— Танго как танго… Так нельзя говорить, — Антония выписала ножом несколько бурных зигзагов. — А у вас вообще-то была когда-нибудь прекрасная и возвышенная мечта?

Она обращалась к Юрису, именно на Юриса указывая ножом, так что Юрису и надо было отвечать. Именно сегодня ему исполнилось тридцать лет, у него есть тихая мечта с самого утра, что в этот день произойдет нечто особенное, что совершенно преобразит его, сделает иным человеком, он наконец-то найдет какой-то смысл в своей жизни, какой-то центр, какую-то истину, ради которой стоит даже идти на смерть, — но Антония не дала ему и рта раскрыть.

— Вот видите! Именно поэтому такая музыка и оставляет вас равнодушным. Без мечты жить нельзя! Нельзя! И танго Паула Вышегор-Потрясайтиса одна-единственная мечта.

— Так что, этот Паул, этот Выше Гор, этот Потрясайтис уже давно умер? — спросил Янка Коцынь.

— Как умер? Он жив! — благоговейно и страстно заверила Антония.

Пока Антония старалась не выказать своего возмущения по поводу неслыханного святотатства по поводу одного предположения, что Паул Вышегор-Потрясайтис может быть мертв, Майя с Эдмундом уже танцевали. И как оба ни старались, красивого и возвышенного танца у них не получалось, просто переминались в ритме танго. Разумеется, подобное переминание вновь оскорбило Антонию.

— Моя мама, твоя бабушка, Рихард, танцевала это танго с самим Паулом Вышегор-Потрясайтисом в ресторане «Альгамбра», в зеркальном зале, он сошел с эстрады, оркестр продолжал играть, а они оба танцевали. Он танцевал танго, как бог. Когда моя мама умирала, она вспоминала об этом как о самом дорогом миге своей жизни, — Антония так увлеклась, что даже забыла о Фатуме, и Фатуму пришлось напомнить о себе недовольным мяуканьем.

— Разве смогу я что-то подобное рассказать моим детям, — горестно заметила Лина. — Нынче уже никто не умеет танцевать танго, как бог.

— Извольте! — тут же предложил себя Янка Коцынь, готовый превзойти самого Паула Вышегор-Потрясайтиса.

— Но вы же мокрый! — воскликнула Лина. — Как мы будем танцевать?

Янка сокрушенно развел руками, выжал воду из фрака, но суше от этого не стал.

— Единственно кто годится для этого, только господин капитан, — заключил Янка Коцынь, и похоже, что Юрис все время только и ожидал подобного приглашения.

Лина посмотрела на своего жениха, жених ничего не сказал, только грустно взмахнул шляпой. Этот жест он мог себе позволить, поскольку стоял спиной к дереву.

Юрис поклонился Лине, провел ее несколько шагов вперед. Они встали друг против друга и какое-то время так и стояли, пока оба не почувствовали, что понемногу становятся совсем другими людьми, во всяком случае Юрис забыл, что у него сегодня день рождения и он все утро чем-то томился, а потом, как будто подхваченные единым порывом ветра, как будто уносимые одной волной, стали танцевать, и оба изумились, до чего хорошо и легко это получается.

Они делали все более сложные па. Лина подхватывала каждый очередной поворот, и оба удивлялись, что получается почти все, что можно придумать и протанцевать в ритме танго.

Майя с Эдмундом, понимая, что их топтание выглядит жалковатым, прервали его и присели на камень выпить стаканчик вина и посмотреть, как Лина с Юрисом сливаются в одном бесконечном и роковом танго.

Рихард, видя это и что-то предчувствуя, отошел подальше от дерева, но мама окликнула его и указала, чтобы сын не забывал о своих лопнувших брюках.

Эдмунд взял у Антонии нож и стал вскрывать банку консервов. Он был практический человек, и ему очень понравилось, что нож такой острый, режет консервную жесть, как масло.

Рихард присел рядом с Майей и Эдмундом, глядя, как Эдмунд ловко взрезает ножом консервную банку, потому что ему очень не хотелось смотреть, как Лина танцует с капитаном яхты.

Антония гладила Фатума, тем самым успокаивая себя.

