Ибар, на ходу закинувший винтовку на плечо и сорвавший с пояса ножны, принялся с ходу прорубаться через проклятый железный плющ. Табаса едва не сбил с ног какой-то здоровяк с безумным взглядом, не сумевший вовремя затормозить. Он с размаху впечатался в «колючку» и заорал, повиснув на заграждении. Табас бросился было его вытаскивать и распутывать, но почувствовал — не услышал, а именно почувствовал подошвами, — как на том берегу снова раздалось ужасающее «Тум-м-м».

Разум молодого наёмника отключился, на его место пришла паника. Сзади, толкая в спину прямо на колючую проволоку, на него напирали ещё солдаты, кричавшие от страха и ярости. Табас изо всех сил орудовал ножом, пытаясь перекусить ненавистные железные нити, но понимал, что отчаянно, безнадёжно опаздывает. Каждая секунда, потраченная на проволоку, приближала его смерть в огненном вихре.

И тогда Табас сделал вещь, на которую не был способен раньше. Решение показалось ему таким простым и естественным, что противиться ему было просто невозможно, тем более что перед ним забрезжил шанс выбраться живым.

Юноша, схватив винтовку, со всей силы шарахнул по голове запутавшегося в проволоке кричащего здоровяка и полез за заграждение, карабкаясь прямо по его безвольно болтавшемуся телу. Металлические колючки с боков нещадно драли одежду Табаса, впивались в его плоть, но это было уже неважно. «Выбрался! Выбрался!» — крутилось в голове.

Спрыгнув на землю, Табас кубарем покатился вниз по песчаному склону, усеянному острыми речными камнями. Едва не потеряв винтовку и лишь чудом не свернув шею, он сумел остановить падение и, не давая себе ни мгновения передышки, ринулся вперед, в воду, не глядя под ноги и видя лишь то, как белые линии, протянувшиеся с позиций захваченного первого артиллерийского, приближаются с неумолимой быстротой.

Следом за ним прямо по телу здоровяка-недотёпы начали карабкаться другие солдаты. За этот проход развернулась настоящая драка — жить хотели все.

Реку — грязную и полную обломков, Табас проскочил за полминуты, невзирая на течение. Уже приближаясь к берегу, он почувствовал, что от дымящихся воронок исходит ужасный жар и запах гари. Свист приближавшихся снарядов резал уши и подгонял лучше, чем все сержанты мира вместе взятые. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, мчался Ибар — забежав вперед, обгоняя всех Вольных, сумевших выбраться из окопов.

Едва добравшись до первой воронки — дымящейся и горячей, словно сковорода в аду, Табас нырнул внутрь и сжался в предвкушении взрыва. Прямо на него сверху посыпались другие солдаты — и юноша очень быстро пожалел, что добежал до укрытия одним из первых. Его едва не раздавило массой копошившихся тел, но, с другой стороны, он наконец-то получил то самое покрывало, о котором мечтал ещё несколько минут назад. Сейчас мысль о том, чтобы поставить между собой и осколками от взрывов «тумбочек» несколько сослуживцев, не казалась ему ужасной.

Царапины саднили и кровоточили, человеческие тела — живые, горячие и влажные от пота, кричавшие и барахтавшиеся — давили сверху, грозя расплющить своим весом и задушить, но Табас не обращал на них никакого внимания: прижавшись к обжигавшей жирной земле, вонявшей костром, он с ужасом ждал разрывов, которые были гораздо страшнее.

И он дождался.

Земля больно ударила Табаса в грудь, попытавшись вытолкнуть из воронки, и он вцепился исцарапанными о колючку пальцами глубоко в рыхлую коричневую почву, боясь взлететь. Наёмники издали один ужасный в своей синхронности вопль — будто запел какой-то инфернальный хор. Взрывная волна пронеслась над рекой огненным смерчем, в котором горело всё: куски брёвен, обрывки ткани, даже сама земля, выброшенная из пылающих воронок, где всё спекалось и сплавлялось воедино под действием жара и давления, как в мартеновской печи.

По земле пробарабанил чудовищный горящий град из крупных и мелких обломков, впивавшихся в израненную землю и лежавших на ней людей, которым не повезло с поисками убежища.

Над Табасом кто-то громко заорал, следом за этим раздался надсадный крик «Убили! Убили!», и всё стихло.

