Полный решимости дать Антверпену возможность продержаться еще несколько дней, Китченер послал в город тяжелую артиллерию с обслугой и просил французов сделать то же самое. 30 сентября Асквит писал своей приятельнице, Венеции Стенли: «Моральный дух» бельгийцев сломлен, они напуганы едва начавшимся обстрелом Антверпена, отправляют к нам свои архивы и ценности и говорят о переезде правительства в Остенде. Китченер дал им хороший совет: не думать об обстреле фортов, а укрепить все бреши колючей проволокой и тому подобным и бросить немцам вызов, чтобы они шли на штурм».

1 октября британский кабинет министров принял решение направить в Антверпен целую дивизию, следовавшую на север Франции к сэру Джону Френчу. На следующее утро немцы ворвались в два городских форта. Вызвав в тот вечер Черчилля, Китченер и Грей подчеркнули важность продолжительной защиты Антверпена для военных действий во Франции. Черчилль вызвался лично поехать в Антверпен и доложить об обстановке в городе. В ту же ночь он покинул Лондон и следующие три дня провел в траншеях и укреплениях города, одновременно ведя переговоры с бельгийским правительством, переехавшим в Антверпен после падения Брюсселя, в надежде укрепить его решимость. Но, как он телеграфировал Китченеру 4 октября, бельгийцы были «изнурены и сломлены», особенно на линиях обороны между фортами, а город, отчасти в результате преднамеренного затопления, так заболочен, что они не могли копать траншеи.

Чтобы продлить оборону города и позволить британским экспедиционным силам достичь прибрежных районов раньше немцев, бельгийское правительство обратилось за помощью к Великобритании. Были отправлены все доступные войска: 4 октября – 2000 человек из Королевской военно-морской дивизии, на следующий день – еще 6000. В этих войсках служил поэт Руперт Брук, вместе с сотнями других добровольцев лишь недавно вступивший в созданную Черчиллем в начале войны дивизию. Они прибыли прямо из британских казарм, где две трети из них едва приступили к военной подготовке: некоторые никогда не держали в руках винтовку и саперную лопатку. Из Остенде их привезли на лондонских автобусах, на которых еще значились маршруты и пункты назначения мирного времени: «Банк», «Холборн», «Пикадилли», «Шепердс-Буш», «Стрэнд».

Солдаты Королевской военно-морской дивизии, включавшей бригаду прекрасно обученных морских пехотинцев, не должны были надолго остаться без поддержки. 22 000 профессиональных военнослужащих, то есть полная дивизия, в этот момент плыли из Великобритании в Остенде. «Самое главное, – телеграфировал Китченер Черчиллю 5 октября, – чтобы бельгийцы не сдались, прежде чем войска, которые сейчас переправляются морем, придут им на помощь». Жителям Антверпена, куда уже прибыли 8000 британских солдат, казалось, что освобождение близко. На улицах раздавались крики «Vive les Anglais!» и «Vive Tommy Atkins!» [39].

Луиза Мак, австралийка, 5 октября находившаяся в Антверпене, в тот день записала в своем дневнике: «Измученные, с запавшими глазами, жаждущие отдыха, которого они не могли себе позволить, эти славные герои ожили как по волшебству, узнав, что в жестокой борьбе за Антверпен им скоро придут на помощь другие войска. Желтоватый цвет хаки, словно солнце, осветил синюю форму». В присутствии британских войск даже отдаленный гром канонады казался тише. «Грохот пушек все слабее, – пишет Луиза Мак 5 октября, – похоже, немцев оттесняют все дальше». Но это была лишь иллюзия. Хотя на следующий день в Остенде прибыли 22 000 британцев, решение французского правительства нарушить свое обещание и не посылать войска вызвало колебания британского командования и привело к промедлению.

Поздно вечером 7 октября немцы, прежде целившиеся по фортам, начали обстреливать из 420-миллиметровых (17-дюймовых) австрийских гаубиц сам город. Первый снаряд упал рядом с собором. «Когда он взорвался, – писала Луиза Мак, – я закрыла глаза, стиснула руки и вжалась в пол возле кровати, говоря себе: «Боже, я мертва!» И я думала, что действительно умерла. Оглушительный грохот, казалось, принадлежал переходу в иной мир. Не верилось, что возможно вынести этот звук и остаться в живых». Первым человеком, убитым в городе, оказался 14-летний мальчик. Следующим был дворник, которому оторвало голову, когда он бежал в укрытие.

