У стойки с кофейным автоматом в подвальчике студенческой столовой шумела беспорядочная очередь. Алоизас хотел было поспешно ретироваться, однако его поймало и силой усадило некое проворное существо в брючном костюме. Он не любил девушек в брюках, пусть мода эта стремительно распространялась, завоевывая все больше адептов. Не успел толком рассмотреть кто, а девица уже вклинилась в голову очереди, уже толкалась там среди рослых парней, уже несла на одной тарелочке две парящие чашки кофе, на другой — Пирожные.

— Спасибо, коллега, — Алоизас пододвинул в ее сторону кучку монет. Не слишком разумна оппозиция брюкам, когда разбираешься в истории искусств и понимаешь закономерности карусели мод, но что-то мешало ему спокойно воспринимать новинку и тем самым — услугу модницы.

Она проворно сдвинула копейки обратно, какая-то монетка звякнула об пол. Пошарила под столом и добавила в кучку поднятый гривенник.

— Совесть не позволяет питаться за счет студенческой стипендии, — выговорил серьезно, без улыбки.

Существо в брюках тряхнуло химической завивкой. Светло-желтые, словно воск, крупные волны волос еще недавно, вероятно, болтались косичками на худенькой спине.

— Что вы, товарищ преподаватель! Кто нынче на стипендию живет? Ни на стипендию, ни на зарплату.

— Сильно сказано. — Алоизас откашлялся, никак не мог нащупать более игривый тон. На миг показалось, что кто-то вновь сдирает со лба кожу. — К сожалению, в моем лице вы видите именно такого осла. Наверно, вы скорее сказали бы — идиота, но я говорю — осла. Поэтому требую: получите с меня или…

— Что? Встанете и уйдете. — В птичьих глазках мелькнули почтительные огоньки. — Возьму, возьму! Пейте со спокойной совестью.

— Не заботьтесь о моей совести. Осел — честное животное. Кто исполняет свой долг, не думая о том, как набить брюхо, тот… — Спохватился: слишком высокая нота — мораль читать не собирался, больше всего ценил возможность держаться на равном расстоянии и от праведников и от грешников.

— Не буду отрицать, мои взгляды на жизнь несколько отличаются от ваших. — Студентке явно было что-то нужно от него, он это прекрасно понимал, и она бесстрашно ринулась вперед, полагаясь на свою юность и привлекательность. — Но я собираюсь переметнуться на вашу сторону. Да-да!

Рассмеялась. Не очень искренний, глуховатый смех должен был замаскировать голый расчет.

— Очень уж быстро перевоспитываетесь! — Алоизас откинулся на спинку стула, снова оперся на локти. Разговор заинтересовал откровенностью, пусть побуждала собеседницу не слишком праведная цель. После оцепенения, охватившего его в аудитории, хотелось встряхнуться, поточить язык, нанося и отбивая удары.

— Вы даже не представляете. Мое положение будет куда хуже вашего! — не обиделась, а словно бы обрадовалась девушка. — На вашу зарплату никто не покушается, а моя стипендия висит на волоске.

— Ну-у?

— Удивляетесь? Вы? — Она улыбнулась, как партнеру по игре, прикрывшему свои карты.

— Ваш цветущий вид, модная одежда, — чуть не сказал брюки, — противоречат столь печальному прогнозу.

— Что ж, если это утверждаете вы, постараюсь чувствовать себя спокойнее.

— Почему столь важно, что это говорю я?

— Ах, уважаемый преподаватель, — студентка осмелилась прикоснуться к его локтю своей птичьей лапкой. — Вы же не поставили мне зачета.

— Какие-то чудеса! Мы с вами не знакомы, коллега… э-э, коллега?

— Аудроне И. Из временно переданной вам группы, которую вел бедняга М., попавший в аварию.

— Алмоне И. тоже из вашей группы?

Назвал имя непроизвольно. Алоизас и не собирался об этом спрашивать. Опять почудилось, что со лба сползает кожа, как недавно в аудитории, покрылся легкой испариной. Ну и группа… Чем она еще удивит?

— Мы с ней приятельницы. Значит, у Алмоне приняли? Ну, тогда подпишите мне, и расстанемся друзьями. Это не означает, что впредь больше не встретимся! — Она одарила его игривой улыбочкой, выпорхнувшей, словно птичка.

