Эпизод третий. Мой тесть при поддержке своего близкого друга премьер-министра Хамагути стал депутатом парламента от района, примыкающего к железной дороге, собственности той компании, президентом которой он был, и, поскольку дела требовали его присутствия в Токио, обзавелся жильем в Восточном Накано. Узнав о том, что мы возвращаемся из-за границы, он надумал приобрести участок земли на одном из холмов Восточного Накано и построить для нас новый дом. Начав читать лекции в Университете Тюо, я поселился в доме тестя в Восточном Накано, откуда было удобнее ездить на работу. Жена со старшей дочерью тоже переехали в Токио. К тому времени отец помирился с тестем, около года все жили в мире и согласии, но потом разразился скандал.
Я начал публиковать в вечерних выпусках газеты «Асахи» повесть с продолжением, которая называлась «В погоне за будущим», об этом узнало университетское руководство, и у меня начались неприятности. Через десять дней после первой публикации меня вызвал к себе ректор и потребовал немедленно прекратить публикацию повести, он объяснил свое требование тем, что по уставу нашего университета студентам запрещается читать художественную литературу, поэтому тот факт, что один из ведущих преподавателей, читающий лекции по теории денежного обращения, опубликовал повесть, является просто вопиющим. Мы долго беседовали с ним, но в конце концов он поставил меня перед выбором: либо литература, либо преподавание в университете, причем я должен решить это не сходя с места, поскольку пора распределять нагрузку на следующий учебный год. Как ни странно, но в тот моменту меня почему-то возникла смутная мысль, что, возможно, это Бог Жака указывает мне путь. Мне живо вспомнилось, как я приехал из Отвиля в Париж и радовался, что мне разрешили вернуться морем в Японию. Тогда профессор Симьян посоветовал мне получить ученое звание. «Ведь осталось сдать только устный экзамен», — сказал он. Жена отнеслась к этому предложению с энтузиазмом, она уверяла меня, что это будет лучшим подарком для всех наших близких, и в конце концов я, хоть и относился к получению ученого звания скептически, полагая, что для занятий литературой оно совершенно ни к чему, не устоял перед искушением и задержался в Париже еще на месяц, в результате у меня начался рецидив болезни, и меня тут же отправили в Швейцарию, в Лезен, для усиленного лечения. Вспомнив все это, я решил, что не должен отступать от пути, намеченного Богом Жака, и ответил ректору так:
— Я выбираю литературу. Сразу же после окончания экзаменов я подам прошение об отставке.
После этого я тут же откланялся.
Сев в электричку, я глубоко задумался. В позапрошлом году, осенью, едва вернувшись на родину, я на вокзале в Кобе купил журнал «Кайдзо», и мне на глаза совершенно случайно попалось объявление о конкурсе на лучшее прозаическое произведение. Поселившись в Адзабу, я, желая успеть к указанному сроку, всего за несколько дней написал повесть и отправил ее в журнал. Отцу я ничего не сказал, да и сам вскоре забыл об этом. И вдруг моя повесть получила первую премию и была опубликована в пятом номере журнала! Меня хвалили известные критики, но больше всего при моей постоянной бедности меня порадовала сумма премии, которую я получил, — 1500 иен, это было почти в двадцать раз больше моей последней месячной зарплаты в министерстве. Потом в том же журнале «Кайдзо» опубликовали следующее мое произведение — рассказ в сорок страниц, на него обратил внимание заведующий одного из отделов газеты «Асахи» и предложил мне написать повесть, предполагая печатать ее с продолжением в сорока пяти вечерних выпусках газеты. В указанный срок я сдал эту повесть в редакцию газеты, и неожиданно получилось так, что ее стали печатать после повести Ясунари Кавабаты[39]. Разумеется, я должен был счесть это промыслом Божьим, не иначе. Литература — это судьба, которую выбрал для меня Бог, и я должен отважно продвигаться вперед по предназначенному мне пути, даже если мне грозит гибель.
