Чудовищная догадка в одно мгновение заставила кровь отхлынуть от сердца, и на какой-то краткий миг я опять потерял сознание. Обретя его снова, я тут же вскочил на ноги, конвульсивно трепеща каждой жилкой, и стал бешено шарить руками вверх и в стороны вокруг себя во всех направлениях. Я ничего не ощутил, но продолжал страшиться, что если попробую пойти, то наткнусь на стены гробницы. Я весь покрылся испариной, застывшей на лбу большими холодными каплями. В конце концов пытка неизвестности стала невыносимой, и я осторожно двинулся вперед, с вытянутыми руками и глазами чуть не вылезающими из орбит в надежде уловить хоть проблеск света. Я прошел уже не один шаг, но кругом по прежнему были лишь чернота и пустота. Я задышал свободней. По всей видимости, предназначенное мне было еще не самым страшным.
Пока я осторожно шел вперед, в моей памяти вихрем зароились тысячи темных слухов о кошмарах Толедо. О невероятных вещах происходивших в этих застенках рассказывали — сказки, как я всегда полагал, — но необычные и слишком пугающие для того, чтобы их повторять, говоря намеками и шепотом. Оставлен ли я умирать от голода в мире подземного мрака, или меня ждет другая, быть может, куда более жуткая отталкивающая участь? Результатом все равно будет смерть, и смерть превосходящая обычное понимание жестокости. Я слишком хорошо знал своих судей, чтобы сомневаться в этом. Способ и час — вот все, что занимало меня, помрачая рассудок.
Мои вытянутые руки наконец наткнулись на твердую преграду. Это была стена, по-видимому, каменной кладки — очень гладкая, скользкая и холодная. Я двинулся вдоль нее, ступая со всей недоверчивой осторожностью, внушенной мне повестями, принадлежащими теперь, казалось, античной древности. Однако, эти действия не давали мне возможности оценить форму и размер подземелья — я мог обойти его кругом и вернуться к точке, с которой начал, будучи не в состоянии установить этот факт, поскольку стена всюду казалась совершенно одинаковой. Тогда я попытался отыскать нож, бывший в моем кармане, когда меня вели в инквизиторский зал; но оказалось, что он пропал — мою одежду сменил балахон из грубой саржи. Я хотел укрепить клинок в какой-нибудь трещинке в кладке, чтобы обозначить точку отсчета. Затруднение, тем не менее, было ничтожным, хотя и представилось сперва в моем расстроенном воображении безвыходным. Я оторвал подрубленный край от длинного подола своей рясы и разложил его во всю длину под прямым углом к стене. Нащупывая путь вкруг своей тюрьмы, я не мог не споткнуться, завершая его, об этот «коврик». Так, по крайней мере, я думал. Но я не рассчитал возможных размеров подземелья, или степени своей собственной слабости. Пол был влажным и скользким. Сильно пошатнувшись несколько раз, двигаясь вперед, затем я поскользнулся и упал. Предельная усталость принудила меня остаться поверженным; и раз я лежал, меня вскоре настиг сон.
Проснувшись и поведя рукой, я обнаружил рядом с собой хлеб и кувшин с водой. Я был слишком измучен, чтобы отразить должным образом в сознании это обстоятельство, но съел и выпил найденное с жадностью. Немного погодя, я возобновил обход своей тюрьмы, и с огромным трудом добрался в конце концов до куска материи. До того момента как я упал, я насчитал пятьдесят два шага, а по продолжении счета, еще сорок восемь прежде чем достиг «коврика». В целом это составило сотню шагов, и, приняв, что два шага являются примерно ярдом, я позволил себе предположить, что подземелье имеет в окружности пятьдесят ярдов. Однако, нащупав в стене множество углов, я не мог судить достоверно, что за фигуру представляет собой план склепа — я никак не мог избавиться от мысли, что это все-таки склеп.
Я обрел хоть какую-то цель — конечно, не являющую собой ни намека на надежду — в этих исследованиях, и смутное любопытство побудило меня их продолжить. Оторвавшись от стены, я решился пересечь замкнутое пространство поперек. Сперва я двигался с крайней осторожностью, так как пол, несмотря на то, что казался сделанным из явно твердого материала, был предательски скользок. Но понемногу я набрался храбрости, и без колебаний стал ступать твердо — пытаясь идти, насколько это возможно по прямой. Таким манером я одолел десяток или дюжину шагов, пока лоскут висящий из разорванного подола моей рясы не попался мне под ноги. Я наступил на него и с размаху рухнул ничком.
