Он вернулся домой незадолго до убийства президента Кеннеди, колесил по средним и западным штатам, освещая музыкальные фестивали и всякие события местного значения. Устроился книжным рецензентом, но вскоре бросил и это, когда редактор завернул его рецензию на роман Тома Вулфа. А первым репортажем, который окрестили «гонзо», стал знаменитый скандальный отчет о скачках в Луисвилле в 70-м – «Дерби в Кентукки упадочно и порочно», где он больше писал о так называемом «белом отребье», местных маргиналах, нежели о лошадях. Он даже не упомянул победителя. Беспробудно пьянствуя и отрываясь по полной химической программе, Хантер умудрялся записывать – время от времени – обрывки своих мыслей на салфетках, обертках, счетах, а когда подошел срок сдачи статьи, он с ужасом понял, что мятые салфетки – это единственное, что он может послать издателю… «Ну да, все начиналось тогда как по заказу – мы обедали в Эспене с писателем Джимом Солтером. Такой типичный долгий европейский обед, вина хоть залейся, и тут Солтер сказал что-то вроде: «О, скоро начнется дерби. Ты собираешься туда поехать?» И я подумал: «Да чтоб мне провалиться, хорошая ведь идея, черт возьми». Тогда я работал с Уорреном Хинклем в журнале «Скэнлон». Позвонил ему в четыре утра и заявил: «У меня замечательная идея, мы должны ехать на дерби. Это грандиозный спектакль, который когда-либо проводился в этой стране…». И Хинкль сразу протащился…». С чувством юмора у редактора тоже было все в порядке – статья появилась в печати.
На самом деле о «гонзо» впервые упомянул близкий друг Томпсона Билл Кардосо в 1970 году, который, прочитав «Дерби в Кентукки», послал ему следующее письмо: «Не знаю, какого хрена ты так делаешь, но ты все совершенно изменил. Это против всех правил – полное сумасшествие (то есть гонзо)». Через какое-то время, когда Томпсон вырос в фигуру национального масштаба, слово «гонзо» специально включили в Оксфордский словарь английского языка.
В гонзо-журналистике нет никаких установленных правил, не обязательна структура, часто отсутствуют схемы, налицо несоответствие формы содержанию – ее можно сравнить с ревом водопада, со скрежетом внезапно врезающихся друг в друга машин, пронзительным скрипом тормозов, воем сирен и полицейской облавой, когда последние обрывки рациональных мыслей исчезают, как пакетик каннабиса в туалетном бачке. Собственное определение Томпсоном гонзо-журналистики со временем менялось, но он по-прежнему настаивает, что хорошему гонзо-журналисту «необходим талант, непосредственность и спонтанность мастера живого репортажа, глаз художника или фотографа и стальные яйца актера» и что гонзо – «репортажный стиль, основанный на идее Фолкнера», дескать, «лучшие литературные произведения куда более правдивы, чем какая-либо разновидность журналистики». Среди других определений гонзо: журналистика вне закона, новая журналистика, альтернативная журналистика и литературный кубизм.
Многие критики считают, что гонзо – одно из ответвлений новой журналистики, основоположником которой был Том Вулф. Некоторые писатели и журналисты, осознав, что объективность в изложении новостей является мифом, которым пичкают «молчаливое большинство», начали писать о событиях так, как они видели их собственными глазами. Излюбленными были темы, относившиеся тогда к контркультурным проявлениям, такие, как пацифистские демонстрации, наркотики, дети цветов и музыка. Традиционная мэйнстримовская пресса их просто игнорировала или извращала. Популярность «новой» журналистике обеспечил стиль, «дискредитировавший псевдообъективное снотворное газетных и журнальных заголовков применением в журналистике техники реалистического романа». Современная музыкальная журналистика, в лучших ее проявлениях, целиком вышла из «новой» журналистики. Единственная книга Томпсона, попадающая под определение НЖ, «Ангелы ада. Странная и ужасная сага мотоциклетных банд», вышедшая в 1966 году в издательстве Random House. Как говорили сами «ангелы», «это единственная правдивая книга, когда-либо написанная о нас». «Я кончил тем, что купил себе мотоцикл и выехал с ними на шоссе» («Песни Проклятого»). Сначала предполагалось, что Хантер напишет статью об «ангелах» для «The Nation». Вместо этого он втирается к ним в доверие настолько, что принимает активное участие в «ангельских» оргиях и дебошах, а статья постепенно перерастает в репортажное исследование, камня на камне не оставляющее от того демонического имиджа, созданного «ангелам» средствами массовой информации. Кстати, Томпсона можно увидеть в эпизодической роли фильма «Ангелы ада на колесах» с молодым Николсоном в главной роли: Хантер играет отъехавшего от дури художника, разрисовывающего животы «мамочкам» «ангелов» на вечеринке. 22 июля 1965-го – Хантер берет «ангелов» на ранчо к Кену Кизи – пройти через кислотный тест. Записи с этой знаменитой вечеринки, на которой собрались вместе «разбитые», хиппи, «ангелы» и «новые» журналисты и которую потом воспоет в стихах Аллен Гинзберг, Томпсон предоставит Тому Вулфу. Впрочем, дружба с «ангелами» не помешает последним избить доктора до полусмерти в День Труда 1966-го – байкерам неожиданно пришло в голову, что их просто-напросто использовали. Отличие Хантера Томпсона от Тома Вулфа в том, что если последний напоминал стрелка, только рассматривавшего жертву в прицел снайперской винтовки, то первый бросался в штыковую атаку с одной саперной лопаткой. Он вышел за предел, до которого так и не смог добраться Норман Мейлер и у которого остановился Вулф. И в одиночку двинулся дальше.
