Вскоре они захотели увидеть его, как выразилась Астрид, «в возбужденном состоянии». Отверстие в его крайней плоти еще не затянулось, но он уже не чувствовал дискомфорта. Можно было ожидать, что после всего, что он перенес, у него не будет возникать эрекции, но это оказалось далеко не так. Эрекция наступала, несмотря на поврежденную крайнюю плоть - иногда она наступала именно из-за повреждения. Когда женщины это заметили, они не смогли скрыть своего удовлетворения. Казалось, что вид его восстающего пениса, пытающегося приподнять цепь, приводил их в экстаз. Они возбуждались, просто наблюдая за этим. Он закрывал глаза, но это не мешало ему слышать чавкающий звук, производимый их пальцами, введенными внутрь тел… Показывали ему порнографические фильмы, кормили его пищей с добавлением афродизи-аков, усиливающих сексуальное влечение. Особенно отличалась Астрид. Она надевала сексуальные наряды, начиная с самых обычных и заканчивая самыми извращенными, которые могли бы возбудить фантазию любого мужчины. Однажды она надела униформу медсестры. В другой раз нарядилась как девушка-ковбой - в джинсы с обрезанными брючинами и огромную ковбойскую шляпу. А еще обтягивала некоторые части тела прозрачной пленкой или обматывалась веревкой. Но в основном отдавала предпочтение коротким юбкам, из-под которых виднелись трусики (они могли быть с отверстием внизу -прямо из секс-каталога или простые, белые, хлопчатобумажные, как у школьницы, но плотно обтягивающие), а временами трусиков не было вообще. Он был, как она и рассчитывала, зачарован ее щелочкой, которая выглядела такой аккуратной, симметричной, как будто это не половой орган, расположенный между ног, а некая экзотическая морская раковина темно-сливового цвета… И все время они держали его обнаженным, для этого комната сильно обогревалась, а десятиметровая цепь, тянувшаяся от его пениса к скобе в стене, напоминала какой-то сюрреалистический вид пуповины…

Именно в этот период эксгибиционизма он заметил перемену в отношениях между женщинами. Хотя разница в поведении Мод и двух других женщин была всегда, но теперь она усилилась. Мод начала отстраняться от того, что происходило в комнате. Например, не предпринимала ни малейшей попытки возбудить его и перестала мастурбировать перед ним. Теперь она явно старалась все время держаться в тени, в стороне. Иногда поворачивалась и уходила, показывая этим, что не желает наблюдать за происходящим. Она больше не заговаривала с ним. Астрид и Гертруд, казалось, не заметили этой перемены, а если и заметили, то не считали нужным признать ее.

Однажды утром его предположение подтвердилось, хотя не совсем тем образом, который бы он предпочел. Дверь открылась, когда он еще дремал. Вошла Мод, одна. Он приподнялся на локтях, позевывая. Она стояла перед ним, носки ботинок были слегка повернуты внутрь, плечи опущены, как бы придавлены тяжестью. Впервые он заметил у нее родинку справа от пупка.

- Ты последнее время какая-то притихшая, - сказал он.

Женщина села рядом, тяжело дыша. Она была к нему так близко, что он мог разглядеть тонкие трещинки на костяшках ее пальцев. В руках она держала старомодную ручку с пером и бутылочку синих чернил.

- Пожалуйста, ляг, - попросила она.

Ее голос звучал твердо, как будто она решила что-то для себя и намерена это сделать несмотря ни на что.

Он медленно лег. Из-за хмурой облачной погоды через люк проникал унылый и размытый свет. Вдали слышался звон церковных колоколов. Не может быть, чтобы уже опять наступило воскресенье.

- То, что происходит, - неправильно, - сказала она. Интересно, что она имеет в виду? Однако он не стал ее об этом спрашивать, рассудив, что лучше дать ей высказаться.

- Они думают, что могут делать что захотят, - отложив в сторону перо, она начала откручивать крышку на бутылочке чернил. - Они не должны делать все это.

- Ты расстроена, - сказал он. -Да.

