– Добрый вечер, Эндрю, – приветствовал меня уже сидевший за столиком человек, с мягкой улыбкой наблюдая за моими манипуляциями. – Мне кажется или вы и впрямь носите с собой пистолет?

– Вам кажется, Чарльз, – улыбнулся я в ответ. – Добрый вечер.

Пожилой улыбчивый джентльмен, сидевший напротив меня, был, пожалуй, единственным человеком в этой стране, которого я смог бы назвать своим приятелем. Чарльза Л. Доджсона я знал уже год, и за всё это время его общество мне ни разу не прискучило. На вид этому человеку было около шестидесяти лет, и выглядел он для своего возраста совсем неплохо. Высокий, крепкий, скорее жилистый, нежели мускулистый, загорелое лицо, густые седые волосы, острый, проницательный взгляд. Профессия и социальный статус этого человека оставались для меня загадкой, но в том, что он именно «сэр Чарльз», сомневаться не приходилось. Достаточно было послушать, как он говорит. Этот мягкий выговор, свойственный лишь выпускникам Итона, отметал последние сомнения в наличии у него «старого школьного галстука». Одевался он очень скромно, но эта обманчивая простота мало кого могла ввести в заблуждение. Я неплохо разбирался в подобных вещах и мог спорить на медный пенни, что сегодняшняя сорочка Чарльза была родом из «Turnbull and Asser» и стоила не меньше пары сотен фунтов.

Познакомились мы с Чарльзом благодаря моему увлечению литературой. Примерно год назад, когда я всерьёз решил покончить с прежним образом жизни и стал подыскивать себе какое-нибудь занятие, под руку мне попались «Кентерберийские рассказы» Чосера. Затрудняюсь сказать, о чем именно я тогда думал и где в тот день блуждал мой здравый смысл, но факт остаётся фактом – я твёрдо решил перевести Чосера на японский язык. Рассуждал я примерно так: японский, наряду с русским и французским языками, является для меня родным. Английский я также знаю практически в совершенстве. Наличие литературного таланта даже не обсуждалось, и воплотить эту идею в жизнь казалось мне делом элементарным. Во всяком случае, до тех пор, пока я не приступил к этому делу вплотную. Дальше начались сложности, после них – трудности, а затем наступил этап, который обычно характеризуется ненормативной лексикой. Целыми днями я слонялся по дому, изводя миссис Дакворт и грязно ругаясь на всех языках, которые так недавно казались мне родными. После недели, проведённой подобным образом, меня осенила ещё одна мысль (забегая вперёд, скажу, что эта мысль оказалась на поверку гораздо лучше первой). Я решил, что в моих неудачах виновато отсутствие вдохновения. А где можно вдохновиться духом и поэтикой Чосера сильнее, чем в Кентербери? В результате я, как последний турист, весь следующий день прошлялся по этому бесспорно красивому, но удивительно скучному городку; с риском для жизни пообедал в мексиканском ресторане; посетил Кафедральный собор, на ступенях которого был убит Томас Бекет, и послушно обошёл местный музей восковых фигур, следуя за группой французских школьников. После чего на меня снизошло просветление. Навсегда покинув музей, я скорым шагом направился в ближайший паб, дав себе твёрдое обещание никогда в жизни не притрагиваться к переводам. Я как раз собирался заказывать вторую пинту, когда рядом со мной к барной стойке подсел высокий пожилой англичанин. Традиционно обменявшись соображениями насчёт погоды, мы разговорились, и где-то между второй и третьей пинтой пива мой сосед решил поинтересоваться моим мнением о Чосере и его «Кентерберийских рассказах». Тут-то и наступил «момент истины»! Долго сдерживаемое мною разочарование хлынуло на беднягу проливным дождём.

