страсти отступают и «заклание» становится излишним.
Не так обстоит с Христом. Господь внутренно совершил Свою жертву в Гефсимании, но Ему ради «дела» (Ин. 17, 4) нужно было пострадать «до конца» и внешне, иначе никто бы не постиг тайны искупления. Так, только на Голгофе, уже умирая, Христос воскликнул: «совершилось!», а не в Гефсиманском саду.
Человечество в лице первого Адама претерпело страшную алиенацию, лежащую в основе всех последующих. Падение Праотца — катастрофа космических измерений. Нам необходимо учесть это, чтобы понимать органический (чтобы не сказать — логический) ход развития, выражающегося в политических формах, но являющегося по существу духовным: «смертию умрете» (Быт. 2, 17) от огня, уже готового пожирать нас. К болезням Адама дальнейшие поколения добавили множество других, так что все тело человечества «от подошвы ноги до темени головы покрыто язвами и гноящимися ранами» (Ис. 1, 6). Самый скелет повсюду изломан. Прикасаться к такому организму — значит причинять несносные боли. Когда, однако, сие происходит с физическими болезнями, то люди с доверием отдают себя в руки врачей, терпеливо ожидая помощи. Обратное наблюдается в духовном плане: всякую попытку поставить кости в надлежащем порядке, омыть раны, что неизбежно сопровождается болями, они встречают с неприязнью, как будто врач виновник болей.
Так происходит со Христом: Он, единый истинный целитель, Своим явлением оскорбил всех, показывая всему человечеству его смертельную болезнь. Для падших сынов человеческих нет ничего и никого более страшного, чем Христос-Истина. Весь мир Его боится. Столь многие с необъяснимой ненавистью изливают на Него, и только на Него, всякую хулу. Все же те, кто действительно воспринимает Его как Перво-Истину, по естественному людям влечению к Истине, не могут отказаться последовать за Ним. А сие значит быть носителем Его любви и, как таковому, неизбежно быть распинаемому многоразличными образами.
Бесценно для нас откровение, пусть еще частичное, глубинной жизни Христа. Чрез долгий подвиг мы постепенно входим в вечный смысл и особый характер Его страданий. Мы постигаем, что не только качественно, но и по силе своей они превосходят все, что знает мир. Мы нигде и ни в чем не достигаем Христа. Ему единственно во всех планах принадлежит непреходящее первенство. Однако стремиться к возможно полному познанию Его — все мы, верующие, должны. В меру познания нами Его искупительных страданий почиет на нас и вечная слава Его: «Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им» (Ин. 17, 22). Чрез Него мы становимся сынами Отца безначального. Ныне мы знаем, что «никто не приходит ко Отцу, как только чрез Него» (Ин. 14, 6). Эти слова Христа мы принимаем в их абсолютном смысле. Действительно: если нет в самом Божестве изначала принципа Отчества и Сыновства, то никакой человеческий подвиг не сможет привести к тому, чтобы изменить существенно и Само Перво-Бытие.
Христос есть чудо, превосходящее всякий ум. Он всесовершенное откровение Бога триипостасной любви; Он же явил нам Человека в его беспредельных возможностях. В известный единому Богу момент — мы будем приведены на тот невидимый рубеж, который лежит между временем и вечностью. На сей духовной грани мы должны будем окончательно определить себя для предстоящей нам вечности или со Христом, в подобии Ему, или в удалении от Него. После сего решающего свободного выбора — и подобие, и расхождение — примут вневременный характер. Готовясь к сему бесконечно важному для каждого событию, в нашей повседневности мы не раз будем колебаться: исполнить заповедь?.. или поступить по страсти нашей? Постепенно в этом всежизненном подвиге нам будет открываться тайна Христа, если мы по любви к Нему слово Его сделаем единственным законом всего нашего бытия.
Придет такое время, когда видение святости смиренного Бога-Христа переплавит, как огонь, наше существо, превратив его в целостный порыв любви. Полные отвращения к самим себе, к гнездящемуся в нас злу, мы возжелаем уподобиться Ему в смирении, и желание это будет подобно смертельной жажде. Умножившаяся любовь к Господу естественно сроднит нас с Ним в глубоких движениях сердца и прозрениях ума. Картина, превосходящая наше воображение, раскроется пред нами. Великая печаль о страданиях людей, как болезненная спазма, стиснет сердце наше. Забудем мы тело, и только в доступной ему мере войдет оно в поток Гефсиманской молитвы Христа. Таким путем рождается в нас познание Господа Иисуса Христа (Ин. 17, 30), которое само в себе есть вечная жизнь. Ради приобретения этого познания Апостол Павел все то, «что было для него преимуществом», «правда законная», он «почел тщетою... от всего отказался... чтобы приобрести Христа... и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения». Говорил же Павел так не потому, «чтобы уже достиг... но, забывая прошлое, простирался вперед... к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе» (ср. Флп. 3, 7–14).
Великий Павел сказал, что он «не достиг»; позволим ли мы себе претендовать на равенство с Христом? Но некая параллель все же должна существовать. Хотя бы бледное уподобление Господу совершенно необходимо, чтобы разумно носить имя христианина. И опять: Павел не стремился к почести... призывал же Коринфян подражать ему (1 Кор. 4, 16), как он подражает Христу. Что мы и делаем ныне, чтобы и нам стать сонаследниками Иисусу в неувядаемой славе (ср. Рим. 8, 17).
Беспомощно пытаюсь я говорить о Науке, величайшей из всех ведомых на Земле и Небе. Усваивается она не за несколько коротких лет академической учебы, но всем нашим бытием. Реальное, не отвлеченное, познание стяжевается соучастием в бытии; чрез пламенное покаяние и пребывание в духе заповедей дается нам сие страшное благословение.
Когда некая тень подобия Гефсиманской молитве осенит человека, тогда он разрывает узы эгоистической индивидуальности и вступает в новый образ бытия: персональный, ипостасный по образу Ипостаси Единородного Сына. Воспринять страждущую любовь Христа есть неоценимый дар Духа Святого, приближающий духовно к ощущению смерти Его на кресте и, вместе, силы воскресения. Соединенный с Ним подобием умирания в глубокой молитве о мире, в томительной жажде спасения людей, предвосхищает подобие воскресения (ср. Рим. 6, 5; 8, 11). Вводимый нисходящею Свыше силою в этот новый образ Бытия, достигает «конца веков» и ощутимо прикасается к Божественной Вечности.
Ипостась–Персона есть первичный принцип и последнее, всеобъемлющее измерение в Божественном Бытии; так же и в человеческом, по образу Божию тварном бытии. Вне сего ипостасного принципа ничего не существует и не может существовать. «Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть. В Нем жизнь» (Ин. 1, 3–4). «Живу Я! говорит Господь» (Ис. 49, 18). «Аз есмь... Начало и Конец, Первый и Последний» (Откр. 22, 13). «Аз Есмь» (Ин. 8, 58).
Неописуемы дары Божии: они делают человека носителем полноты богочеловеческого бытия чрез единение со Христом в молитве, уподобляющей его Ему. Редкая привилегия, совмещающая крайние состояния страданий любви и ее, любви, победу. Восстав от такой молитвы, человек сквозь животворящую боль медлительно входит в действенное ощущение воскресения своей души. Он ясно зрит, «что Христос, воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим. 6, 9). Победа Его в вечности неизбежна. И дух молится внутри:
Господь мой и Бог мой...
Ныне, Господи Иисусе Христе, по дару неисследимой силы Твоей и благоволения Твоего к нам, и я убогий и нищий перехожу от смерти в жизнь...
