— Главный каратель, такой здоровенный ублюдок с бычьей шеей в сером мундире, намотал кишки на руку и приколол их к стволу дерева. Потом он поднял свой кнут и с размаху хлестнул отца по обнаженным плечам. Я думаю, до этой минуты отец почти не чувствовал боли, но теперь он закричал, на спине у него вздулся кровавый рубец. Он покачнулся, прошел несколько шагов и упал на спину. Между его животом и деревом протянулась семифутовая пуповина вытянувшихся потрохов. Его заставили подняться на ноги и, избивая кнутами, отгоняли все дальше и дальше от приколотого к дереву конца его кишок. Когда он оглядывался назад, видя пятнадцать футов потрохов, которые тянулись за ним, в его глазах стоял оцепенелый, беспомощный ужас затравленного животного. Но снова раздавался свист плетей, заставлявший его, шатаясь, отходить все дальше и дальше от дерева, теряя все, что еще оставалось от его внутренностей. Уже больше двадцати футов его кишок лежали, вытянувшись в пыли за его спиной, блестя на солнце, как ползущая змея. Его ноги подогнулись, и лишенное внутренностей тело рухнуло навзничь на булыжник, которым был вымощен господский двор. В нем уже не оставалось ни искры жизни — его дух покинул измученное тело. Он лежал на пыльных камнях, распахнув почерневший рот, разверстый, как и его распотрошенный живот. В его невидящих глазах еще отражался зеленоватый отблеск ветвей старого дерева, нависавших над ним.
Я ничего не чувствовал, страшное оцепенение смертным холодом сковало все мои ощущения и разум, но какая-то часть моего мозга продолжала фиксировать и запоминать все, что видели мои глаза. Должно быть, после этого я потерял сознание, потому что совершенно не помню, как оказался дома. Когда я пришел в себя, содержимое моего желудка начало извергаться из меня прямо на пол — я обнаружил, что лежу у себя в доме на полу возле кровати. Не помню, как это сделал, но я забрался на кровать и во всей одежде провалился в глубокий сон. Когда на следующий день я проснулся, в моем мозгу была только одна мысль — я должен отомстить за смерть своего отца. Хотя в последовавшие за этим недели я и выглядел как обычно, все мои мысли были только об этом. Каждую секунду я обдумывал, как осуществить убийство мучителей моего отца — не только графа, но и главного карателя, того самого, который подгонял отца плетью. Мой план нужно было как следует продумать, потому что я твердо решил остаться в живых и много лет спустя после их смерти невредимым вспоминать о том, как я нанес надругавшейся надо мной жестокой власти беспощадный ответный удар, и получать от этого моральное удовлетворение. Если бы после их смерти меня поймали и, подвергнув пыткам, казнили, победа была бы для меня неполной. Я хотел пользоваться той же безнаказанностью, на которую рассчитывали, совершая свои убийства, они. Изо дня в день я внимательно наблюдал за каждым движением моих врагов, и постепенно у меня созрел план бежать из России после совершения казни.
Однажды утром я проснулся с ощущением, что то, что я задумал, должно произойти сегодня. На гладком влажном камне я тщательно наточил свой нож и, приложив все старания, чтобы остаться незамеченным, пошел из деревни в сторону леса, в котором на протяжении нескольких последних дней граф в сопровождении второго моего врага охотился. Четыре долгих часа я лежал, притаившись в зарослях, прежде чем услышал, как они входят в лес. Еще больше углубившись в чащу, я быстро вскарабкался на дерево, ветви которого нависали над уже подмеченной заранее тропинкой, по которой граф со своим слугой обычно проходили. Первым подо мной прошел граф. Я позволил ему уйти и углубиться в заросли кустарника. Шагах в двадцати за ним пыхтел главный каратель, который тащил провизию и два запасных ружья. Когда он подошел к дереву, я прыгнул ему на плечи, зажал одной рукой его рот, а другой выхватил нож и всадил ему в горло. Вскоре он обмяк и с глухим стуком упал на землю. Я еще несколько раз взрезал острием ножа его глотку, пока окончательно не удостоверился, что он мертв. Бросив его тело лежать там, где настигла его смерть, я ползком стал пробираться сквозь заросли кустарника. Стараясь производить как можно меньше шума, я подполз к графу, который как раз поднял ружье, чтобы прицелиться в птицу. Наконец ружье с грохотом разрядилось, и я, подскочив сзади к своему врагу, от уха до уха перерезал его горло. Я не знаю, что на меня нашло, но я с жуткой улыбкой, раз за разом ненасытно втыкал нож в его глотку, пока ненавистная голова не осталась скреплена с телом только костями позвоночника да лоскутом кожи сзади, на спине. Придя в себя, я оттащил оба трупа к трясине и столкнул их в густую жижу, принявшую свою добычу с равнодушным чавкающим всплеском. Потом я вернулся назад и покрыл палой листвой кровавые дорожки, тянувшиеся от места убийства к болоту. На все это у меня ушло не больше часа. Задворками вернувшись к себе домой, я сорвал с себя окровавленную одежду, увязал ее в неприметный узелок, тщательно помылся и надел на себя чистую рубаху и новый кафтан. Потом я оседлал лошадь и, держа ее под уздцы, не торопясь, прошел через всю деревню, время от времени останавливаясь посудачить с соседями и между делом сообщить тем, кто меня об этом спрашивал, что на несколько дней собираюсь отлучиться на юг по торговым делам.