Когда крышка была открыта, она поставила чернила на подстилку перед собой. Он опять обратил внимание на то, какие короткие у нее пальцы, с почти круглыми ногтями, и вдруг ему пришло в голову, что она может быть умственно отсталой. В подтверждение этой догадки ему припомнилось, как странно у нее была повернута голова, когда он впервые увидел ее стоящей в аллее. Казалось, она ничего не слышала и не видела, пребывая в своем мире, выключенная из реальности. Он вспомнил, как кричал на нее, а она безучастно сидела, не реагируя, уставившись в одну точку… затем однажды ночью он проснулся и обнаружил ее лежащей рядом с ним, совсем обнаженной, ее сердце колотилось в два раза быстрее, чем его. Оглядываясь назад, он понял, что жестокость других двух женщин соответствовала атмосфере комнаты, тогда как в безмолвном обожании Мод была некая эксцентричность, если не просто ограниченность. Возможно, этим объясняется, почему Астрид так яростно бросилась на ее защиту и наказала его. Моя подруга. Все встало на свои места. Все стало понятно.

Он наблюдал, как она осторожно обмакнула перо в чернила, дотронулась им до края бутылочки, чтобы снять лишнее.

- Если ты будешь сопротивляться, то может быть больно.

- Что ты собираешься делать? Женщина помедлила, держа в руке перо.

- Теперь они узнают правду, - наконец сказала она, - теперь они будут знать, - потом она добавила еще что-то на голландском языке.

Когда она склонилась над ним, ее живот опустился ей на колени. Надавливая на перо, она проколола ему поверхность кожи посередине между левым бедром и пупком. Он невольно охнул и дернулся.

- Не так уж и больно, я думаю, - сказала она, накалывая темно-синими чернилами его кожу.

- Я вздрогнул от неожиданности…

- Не сопротивляйся, пожалуйста.

- Хорошо. Конечно - он покорно посмотрел на нее. - Что ты делаешь?

Он знал, что она делала. Наносила ему татуировку, воспользовавшись теми подручными средствами, которые у нее были.

Ей понадобилось около часа, чтобы завершить задуманное. Каждый раз, наклоняясь над ним, она сначала задерживала дыхание так же, как и во время бритья, а потом, выпрямляясь, резко выдыхала воздух, как будто открывая некий клапан. Потом снова окунала перо в чернила, осторожно прикасаясь кончиком к краю бутылочки, и опять склонялась над ним. Она трудилась медленно, с видимым усилием, с такой заботой, которая в данных обстоятельствах была явно преувеличенной и со стороны выглядела комично. Он не мог видеть ее лица, но предполагал, что от усердия у нее высунут кончик языка. Даже если она и не была умственно отсталой, все равно в ней ощущалось что-то наивное, детское. Хотя вначале он и вздрогнул от боли и хотя сама процедура, когда она склонялась над ним и наносила, казалось, сотни маленьких порезов на его кожу, была довольно болезненной, он испытывал чувство облегчения оттого, что ощущал боль совсем в другом месте. Это отвлекало его от кошмара с кольцом в его теле, в этом было что-то новое, на чем удавалось сосредоточиться… Через некоторое время уколы пера перестали досаждать ему. Он приподнял голову, чтобы посмотреть, что там происходит. В оцепенении он наблюдал, как капли крови набухают на поверхности кожи и, смешиваясь с чернилами, сползают вниз быстрыми темными струйками - так у девушек растекается с ресниц тушь, когда они плачут. Ему оставалось только покорно наблюдать, как женщина вытравливает на его теле слово, состоящее из четырех букв, притяжательное местоимение, которое выражает самую высокую степень принадлежности:

MIJN [3]

Как только Гертруд вошла в тот вечер в комнату, она сразу же увидела татуировку. Не заметить ее было трудно. К тому времени кожа вокруг букв сильно воспалилась, превратившись в сплошной красный взбухший рубец. Гертруд замерла на мгновение, потом повернула к нему голову, блеснув глазами в прорезях колпака.

- Кто это сделал?

Он вовсе не хотел облегчать ей задачу.

- Я не знаю.

- Как это не знаешь?

- Вы все на одно лицо. Как, ты думаешь, я могу вас различать? По мне это могла быть и ты.