Обстрел был таким яростным, что защитники Антверпена не имели возможности нанести ответный удар. Австрийские 300-миллиметровые гаубицы огневой силой превосходили британские 150-миллиметровые морские орудия и 120-миллиметровые гаубицы. Британская дивизия оставалась в Остенде, не решаясь двигаться дальше без французов, которые, остановившись в Генте, отказались от наступления. «Французы подвели нас, – написал Асквит Венеции 8 октября, – а бельгийская армия ненадежна, так что, увы, ничего не остается, как только приказать нашим морским пехотинцам покинуть траншеи сегодня вечером». Асквит, один из сыновей которого присутствовал при осаде, позднее уточнил свое замечание в адрес бельгийцев в другом письме Венеции Стенли: «Бельгийцы бежали, и их пришлось штыками загонять в форты, а немцы с безопасного расстояния в восемь или девять километров палили из своих огромных гаубиц». 9 октября осадные орудия продолжали обстреливать город в течение всего дня. На следующее утро, после двух дней и ночей обстрела, Антверпен был сдан. Говорили, что король Бельгии (женатый на дочери герцога Баварского) сделал последний выстрел перед капитуляцией [40].

Длительное сопротивление Антверпена позволило Британскому экспедиционному корпусу завершить переход со своих позиций к северо-востоку от Парижа, где он находился после битвы на Марне, во Фландрию и к портам Ла-Манша. В Антверпене Э. А. Пауэлл стал свидетелем пятичасового парада победителей, в котором приняли участие 60 000 немецких солдат, в торжественном марше проходивших перед военным комендантом, адмиралом фон Шредером, и своим командующим, генералом фон Беселером. За шеренгами кавалеристов, ехавших с высоко поднятыми штыками, следовала морская пехота, «а затем баварцы в темно-синем, саксонцы в голубом и австрийцы, так эффективно стрелявшие из огромных гаубиц, в красивых серебристо-серых мундирах».

Во время осады Антверпена погибло 57 британских солдат, 936 взято в плен и отправлено в лагеря в глубь Германии, а 1600 отступили в нейтральную Голландию, где их интернировали до конца войны. Среди тех, кому удалось вернуться в Великобританию, был Руперт Брук, который отметил свое возвращение словами:

«Эта война – действительно величайшее безумие, которое когда-либо охватывало белые народы, – писал адмирал Тирпиц своей жене 4 октября. – Мы уничтожаем друг друга на континенте ради выгоды Англии. Более того, коварный Альбион успешно выставляет нас виновниками перед всем миром». В ту осень немецкая оккупация легла на бельгийцев тяжким бременем. 5 октября военный губернатор, фельдмаршал барон фон дер Гольц, издал прокламацию, в которой объявлял: «Впредь жители деревень, вблизи которых будут разрушены железнодорожные и телеграфные линии, вне зависимости от того, виновны они или нет, будут безжалостно наказаны. В связи с этим во всех населенных пунктах вблизи железных дорог, находящихся под угрозой, взяты заложники. При первой же попытке уничтожить линии железнодорожные, телеграфные или телефонные линии они будут немедленно расстреляны».

Этой безжалостности немцев противостояло написанное пятью днями позже частное письмо Вальтера Ратенау в рейхсканцелярию, где среди всего безумия, порожденного двумя месяцами войны, человек, которого винили в поисках сырья, необходимого для ее развязывания, предлагал «настоящий мир». Он должен основываться, как полагал Ратенау, на выводе немецких войск из Бельгии, примирении с Францией и создании Европейской экономической системы, которая позволит объединить Германию, Австрию, Францию и Бельгию. Такая система означала бы «внутреннюю победу, далеко превосходящую все внешние достижения». Далее Ратенау указывал на то, что «экономический союз с соседней страной включал бы и будущий политический альянс». Восемь лет спустя Ратенау собирался положить эти идеи в основу своей политики на посту министра иностранных дел, и они же впоследствии привели к его гибели от рук ультранационалистов-антисемитов.