По окончании работы над «Ангелами» Хантер делает своей постоянной резиденцией ферму «Сова» в Вуди Крик, однако большую часть времени проводит на дороге. Тогда же, в 1967-м, он впервые встречается с адвокатом Оскаром Зетой Акостой (будущим доктором Гонзо «Страха и отвращения») в баре «Первоклассная утка». Они быстро нашли общий язык и, согласно «Автобиографии Бурого Бизона» Акосты, разогнали слезоточивым газом мирную демонстрацию, облачившись в черные маски. А в июне 1967 года разгорелся первый скандал, который впоследствии станет частью мифа гонзо и будет отражен на страницах не менее известной книги «Страх и отвращение: По следам президентской кампании 1972 года». Томпсон публично потребовал, чтобы Ларри О’Брайен оставил свой пост губернатора в Самоа.
Первый роман Томпсона, «Дневник под Ромом», написанный в 1962-м, так и остался в рукописи (опубликован в прошлом году). Более того, ему пришлось устроить налет на редакцию «Рэндом Хаус», чтобы выкрасть единственный оставшийся в живых экземпляр рукописи. В июне 68-го Хантера избивает полиция на съезде Демократической партии в Чикаго. Именно это событие убедило его, что он должен быть лично вовлечен в политику, а не оставаться сторонним, пусть и небезучастным, наблюдателем. Полицейский произвол начинает раздражать его даже в тихом Эспене. С этого момента «свиньям» объявляется настоящая война. «Вообще-то, спецслужбы я оставил в покое в самом начале 72-го, когда побывал на вечеринке в отеле «Балтмор» в Нью-Йорке, в честь победы Макговерна на предварительных выборах, и там в номере торчало около десяти агентов. Трое из них, не таясь, передавали по кругу косяк… их глаза чуть не выскочили из орбиты, когда я вошел… прекрасный момент конфронтации. Я не хотел быть рядом с ними, и они этого не хотели. Косяк был немедленно затоптан, и они делали вид, что ничего собственно не произошло. Но в комнате стоял лютый травяной кумар…»
«А потом никаких неприятностей, за исключением того, что они пытались выкинуть меня из Белого Дома во время всей этой байды с импичментом. Я назвал охранников нацистскими хуесосами, и, чтобы попасть в Белый Дом, мне пришлось дать обещание, что я никого больше не назову нацистским хуесосом. В конце концов они пустили меня внутрь».
«Но вот однажды я попал в историю, когда не был пьян или обдолбан. Это вообще один из тех немногих случаев, когда были напряги. У меня в бардачке лежал заряженный «Магнум-44», а рядом, на переднем сиденье – бутылка «Дикого индюка»… И я сказал себе: «О, пришло время опробовать на деле совет одного хиппового адвоката: опустить стекло ровно настолько, чтобы пролезли водительские права». Так я и сделал. Уже полагал, что отвязался, как вдруг дверь с другой стороны открылась и мне в рожу пихнули фонариком, а рядом с ним перед глазами маячил большой, грязный «Магнум-57». Они выкинули меня из машины и распластали на капоте. Я что-то вякнул о своих конституционных правах и получил в ответ: «Ну, подай на нас в суд» – тут мне звезданули дубинкой по ногам. Я сдался, сунул 35 долларов в лапу, потому что это было проще, нежели препираться весь оставшийся день в участке. Я только что купил машину. Это был «Сааб». А за ночь до того я сбросил свой английский «форд» со скалы в Биг Суре, с высоты 400 футов над океаном, и рассчитался с ублюдком за все те неприятности, которые он мне доставил. Мы облили его бензином, подожгли и столкнули вниз.