Как только последние дома деревни скрылись за придорожными холмами, я, нахлестывая нагайкой, пустил лошадь вскачь и еще засветло, в тот же день добрался до дома друга своего отца, к которому ездил незадолго до злополучного бунта. Забрав бочонок с драгоценностями, я сказал, что, к сожалению, не смогу с ним поужинать, потому что должен в тот же день быть в порту города В. и переправить золото за границу. Он не стал ничего спрашивать и только предложил мне оставить у него свою лошадь и взять взамен любую из его конюшни. Это предложение было тем более кстати, что моя была совершенно загнана и все равно не смогла бы проделать остаток пути.
По дороге в город я остановился у протекавшей возле тракта реки, слез с коня, переложил драгоценности из бочонка в потайной карман в подкладке кафтана, запихнул в бочонок камень, сложил туда же запачканную кровью одежду и швырнул все это в глубокий омут. Освободившись от улик, я поскакал дальше.
В портовый город В. я прибыл уже поздно вечером. Отправившись в гостиницу, я снял комнату и поставил в конюшню лошадь. Потом наскоро проглотил мясо с картошкой, которое подали на ужин, и принялся рыскать по портовым кабакам в поисках какого-нибудь моряка, чье судно готовится к отплытию. Мне повезло: уже второй опрошенный мной матрос сказал, что его корабль со смешанным грузом направляется во Францию и должен отчалить на рассвете, с началом прилива. Когда я спросил его, можно ли договориться с его капитаном, чтобы тот взял на борт еще одного пассажира, не задавая лишних вопросов, матрос подмигнул мне и почесал пальцем нос. Потом он опустил руку и протянул ее мне ладонью кверху. Я понял его намек, и за десять рублей он рассказал мне, что капитан, ни о чем не спрашивая, свободно принимает на борт безымянных пассажиров и что стоит это двести рублей с человека вне зависимости от того, насколько далеко ты отправляешься. Моряк дал мне понять, что эти сведения он сообщает мне исключительно по секрету, потому что капитан держит свои делишки в тайне и не подозревает, что некоторые члены экипажа догадываются о том, чем он занимается. Если же не соблюдать в таких делах секретность, сразу попадешь в лапы полиции, шпики которой шныряют в порту повсюду. Порасспросив прохожих, я выяснил, где находится лавка ювелира. Когда я пришел к нему, он уже готовился отойти ко сну. Немного поторговавшись, я получил в обмен на часть драгоценностей искомые двести рублей. Уладив все дела в городе, я вернулся в свою комнату, написал другу своего отца письмо, в котором сообщил ему, где он может забрать свою лошадь, заплатил хозяину гостиницы за постой и содержание коня и предупредил его, что за лошадью должны приехать в течение недели.
Опасаясь полицейских, я ни с кем больше не разговаривал и до самого рассвета прождал утра на набережной, а когда начало светать и судно вот-вот уже собиралось отправиться, взобрался на борт и передал оговоренные двести рублей капитану корабля, который сразу препроводил меня в каюту первого помощника, без сомнения, получавшего от него свою долю денег. В Марселе я пересел на корабль, отправлявшийся в Лондон. Еще около года я провел в Англии и только после этого перебрался сюда, в Америку.
