…В один из сумеречных ноябрьских дней лорд Норфолк приехал не один. С ним был гость. Энрике опять успел что-то натворить, теперь уж и не вспомнить, что именно, но тогда это было что-то из ряда вон выходящее, если отец позволил себе отчитать сына перед гостем. Это было неслыханно: допустить вытряхивание семейного грязного белья при постороннем человеке, но гнев отца был так велик, что он просто не смог держать его в себе. Он сурово отчитал Энрике, а потом, поняв, что не стоило этого делать в присутствии коллеги, добавил уже для этого господина, словно в оправдание:
– Мой сын так часто огорчает всех нас, что я уже и не знаю, какими методами укрощать его нрав.
Гость отложил газету:
– Помилуйте, Норфолк, но ведь мальчик – испанец! В нём ключом бьёт горячая южная кровь. И вовсе не надо пытаться укротить южный темперамент! Бороться с ним бесполезно, надо просто научиться сосуществованию холодного британского нрава и безудержно горячего испанского. Не подавление одного другим, а дипломатия, – гость многозначительно поднял вверх указательный палец.
Словно волшебным светом озарился сумрак наступающего вечера в кабинете Норфолка. В этот миг Энрике понял, что все унижения, которые он пережил, и все эпитеты, которыми его награждали, вовсе не были им заслужены – это результат полнейшей педагогической и психологической несостоятельности Норфолков. Они не принимали его таким, каков он есть – они пытались его переделать на свой лад, пытались измерять его поступки своей меркой, хотели сотворить из него личность по своему английскому стандарту. Но он уже был создан по другому стандарту – испанскому. Они не понимали, что он уже создан, что переделать ничего нельзя – и вновь и вновь упорно ломали его и подстраивали под свой стандарт. Почему-то Энрике представил такую картину: отец и брат пытаются засунуть его в коробку, едва он успевает высунуть голову из неё, как тут же его с двух сторон сразу запихивают назад. Именно так его «вписывали» в рамки классического британского воспитания. Из него хотели сделать безупречного английского джентльмена. Но не мог мальчик, рождённый испанкой, быть холодным, надменным и чопорным. Слишком много было в нём внутренней энергии, которую он выплёскивал направо и налево – за это его обвиняли в дурных манерах. А ведь можно было не ломать, не разрушать личность, просто сделать поправку на испанское происхождение. Но нет, оказалось, что Норфолкам легче растоптать достоинство маленького Энрике и заставить его поступать по принципу «надо так», чем принять его таким, каков он есть, но заслужить при этом неодобрение стаи (то бишь британского высшего общества).
В этот миг Энрике понял, что до последней своей клеточки он – испанец. И понял, что должен искать своих родственников, среди которых он уж точно не будет белой вороной. Он не помнил своей матери, но когда впервые увидел Кармен на сцене, ослепительную, зажигательную то понял, что его мать была именно такой: красивой, ослепительной и зажигательной.
И пришёл тот день, когда Энрике ступил на землю Испании. Он нашёл своих родичей – в Мадриде, Барселоне, Сарагосе. Их было много – дяди, тёти, кузены, кузины. Главой династии был дед – отец матери Энрике. Он был владельцем судоходной компании, крупным судопроизводителем, имел контрольный пакет акций в сталелитейном производстве, получал дивиденды в почтовой и страховой компаниях и даже контролировал телеканал. Он был магнатом. А начинал его отец, прадед Энрике, с пасеки, с нескольких ульев…
Энрике был сердечно встречен родственниками. Конечно же, сын английского лорда был принят в высшем обществе, его наперебой приглашали в лучшие дома. Он чувствовал неподдельный интерес к своей персоне, поэтому с головой окунулся в светскую жизнь. Мало-помалу он заметил, что внимание к нему остывает. Женщины уходили с другими. Как-то одна подвыпившая девица разоткровенничалась:
– Вы, Энрике, такой холодный, настоящий англичанин. Вы всё делаете ровно на столько, на сколько позволяют приличия. А мы – на столько, на сколько хватает души. Если смеёмся – то хохочем взахлёб, если любим – то страстно, до гробовой доски, до кинжала в сердце. Вы, английские джентльмены, этого не умеете. Вам этого не дано. У нас – широта души, у вас – узость рамок приличия.
Энрике был озадачен. Почему его воспринимают как англичанина? Неужели он действительно холоден и строг? Ведь он старался быть испанцем в Испании, старался стряхнуть с себя всё английское, но, тем не менее, здесь его видели англичанином. Тогда как в Англии он считался испанцем. Так кто же он? Где та пристань, в которой он сможет считаться своим? До каких пор ему быть чужаком в родной стае?