— Мне кажется, господин капитан побил всех троих. И Паула. И Вышегора. И самого Потрясайтиса, — сказал ей Янка и указал рукой на граммофон.

— Вы очень не нравитесь Фатуму. Даже весьма, — ответила Антония сквозь плотно стиснутые зубы.

— Это возможно, так как чем больше я кому-то добра делаю, тем больше меня ненавидят, — сказал Янка и присел на камень, глядя, как Эдмунд возится с консервной банкой.

— Что вы в такой чудесный день такие кислые! Видно, приспело время рассказать гениальный анекдот, — предложил Янка Коцынь, но все трое сделали вид, что не слышат его.

Эдмунд уже вскрыл банку и принялся есть из нее вилкой.

Майя только смотрела, как Лина и Юрис, танцуя, понимают друг друга без слов, как они смотрят друг на друга, улыбаются, становятся вновь серьезными, спрашивают, кажутся растерянными, вдруг припадают друг к другу так тесно, что кажется, танцует всего лишь один человек.

Рихард взял у Эдмунда нож и стал делать вид, будто изучает его, видимо, он пытался внушить себе, что изображенное на рукоятке женское лицо никак не может принадлежать Лине.

— Ах, под стать парочка! Похоже, что придется стать у них другом дома, — сказал Янка Коцынь, но никто на него не взглянул, и никто потом не мог вспомнить, кто же видел его последним.

Фатум только взревел коротко и нехорошо, но и на это никто не взглянул, так как все смотрели только на Лину и Юриса.

А Лина и Юрис все танцевали. Казалось, ничто не может их остановить. Видимо, танго сделало их немного невменяемыми, особенно Лину. При одном повороте она повернулась так бурно, так страстно откинула голову, что ее элегантная темно-лиловая шляпа со светло-лиловой лентой слетела с головы и закатилась в костер.

Ужасно красивая и ужасно элегантная шляпа со всеми ее ужасно широкими полями в один миг вспыхнула и растворилась в воздухе.

Произошло это в тот миг, когда Паул Вышегор-Потрясайтис кончил петь, мощным аккордом кончилось и танго.

Юрис жестом попросил прощения за это неприятное происшествие, клятвенно пообещав купить новую и столь же красивую шляпу, потом отвел Лину к Рихарду, поблагодарил и Рихарда за этот танец.

Только присев, Лина увидела, что все друзья смотрят на нее весьма осуждающе.

И Юрис понял, что произошло нечто неладное, только не мог понять, что же делать, он хотел было присесть к Янке Коцыню, но, нигде его не обнаружив, сел на ближайший камень и с удивлением увидел вытащенные недавно из воды туфли.

— Куда же это Коцынь отправился без туфель?

Лина вспомнила, что он собирался рассказать всем свой гениальный анекдот, и теперь это было бы в самый раз.

Никто не ответил и Лине, так что Юрис отправился посмотреть, куда же делся пассажир его яхты.

Остальные ждали, когда они вернутся вместе, но вернулся только удивленный Юрис. Янка с острова исчез, точно в воду канул.

Тут все принялись ходить по острову вдоль и поперек, и действительно оказалось, что Янка Коцынь, не умеющий плавать, пропал и концы в воду.

Пластинка с танго Паула Вышегор-Потрясайтиса все крутилась, только иголка потрескивала. И это уже не было возвышенное танго, которое можно петь, надеяться на счастье и неизменные чувства, какие бы грозы ни грозили.

Это было уже что-то мало похожее на звуки того последнего танго, которое Юрис Страуме слышал в свой день рождения, и этим самым празднование его дня рождения завершилось.

Деловое и даже аскетическое помещение, где единственным украшением был стеклянный ящик, рыбешки в нем носились кто куда, а наиболее любопытные толпились в одном месте, — видимо, смотрели, как на стол ставят пару довольно больших туфель, а рядом с ними кладут фотографии. Те самые фотографии, которые сделал Рихард.

Здесь виднелись Майя, Антония и Лина, гордо сидящие в «хорьхе», здесь Юрис танцевал с Линой, Антония сидела с Фатумом на коленях, Эдмунд, явно чем-то недовольный, и Юрис рядом с Янкой, и у Юриса в руках нож с блестящим клинком и рукояткой, выложенной цветными стеклышками.