В дверях дома показался Мартынь. «Уселись, как куры на насест». Дагния чувствовала его насмешку. Он никогда не разделял волнения других. Потоптавшись, муж пошел в сад. Съесть горсть крыжовника перед сном, решила Дагния.

Через двор в сторону сарая шел Виктор.

— Ты куда? — окликнула его Олита.

— Спать.

— Детей нет еще! Мы тут сидим как на иголках.

— Ну, а если и я сяду, от этого польза будет? — он неохотно приблизился к скамейке.

— Как ты можешь так! — упрекнула его жена. — А вдруг что случилось…

— Не удивлюсь, если этот молокосос залетел в канаву.

— Угис хорошо водит, — возразила Дагния.

— В городе можно хоть в милицию позвонить. А тут прямо как на необитаемом острове, — досадовала Олита.

— Искать надо! — подала голос тетя.

Интересно, она машину для этого дала бы или на мотоцикле отправила, подумалось Дагнии.

— Где искать? В темноте и мимо родной матери проскочить можно, — рассуждал Виктор.

— Фары-то ведь есть, — напомнила тетя.

— Они только дорогу указывают, а когда свет на свет, ничего не видать. Никогда, тещенька, не ходите в темноте по шоссе.

— А если по краю?

— В газете писали про такой случай. Один ехал на «Жигулях», навстречу шел грузовик, ослепил своими фарами. Этот не поспел и глазом моргнуть — только треск раздался. Пока затормозил, пока вылез, пешеход уж концы отдал.

— И его посадили?

— Положили! В гроб, тещенька.

— Нет, другого-то!

— Не посадили. Его ведь ослепили. Да еще, оказывается, погибший шел не по той стороне. Так что сам виноват.

— Не пойму я… никого в тюрьму не сажают, — Мирта была не удовлетворена. — Что они, пустые стоят, что ли?

— Не горюй, тещенька, не опустели они. Правда, многие ликвидированы.

— Жалко. Такие крепкие постройки-то.

— Да их не сломали.

— А чего же тогда?

— Наверное, дома культуры там устроили. Или, еще лучше, гостиницы: небольшая переделка — и «Добро пожаловать!»

— А ну тебя, помело, — рассердилась тетя. И что за жизнь такая: людей полон дом, а толком поговорить не с кем. Мартынь и Дагния полунемые какие-то: да, нет, спасибо, пожалуйста. Мальчишка стороной обходит, «здравствуй» скажет, как милостыню подаст. Виктор за словом в карман не лезет, зато поди разбери у него, где правда, а где вранье, он и сам-то, видать, не знает. Ласма — та больше слушать охотница. Только Олита человек как человек. Одна из всех.

Мирта продрогла. Прямо беда, чуть солнце сядет, сразу зябко делается. Не было, не было доброго лета с самой ее молодости. Тогда, помнится, по ночам холодов не знали, просто наступала приятная прохлада.

— Платок тебе принесу на плечи накинуть, — вызвалась Олита. — А может, спать пойдешь, скоро уж полночь.

— Какое тут «спать»! Нешто заснешь!

Олита встала и пошла за платком. На тропинке столкнулась с Мартынем, тот возвращался из сада. Перебросились несколькими словами, и Олита скрылась за дверью, а Мартынь не спеша двинулся в сторону сидящих.

— Ну? Все паникуете? — спросил он, подойдя.

Никто не ответил. Дагния подняла голову, посмотрела на мужа: шерстяной тренировочный костюм плотно облегал фигуру, мускулистую, без единого лишнего килограмма; волосы лежали темными волнами, и только она, Дагния, знала, что на темени скоро появится просвет. Мартынь стоял, покачиваясь с носков на пятки, кидая в рот по одной ягоде. Сильные челюсти равномерно шевелились. Вечерний сумрак растворил немногие морщины на его лице, и мужчина был сейчас похож на того юношу, который после выпускного вечера целовал ее на школьной спортплощадке. Дагния вдруг почувствовала, как под мышками трет ставший тесным бюстгалтер, вспомнила, что на юбке, которую она носит, лопнула «молния», и ее охватил такой гнев, что, не будь здесь посторонних, она ударила бы по этим самодовольным, жующим челюстям. Ну, нет у него ни отцовских чувств, ни нервов, ни сердца!

Олита вернулась с большим платком и заботливо укутала им костлявые плечи Мирты.

— Не к добру, ох не к добру это! — хныкала тетя.

