5 сентября, когда началась битва на Марне, журнал London Opinion опубликовал графический портрет лорда Китченера: рукой в перчатке военный министр указывал на зрителя, а подпись гласила:

Плакат, нарисованный Альфредом Литом, был подготовлен во время отступления из Монса. Позднее его напечатали десятитысячным тиражом, по настоянию Китченера срочно добавив: «Боже, храни короля». Питер Симкинс, историк вербовочной кампании, символом который стал этот плакат, позже писал: «Нельзя отрицать, что этот плакат – возможно, самый узнаваемый в истории, но, как бы грубо это ни прозвучало, его повсеместное распространение во всех возможных формах не остановило падение числа добровольцев».

Хотя воззвание Китченера впервые появилось в то время, когда Британия была потрясена отступлением и тяжелыми потерями, публика следила за успехами британских войск во Франции с быстро возродившейся уверенностью, гордостью и ощущением морального превосходства. Этими чувствами проникнуто стихотворение, которое 5 сентября написал весьма уважаемый романист и поэт Томас Гарди:

Среди войск, вступивших в бой с немцами 5 сентября, было 5000 марокканцев под командованием 103 французских офицеров. Соседний французский батальон получил приказ атаковать, чтобы ослабить натиск врага на марокканцев, готовых к отступлению. Капитан, который повел батальон в атаку, был убит, как только под непрерывным пулеметным огнем вывел солдат на изрытую снарядами ничейную землю. Занявший его место лейтенант Шарль де ла Корнийер послал их вперед, туда, где они могли залечь в укрытие и отстреливаться. Когда его люди заняли все обнаруженные укрытия, он остался стоять. Отдав приказ «На 450 метров, самостоятельный огонь!», де ла Корнийер упал. Сержант, который пытался ему помочь, погиб на месте. Услышав крики «Лейтенант убит, лейтенант убит!» и заметив признаки паники, лейтенант сумел подняться на колени и прокричал: «Да, лейтенант убит, но вы держитесь!» Солдаты пошли в наступление. Убедившись в этом, де ла Корнийер умер. Его выкрик вскоре стал боевым кличем французских патриотов.

Следующие двенадцать дней марокканцы, на помощь которым спешил лейтенант де ла Корнийер, отражали немецкие атаки бок о бок с французами. Как и другим участникам этой битвы, успех достался им дорогой ценой. На поле боя пали сорок шесть офицеров и более 4000 солдат: потери составили 85 % всех, кто участвовал в сражении. Но исход битвы определили не людские потери, а маневренность войск. 6 сентября адмирал Тирпиц забил тревогу: «Нам не удалось окружить и взять в плен значительные группировки противника, в результате чего французская армия благодаря своей железнодорожной сети постоянно меняет позиции». В тот день генерал Монури, ожидавший немецкого наступления в окрестностях Парижа, двинулся на восток от своих траншейных укреплений, чтобы атаковать немецкий правый фланг на реке Урк. Стремительное передвижение его армии и яростная атака вынудили немцев оттянуть значительные германские силы от главного сражения на Марне.

Чтобы отразить их контратаку, Монури запросил у Галлиени подкрепление. В Париж из Туниса только что прибыли два пехотных полка зуавов, и Галлиени реквизировал более 2000 парижских такси, чтобы отправить их на поле боя. Как сказал командующий 1-й германской армией генерал фон Клюк, «существовал всего один генерал, который в нарушение всех правил решился вступить в бой так далеко от базы, и, к несчастью для меня, это был Галлиени».

Битва на Марне продолжалась четыре дня. Она ознаменовала провал плана Шлиффена и положила конец надеждам Германии на быструю победу на Западном фронте. В боях участвовало невероятное количество войск: 1 275 000 немцев против 1 000 000 французов и 125 000 британцев. Жестокость боевых действий отражала решимость англо-французских сил повернуть отступление вспять. В бою у фермы Гебарре французам удалось выбрать для пулемета такую позицию, что он с расстояния 450 метров держал под обстрелом всю траншею, вырытую немцами ночью. Несколько попыток немцев сдаться были проигнорированы. Когда французы наконец прекратили огонь, шесть немецких офицеров и 87 солдат сдались в плен. В траншее осталось более 450 убитых и раненых.