Точку в двухлетней испанской эпопее Энрике поставила смерть деда. Дед оставил после себя огромное состояние: недвижимость, ценные бумаги, астрономические счета в банках Европы и Америки и многое другое. Всё это он оставил своим многочисленным наследникам, справедливо разделив наследство между детьми и внуками. Каждый получил свою долю. Все, кроме Энрике. Ему дед оставил конверт с письмом. Вот что Энрике прочитал в нём: «Дорогой Энрике! Надеюсь, ты не обиделся на то, что я обошёл тебя в своём завещании. Я это сделал потому, что ты не нуждаешься в моих деньгах. У тебя достаточно обеспеченный отец, у которого вас только двое наследников – ты и твой брат, поэтому там ты получишь гораздо более солидный куш, нежели тебе мог выделить я, ведь у меня 14 наследников кроме тебя. Хотя я прекрасно понимаю, что ты ради этого и приехал в Испанию и воссоединился со своими родственниками – чтобы приумножить наследство. Ты хочешь получить средства и от отца и от меня, тогда как мои дети получат их только от меня. Им более не от кого ждать милости. Поэтому всё, что я заработал за свою жизнь, я оставлю им, ты же обращайся к своему отцу – пусть о твоём будущем заботится он.
Кроме того, хочу обратить твоё внимание ещё на одно обстоятельство, о котором такие, как ты, вряд ли когда-либо задумываются. Ты рождён в золотой колыбели – в блестящей аристократической семье, чьё богатство приумножалось веками. У тебя всегда было всё: питание, одежда, образование, крыша над головой в конце-концов – и всё только самое лучшее. Ты имел всё и не думал, откуда оно берётся. Всё это было изначально. Ты всё принимал как должное и потому придумывал себе другие проблемы. Если бы ты голодал, то думал бы не о конфликте с семьёй, а о том, как достать кусок хлеба. Ты обвинял отца в том, что он не понимает тебя, унижает твоё достоинство, но при этом ты совершенно не ценил того, что он обеспечил тебя всем. Ты не ставил это ему в заслугу, ты принимал это как должное. А вот мой отец получил в наследство от своего отца лишь несколько ульев да полуразваленную хижину. И я рос в этой хижине; сквозь щели я мог наблюдать за пасекой. Именно с этого началась та империя, которой я теперь владею. А для того, чтобы её создать, потребовался колоссальный труд, без сна и отдыха, без выходных и отпусков. Я знаю, что такое ложиться спать в 2 часа ночи, а в 4 утра уже начинать новый рабочий день. Огромный, кропотливый, каждодневный, ежечасный, ежеминутный труд – и так в течение многих лет. Вы, аристократы, не знаете, что это такое. Вы гордитесь своей голубой кровью, называете нас нуворишами и презираете нас. Забывая при этом, что у нас были разные стартовые возможности. Я родился в бедности, даже в нищете, твой отец – в роскоши. Он, если и приумножил состояние, то незначительно, я же вырос до небывалых высот. И, тем не менее, многие двери для меня закрыты, напыщенные аристократы не прощают мне моего низкого происхождения. И ты, сын аристократа, высшего сословия, явился ко мне, снизошёл до меня, чтобы получить часть моего потом и слезами нажитого состояния? Ты забываешь о том, что у меня есть четверо детей, которые всегда были рядом со мной, делили со мной мои неудачи и мои достижения. Вместе с ними я поднимался по ступеням успеха, вместе с ними, случалось, падал и вместе с ними вставал. Они были рядом, они поддерживали меня и давали силы для борьбы. Поэтому всё своё имущество я оставляю им, своим четырём детям, а также и моим внукам, которые тоже росли у меня на глазах, и все они продолжают теперь моё дело. У меня была ещё одна дочь – Мария, твоя мать. Она была самой кроткой и послушной из моих детей, однако проявила удивительную стойкость, когда собралась замуж за твоего отца. Ведь я был против этого брака. Я пригрозил лишить её наследства, если она поступит по-своему. И тогда она бросила мне в лицо, что никогда ни она, ни её дети не будут просить милостыню у меня. На том и расстались. Она рано умерла – исходя из этого, я думаю, что она не была счастлива. Вот и ты мечешься, не можешь найти своё место. Значит, я был прав: этот брак был обречён изначально. Он не принёс счастья никому. Опять же напоминаю слова твоей матери, что её дети не будут просить милостыню у меня. Фактически она от твоего имени отказалась от наследства.