Дагнии хотелось накричать на нее, чтоб не каркала. Так можно с ума сойти. Она вскочила и ушла в дом, громко хлопнув дверью.

Мартынь сел на освободившееся место.

— А однажды такой был случай… — начал Виктор.

— Да уймись ты со своими охотничьми рассказами, — не выдержал Мартынь.

— Пусть говорит — все немного забудешься, — сказала тетя.

— Именно! — подхватил Виктор и продолжал: — Одна женщина получает от жены брата послание такого рода: «В глубокой печали сообщаем, что такого-то числа нас покинул любимый муж и заботливый отец такой-то и такой-то». И подпись. Больше ничего. Эта с ревом спешит к родителям, те хлоп об землю, сын-то молодой еще был. Ну что, наутро дочь едет в Ригу, покупает на базаре охапку роз, у деревенских деньги водятся, берет такси и мчится на квартиру брата. Звонит у дверей, открывает его жена. Ну, кидаются друг другу на шею, прямо, можно сказать, сердцами на шипы. Наконец сестра говорит: «Где он?..» «Где же еще, как не у этой потаскухи! — отвечает жена. — Адреса не оставил». Сестра, понимаешь, немеет от такой наглости, швыряет розы на пол и прямо по ним в дверь. А жена брата кричит вдогонку: «Так тебе и надо! Принимала их у себя, ночевать оставляла!» Вот как в жизни бывает…

— Хм-хм-хм, — посыпались тихие мелкие тетины смешки.

— Какие нам из этого сделать выводы? — ядовито осведомился Мартынь.

— Каждому свои, — отрубил Виктор. — Ну, ей-богу! Уж и поговорить нельзя.

Лучше пройдись метлой по своему дому, чем языком — по чужому.

— Послушай, у тебя свои-то мысли есть или только по углам нахватанные?

— Что ты сказал? — Тутер вскочил.

Олита загородила ему дорогу, откинула голову, чтобы заглянуть прямо в лицо.

— Ну зачем так? — сказала она, и Мартынь отметил, что глаза у нее точно такие же, как у Ласмы: днем серые, а сейчас, в сумерках, будто излучают свет. — Мы все слишком взволнованы… — продолжала Олита.

Мартынь прикоснулся к плечу женщины, легко отстранил ее и пошел в дом.

Когда дверь за ним закрылась, Олита вздохнула:

— Какие-то они…

— Да, да, — откликнулась тетя. — То ли высоко себя ставят, то ли чересчур умные, то ли дурные, не поймешь. Мартынь еще туда-сюда, а Дагния… Холодное сердце, я тебе скажу. Хоть бы раз матерью назвала. Все «теть» да «теть», как скажет, будто ущипнет.

— Это бы еще ничего, а то ведь… — и Олита прикрыла рот ладонью.

— Чего еще-то?

— Да ничего…

— Нет, ты уж скажи! Недосказать — все равно что камень за пазухой прятать.

Чем дольше Олита мялась, тем сильнее Мирте хотелось знать, что же такое бывшая невестка ей недосказала.

Когда утром Олита вышла на кухню, чтобы промыть заплаканные глаза, Дагния, поджав посиневшие губы, уж возилась у плиты. За завтраком не было сказано ни слова, только позвякивали ложечки да тетя громко хлебала горячий кофе.

Мужчины вышли починить крыльцо. Мартынь отмерил длину доски и принялся отпиливать лишнее. Виктор рылся в ящике с инструментами. Все сердитее становилось бряканье металла.

— Никакого порядка не стало, — ворчал Виктор. — Все перевернуто, ничего не найдешь, — голос его звучал на несколько тонов выше, чем надо бы.

— Черт возьми, где, наконец, моя английская отвертка? — Теперь Виктор уже кричал.

Мартынь поднял голову, посмотрел на его налитое кровью лицо и продолжал пилить.

— Чего пялишь свои телячьи глаза? Я с тобой разговариваю! — бушевал Виктор. — Все в кучу свалил. Берешь из гнезда, а обратно кидаешь куда попало. Я уж терпел, терпел. Ножовку в траве нашел — направил заново, ничего не сказал. Но когда начинают твои инструменты вовсе разбазаривать, тут всякое терпение лопнет. Где отвертка, я спрашиваю?

Мартынь пожал плечами.

— Неужели из-за пустяка надо такой тарарам поднимать?

— Купи ты хоть один инструмент, а потом говори! Пустяк! Эта отвертка у меня с сорокового года!

— Если только мать не родила ее вместе с тобой, — усмехнулся Мартынь.