Вот так, жалуясь на творческий кризис и запивая несостоявшуюся карьеру переводчика пинтой доброго английского эля, я и свёл знакомство с Чарльзом Л. Доджсоном. В немалой степени нашему сближению способствовало хобби пожилого англичанина – он оказался страстным садоводом. Хотя понятие «садовод» не совсем точно определяет увлечение Чарльза. На самом деле его интересовали только бонсай – живые маленькие деревца, сохраняющие все пропорции оригинала. Нужно сказать, что я неплохо разбирался в этом искусстве. Старый Ёсида Коцукэ, служивший у нас в Осаке садовником, считался одним из лучших в Японии мастеров бонсай. Коцукэ-сан стал моим Учителем, когда мне было всего пять лет, и как-то само собой получалось, что учил он меня всему, что умел сам. В том числе – выращивать миниатюрные криптомерии, тисы, гинкго и сливы умэ. Уже в десять лет я мог с одинаковой лёгкостью убить человека и вырастить классический бонсай в любом стиле. И хотя все последующие годы я в основном совершенствовался как «терминатор», кое-что из искусства созидания бонсай ещё хранилось в моей памяти. Этого багажа оказалось вполне достаточно, чтобы дать несколько полезных советов мистеру Доджсону, завоевав тем самым его признательность и вызвав искренний интерес к моей персоне. А когда я сказал, что в настоящий момент проживаю в Брайтоне, Чарльз и вовсе расцвёл. Оказалось, что этот городок является для него едва ли не главным во всём Соединённом Королевстве. Его покойная жена была уроженкой Брайтона, здесь они познакомились и провели самое лучшее время в своей жизни. После смерти жены Чарльз унаследовал дом на Eastern Road и, несмотря на то что уже много лет проживал в Лондоне, старался как можно чаще приезжать в Брайтон. «В погожие весенние дни нет ничего лучше, – утверждал мистер Доджсон, – чем сидеть в плетёном кресле на набережной, закутавшись в тёплый плед, и, попивая горячий чай, смотреть на нескончаемые шеренги волн».

– Знаете, Эндрю, – сказал он как-то, – мне думается, что в этом вечном движении куда больше величия, чем в наших Тауэре, Виндзоре и Сити. Мы, англичане, разучились повелевать морями, мы вернулись на сушу и стали обычными «земноводными». Сколько веков мы гордились своей славой! Британия, владычица морей! А море просто обманывало нас, хитрило, играло с нами в «поддавки». Оно уступило на время, дожидаясь, пока мы успокоимся и начнём мирно почивать на своих лаврах. Мы разнежились в лучах своей славы, и вот море вышвырнуло нас прочь и вновь заперло на этом острове. А мы по-прежнему пытаемся тешить себя глупыми иллюзиями, не желая замечать очевидного.

В нашей сегодняшней встрече не было ничего необычного. Уже почти год я каждую пятницу приходил в этот паб. Узнав об этом, Чарльз тут же выразил готовность составить мне компанию. Когда это будет возможно и в том случае, если я не против. Я был двумя руками «за», а возможность приехать в Брайтон на уик-энд выпадала мистеру Доджсону не реже чем пару раз в месяц. Сегодня был как раз такой день, и я знал об этом ещё две недели назад.

Обычно наши беседы крутились вокруг искусства бонсай, так как все прочие темы мало интересовали моего собеседника. Иногда мне всё же приходилось рассказывать о Японии, поясняя те или иные особенности стилей бонсай. Чарльз предпочитал делиться со мной собственными теориями о сходности многих национальных черт у англичан и японцев, что, по его мнению, позволяло говорить об однотипности островных наций. Обычно я соглашался с ним, хотя некоторые из его идей выглядели весьма и весьма экстравагантно, иногда мы спорили, но и в том и в другом случае наши беседы доставляли мне массу удовольствия. Чарльз был интереснейшим собеседником, казалось, что его мозг до отказа начинён самой разнообразной информацией, которой он всегда готов поделиться. За одним лишь исключением: мы никогда не говорили с ним ни о профессиональной деятельности, ни о нашем личном прошлом. Так получилось само собой, но я был этому только рад. Моя жизнь была битком набита событиями, о которых обычно упоминают лишь в криминальной хронике, а лгать без необходимости я не любил. У Чарльза, судя по всему, также были причины не говорить о себе, хотя навряд ли его причины были столь же вескими, как и мои. Это скорее походило на скромность, чем на боязнь наговорить лишнего. Учитывая аристократические манеры Чарльза и стоимость его пиджаков, я для себя решил, что мой приятель является либо членом палаты лордов, либо близким родственником королевы. Хотя было бы гораздо интересней, окажись мистер Доджсон, к примеру, резидентом китайской разведки. Или же шефом английской МИ-6. Вот весело-то… Впрочем, подобные варианты я рассматривал исключительно в порядке бреда.