— У Алмоне И., как и у вашей милости, уважаемая, стоит двойка. Хотя вы мне и симпатичны, не имею права подписать, пока не исправите.

— Наверное, и вы мне симпатичны, товарищ преподаватель, но разве вам было бы приятно убедиться в этом до того, как поставите мне зачет? — Птичка, вернувшись восвояси, ожидала знака согласия, чтобы снова выпорхнуть. Алоизас окаменел, лоб стал багровым. — Уж не показалось ли вам, что предлагаю себя за отметку? Разве я похожа на такую?

— Нет, на такую не похожи, — едва удержался и не добавил: на еще худшую. Беседа уже не радовала, пусть Аудроне И. реяла ласточкой, то взлетая вверх, то мелькая над самой землей. Алоизаса раздражала собственная неосмотрительность: в девице и на расстоянии нетрудно было угадать пройдоху.

— Алмоне утверждает, что ей вы обязательно поставите зачет.

— И вам — охотно. Хотите, тут же, за столиком? Как будете сдавать: устно, письменно?

— Ой, кофе наш остыл! — Аудроне вскочила из-за столика. Худая, в брючках, все еще, несмотря на свою пронырливость, привлекательная. — Сейчас горяченького принесу!

— Не утруждайтесь, коллега. Боюсь, это не повысит ваших шансов.

— Я не столь наивна, товарищ преподаватель. Но почему бы вам, вместо того чтобы мучиться с тупицей, не устроить себе маленький праздник? — Она опять тряхнула светлой головкой с большими кольцами химической завивки, словно сама удивилась собственному предложению. — Себе. И, конечно, мне. Черкнули бы в зачетке — и обоим подарок!

— Сначала работа, коллега! А уж потом праздник.

— Не сердитесь, эта мудрость устарела. В наши времена все наоборот. — Аудроне уже некуда было отступать, она шла ва-банк, любуясь своей смелостью. — Празднуем и снова празднуем!

— И все на одну стипендию? — Алоизас не собирался открывать диспут, социология — не его область.

— Мы уже толковали об этом, товарищ преподаватель. Вы же не с дерева свалились. У каждого студента, за исключением тех, кто воспитывался в детдоме, есть предки, а предки эти…

— Ин-те-рес-но, — ее наглость лишала его дара речи, — и кто же еще есть у ваших предков?

— Я и еще одна студентка. То бишь — сестрица. И маленький домик в Паланге. — Руки ее очертили другой дом — совсем не маленький.

— Покажите-ка вашу зачетку.

— Подпишете? Какой вы чудесный!

Алоизас полистал книжечку, руки его задрожали. Опять пятерки. Лишь кое-где четверка. И ни одной тройки. Так же, как у Алмоне, но зачетка поаккуратнее, в целлофановой обложке. Что за ерунда? С каких это пор дифференцированный зачет — непреодолимая преграда для отличников? Посидела бы два-три часа над конспектами — и не надо было бы унижаться.

— Вы любите Палангу? Приезжайте всей семьей. Вас всегда будет ждать свободная комната. Все удобства, в окна сосны стучатся, а пройдешь лесок — море.

— Не люблю моря, — Алоизас закрыл зачетную книжку. Теперь все ясно. Ты мне, я тебе. — Не люблю курортов.

— Жаль. — Аудроне не спускала глаз с его мужественного, красивого, но, по ее мнению, туповатого лица. — А может, попробуете? Шум прибоя еще никому не повредил, товарищ преподаватель.

— Поберегитесь, чтобы не повредил вам, коллега. — Алоизас резко встал, чуть не опрокинув столик. — Слабому студенту, может, и поставил бы зачет, из жалости. Вам — нет.

— А если я и есть слабая? — Ее ротик искривился блеклой улыбкой — не взлетела та победно порхающая птичка! — над губой выступили бисеринки пота. Сейчас поведает про свою тайную боль? Всякое ведь случается с молодыми людьми. Нет. Улыбка завершилась громким, нахальным смехом. — Все мы люди, все человеки, у каждого свои слабости. Разве не так?

— Возможно. — Он окончательно разочаровался в собеседнице, но снова сел. Что еще сумеет она посулить, после того как он отказался бесплатно слушать шум прибоя?

— Признав слабость проявлением человечности, давайте причислим сюда и снисходительность. — Аудроне чувствовала, что проигрывает, но сражалась изо всех сил.