Я был полон решимости, и только мысль об отце из Адзабу, о тесте, о семье омрачала мою душу. Дома у нас тогда царила ужасная суматоха: через три дня мы с женой должны были переезжать в новое жилище, построенное на купленном тестем участке, по этому случаю тесть с тещей заранее приехали в столицу, тесть сам занимался устройством сада и руководил садовниками. Он не уехал из Токио и после нашего переезда, самолично ездил в универмаги, выбирал недостающую мебель и прочее Так что у меня просто не было возможности откровенно поговорить со своими домашними. Отцу из Адзабу я тоже решил рассказать обо всем после того, как газета начнет публикацию моей повести. Я был очень благодарен тестю, который специально позаботился о том, чтобы в новом доме на втором этаже для меня оборудовали просторный кабинет и личную комнату для отдыха, необходимую мне по состоянию здоровья. Обе комнаты выходили на юг и были изолированы от комнат остальных членов семьи…
В тот день, когда газета начала публикацию повести, тесть как раз приехал в Токио, где предполагал провести довольно долгое время, занимаясь подготовкой к парламентской сессии. На следующий день я посетил заведующего отделом газеты, чтобы поблагодарить его, и получил гонорар за первые десять отрывков. Подивившись величине суммы, я вернулся домой и вручил деньги жене. Она обрадовалась, и я тут же как бы между прочим признался, что ушел из университета.
— Что ж, твоей университетской зарплаты не хватало даже на транспортные расходы, — легкомысленно ответила она. — Писать — прекрасная работа, если за нее платят такие деньги.
Через несколько дней она сказала:
— Знаешь, твой отец из Адзабу вроде бы сказал моему, что ты вовремя ушел из университета. Дескать, если бы ты продолжал преподавать, то при твоем характере наверняка подхватил бы эту «красную заразу», которая нагоняет на всех такой страх. Мне кажется, отец немного успокоился.
Услышав это, я в тот же день захотел увидеться с отцом и тут же позвонил ему, чтобы узнать, когда он свободен. Отец был дома, но к телефону не подошел, в конце концов подошла матушка и со смехом сказала:
— Отец говорит, что ты заболел туберкулезом души и он не желает тебя видеть. Отказывает тебе от дома. Но он так любит тебя, что наверняка не выдержит и месяца и сам тебе позвонит. Если ты проявишь твердость и сделаешь вид, что рассердился, он сам станет просить у тебя прощения. Думаю, тебе лучше выдержать характер. Посмотрим, кто быстрее сдастся.
Я решил послушаться матушки и стал ждать, пока отец сам позвонит. Но прошла неделя, прошел месяц, а он все не звонил. Моя повесть пользовалась успехом, отклики были самые положительные, мне предложили удлинить ее, насколько я захочу; обрадовавшись, я позвонил отцу, мне очень хотелось поделиться с ним своей радостью, но он не подошел к телефону. Я написал ему, но он не ответил. Я знал, что жена несколько раз ходила в Адзабу, но она ничего не рассказывала мне об отце. Поняв, что мне и в самом деле отказали от дома, я покорился и, стараясь трудиться как можно усерднее, чтобы оправдать себя в глазах отца, стал смиренно ждать, когда он наконец смягчится и простит меня.
И вот через девять лет отец вдруг звонит мне и весьма дружеским тоном спрашивает, не могу ли я прийти в студию на третьем этаже здания Кайё неподалеку от Гиндзы. У меня слезы навернулись на глаза и подкосились ноги: значит, он простил меня, наконец-то простил через столько лет! Вскочив, я тут же бросаюсь к зданию Кайё…
Эпизод четвертый. За эти долгие девять лет я на своей шкуре испытал, что значит быть писателем в Японии, к ним относятся с презрением, считают бездельниками, людьми «вне закона». Тесть и другие родственники не хотели иметь со мной дела, и это огорчало жену и тещу. Да еще в том году Япония, поддавшись чванливым военным и политикам, начала агрессию против Китая, ввела войска в Маньчжурию. Но я не буду здесь этого касаться…
Итак, я бросаюсь в Кайё. Это четырехэтажный бетонный доходный дом, построенный в 1914 году предшественником отца. Он не пострадал во время Большого землетрясения в Канто, и в том году, когда я вернулся в Японию, отец устроил в одной из комнат третьего этажа контору, которую стал называть студией. Влетев в эту студию, я останавливаюсь как вкопанный. Первое, что бросается мне в глаза, — моя собственная большая фотография в рамке, которая висит на стене прекрасно обставленной просторной комнаты.