Тишина, пришедшая после разрыва, показалась оглушительной. Табас сначала подумал, что его контузило, но, прислушавшись, различил сдавленное хриплое дыхание его сослуживцев и отдалённые ругательства. Тут же, стоило уйти страху, он в полной мере ощутил, как на него давят разгоряченные от бега тела, не давая ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Запаниковав, Табас принялся извиваться всем телом и орать, чтобы его выпустили, но не помогало — масса тел ворочалась, барахталась бестолково, словно ожившее желе, но не пускала.

— Вста-ать! — рык, прозвучавший рядом, принадлежал Ибару. — Сейчас ещё будет залп! Встать! Бего-ом!

И, будто по волшебству, ком плоти начал расплетаться: масса распадалась на отдельные тела, оглушённые, контуженные, безмозглые, сейчас практически неодушевленные, которые вылезали из окопа и бежали вперёд, к лесу.

Времени переводить дух не было, и Табас потрусил следом, чувствуя ступнями, что первый артиллерийский снова дал залп…

Только добежав до спасительного леса и услышав, как снаряды обрушились на многострадальные позиции Дома Адмет, Табас позволил себе оглянуться. Линия обороны больше не существовала. Часть городка обратилась в горящие руины, а часть просто не была видна из-за пелены дыма и пыли. Лагерь беженцев, позиции ополчения, центр города, в котором находился штаб, — всё это либо горело, либо поднималось в небо в виде непроницаемо-черного дыма, либо было покрыто облаком пыли. Кроме огня и дыма в городе не было заметно никакого движения. Не бегали по улицам ополченцы, не ездил транспорт, гражданские не путались под ногами, пытаясь выжить. Лио был мёртв.

Похоже, в нём теперь не осталось ничего, кроме огня, пыли и крови.

— Сержант! — зычно закричал Ибар. — Где сержант?

— Убили… — с трудом ответил ему какой-то Вольный, устало привалившийся к дереву — в разорванной одежде, покрытый чьей-то кровью и вязкой черной грязью.

Табас, также упавший на землю, приподнялся на локтях и оглядел тех, кто сумел выбраться. Казалось, что лесок буквально кишел Вольными, но это было лишь первое впечатление. Очень многих не хватало. По обе стороны от Табаса стояли и лежали на земле группки по пять-десять человек. Табас попытался посчитать, то и дело сбиваясь, и, в конце концов, бросил это занятие, поняв, что цифра получается очень уж удручающая. Навскидку человек пятьсот Вольных осталось там — в пыльном раскалённом аду. И ничто не даст знать о том, что они когда-то жили — всё испарилось. Не уцелело ни куска мяса, ни обрывка ткани — даже хоронить нечего.

Табас попытался вспомнить, как звали сержанта с красным затылком, которого он едва не убил, но так и не смог.

Лежал на земле, чувствуя спиной древесные корни, вдыхал пропитанный гарью воздух, смотрел, как Ибар пинками разгоняет солдат, организовывая на ровном месте линию обороны, и командует оставшимися в живых сержантами и даже, о чудо, офицерами, и вспоминал.

В конце концов, разозлившись на себя, он стукнул кулаком по земле и, оскалившись, выкрикнул что-то злое и обидное, поймав на себе пару удивленных взглядов.

Какая разница, как звали сержанта? Что это даст? Все они одинаковые. Огромные, тупые, хитрые и злые, с красными затылками и именами, больше похожими на собачьи клички. Все эти Роби, Бобби, Диззи и прочие «-и», пусть катятся в ад.

— В ад! — сказал Табас вслух, глядя на сидевшего рядом бойца с разбитым лбом и изорванными в клочья колючей проволокой руками, и, поднявшись, решительно направился к Ибару для того, чтобы поделиться с ним этой мыслью, казавшейся ему такой новой, свежей и очень-очень важной.

Тот, однако, мысль не оценил и хорошенько закатал Табасу в лоб, отчего тот опрокинулся на землю и зарыдал.

— Не хочу-у! — орал он, царапая и кусая землю. Его тело будто сводило судорогой, заставляя корчиться. — Не-е-ет!

Ближайший боец, стоявший на ногах, навёл на него винтовку и вопросительно взглянул на Ибара, но тот отрицательно покачал головой и, покопавшись в карманах, извлек на свет плоскую темно-зеленую коробочку размером с портсигар. В два счёта он скрутил скулившего Табаса, уселся сверху и, достав из аптечки небольшой шприц, со словами «Для себя берёг» всадил толстую иглу Табасу в плечо прямо сквозь одежду.