7 сентября британцы продолжали наступать и, надеясь на короткую передышку, смотрели на север, «настроенные весело и решительно, – писал штабной офицер сэр Фрэнк Фокс. – Нас вдохновляло то, что и для нас пришло время гнать немцев». Но в наступлении смерть устанавливала свои правила игры. В тот день во время перестрелки погиб второй лейтенант Бойд, всего несколько часов назад прибывший из Великобритании. По словам Фокса, «в этот ранний период войны смерть молодого офицера, едва успевшего осознать заветное желание солдата – в бою защищать свою родину, – стала для его товарищей настоящей трагедией. Со временем эта потеря, как и многие другие, только укрепила их решимость…»

Как в отступлении, так и в наступлении британские потери исчислялись тысячами. На монументе в Ла-Ферте-су-Жуар высечены имена 3888 британских солдат, погибших в Монсе, Ле-Като, на Эне и Марне, чье место захоронения неизвестно. В бою их тела были изувечены до такой степени, что их не удалось опознать. Среди имен на монументе в Ла-Ферте-су-Жуар есть и имя рядового Томаса Хайгейта, однако он не пал в бою, а был казнен по приговору военного трибунала. Его нашли в Турнане, к югу от Марны, в амбаре в поместье барона Эдуарда де Ротшильда. Хайгейт был в гражданской одежде, рядом лежала его униформа. На вопрос лесника, который его обнаружил, он ответил: «Я просто хочу убраться от всего этого подальше и не вижу другого способа». К несчастью для Хайгейта, лесник оказался англичанином и бывшим солдатом.

Рядовой Хайгейт был передан британским военным властям, и трибунал в составе полковника, капитана и лейтенанта судил его за дезертирство. Его приговорили к смерти и расстреляли. В завещании, написанном на последней странице армейской расчетной книжки, он оставлял все, чем владел, своей девушке в Дублине. В опубликованных армейских документах он назван «скончавшимся от ран». В тот день рядовой Хайгейт был не единственным британским солдатом, погибшим не на поле боя. 7 сентября Смит-Дорриен записал в дневнике: «Жаль говорить об этом, но сегодня двоих наших придется расстрелять – одного за дезертирство, другого за грабеж».

Что бы ни заставило Хайгейта дезертировать – невроз военного времени, усталость или страх, это не стало ему оправданием. Впрочем, после любой битвы некоторые солдаты утрачивали способность сражаться дальше. Когда немцы на Марне начали отступать, некоторые из них также потеряли волю к борьбе. Один германский офицер докладывал начальству о «панике за линией фронта».

7 сентября кайзер находился в зоне боевых действий, но сопровождавший его полковник во время начавшегося артиллерийского обстрела испугался, что французский кавалерийский патруль прорвет уже ослабевшую оборону и захватит Верховного главнокомандующего в плен. Кайзер покинул район военных действий. В тот же день артиллерия 9-й армии Фоша отбила контратаку, предпринятую прусской гвардией. «Огонь французской артиллерии возымел неожиданный эффект. Атака захлебнулась в самом начале. 7 сентября стало самым неудачным днем с самого начала войны», – пишет официальный немецкий историк. Тогда же генерал Мольтке, потрясенный кровопролитием, свидетелем которого он стал за первый месяц войны, писал жене: «При одной мысли об этом меня переполняет ужас, и то, что я чувствую, помогает мне понять, что я должен сделать в ответ». В Германию было послано и предупреждение более практического свойства. «Сейчас уже очевидно, что Британия перевозит многочисленные войска из Азии», – 7 сентября писал домой адмирал Тирпиц, хотя корабли, которыми он командовал, никак не сумели этому помешать.