Смущенный падением, я не сразу постиг поразительное обстоятельство, которое завладело моим вниманием лишь через несколько мгновений, пока я лежал так же как упал. А именно, что мой подбородок лежит на полу темницы, а мои губы и вся верхняя часть головы оказались между тем опущены куда ниже, чем подбородок и не касались ничего. В то же время, мой лоб, казалось, купался в липких влажных испарениях, и специфическая вонь гнилостных грибков щекотала мои ноздри. Я опустил руку перед собой и понял, вздрогнув, что упал на самом краю круглой ямы, установить размеры которой я сейчас никак не мог. Ощупывая кладку ниже края, мне удалось отколупнуть небольшой фрагмент и дать ему скользнуть в пропасть. Долгие секунды я прислушивался, как он летел вниз, вдоль стены, отражавшей скребущий звук, и наконец раздался утробный всплеск поглотившей его воды, сопровождающийся гулким эхом. И в то же мгновение послышалось нечто похожее на хлопок быстро открывшейся и тут же закрытой двери у меня над головой, и слабый проблеск света внезапно вспыхнул среди мрака, и так же внезапно пропал.
Ясно осознав подстерегавшую меня погибель, я поздравил себя с тем, что, благодаря своевременной случайности, избежал ее. Еще бы один шаг прежде чем упасть, и мир бы меня уже никогда не увидел. И только что избегнутая смерть несла в себе в точности те характерные черты, что я всегда отметал как сказки и пустые домыслы обычных слухов, что ходили об Инквизиции. Для жертв ее тирании был выбор между смертью в муках непосредственно физического свойства, или смертью в ее страшнейших нравственных кошмарах. Я был прибережен для последнего. Долгие страдания истрепали мои нервы до того, что я трясся от звука собственного голоса, и стал во всем соответствовать необходимым качествам объекта для особенностей той казни, что мне предназначалась.
Дрожа всем телом, я нащупал свой путь назад к стене, решив скорей умереть там, чем рисковать испытать ужасы колодцев, которые мое воображение теперь рисовало во множестве вариантов расположенными по всему подземелью. В другом состоянии духа я мог бы набраться храбрости покончить со всеми сомнениями одним махом, бросившись в одну из этих каверн, но теперь я был отъявленнейшим из трусов. К тому же, я никак не мог забыть того, что читал об этих колодцах — мгновенное прекращение жизни не было частью в высшей степени извращенного плана их создателей.
Душевное потрясение заставило меня бодрствовать в течении многих долгих часов, но в конце концов я снова забылся. А по пробуждении, как и прежде, нашел рядом с собой хлеб и кувшин с водой. Испытывая жгучую жажду я опустошил сосуд одним глотком. Должно быть, там было какое-то зелье — я едва закончил пить, прежде чем был охвачен неодолимой дремотой. Мной овладел глубокий сон — сон, подобный смерти. Как он был долог, конечно же, я не имею представления. Но когда я опять открыл глаза, все окружавшее меня стало видимым. Похожее на порождение бреда, бледное сернистое сияние, источник которого я не мог сперва определить, дал мне узреть размер и вид узилища.
Что касается этого, я сильно заблуждался. В целом протяженность стен едва ли превышала двадцать пять ярдов. На несколько минут этот факт поверг меня в полное и бессмысленное расстройство; бессмысленное в полном смысле слова — ну могли ли иметь хоть какое-то значение в том страшном положении, в котором я находился, всего лишь какие-то размеры моей тюрьмы? Но мой разум проникся обостренным интересом к мелочам, и я занялся тем, что попытался определить, что за ошибка вкралась в мои расчеты. И наконец меня осенило. На первом этапе изысканий я насчитал пятьдесят два шага, до того как свалился: должно быть, я находился тогда в шаге или двух от куска саржи, фактически я уже почти завершил обход склепа. А потом я уснул, и проснувшись, похоже, вернулся по уже пройденному пути — это предположение, что обход был практически совершен дважды, ставило все на свои места. Спутанность и подавленность моих мыслей воспрепятствовала мне обратить внимание на то, что начинал я путь со стеной по левую руку, а закончил — со стеной по правую.
