Он уже видел донесение Плендера о показаниях Гордона. Салли, однако, представила все совершенно иначе.

— Было дело, я с ним некоторое время встречалась, но просто так, впустую. Он постоянно говорил только о себе и своей работе. Так что мне быстро надоело, — она усмехнулась, показав крупные красивые зубы.

— Так что вы дали ему от ворот поворот. И намекнули, что им увлечена Луиза Олбрайт.

— Возможно, что-то подобное я ему и сказала. Луизе он в самом деле нравился, та считала его красивым. Ну, если вам нравятся маленькие мужчины…

«Ну, ты-то предпочитаешь крупных, красавица», — подумал Хэзлтон.

— Вы знаете, они встречались. Луиза ничего вам не рассказывала? Я спрошу прямо, мисс Лоусон, она говорила вам, были ли у них сексуальные отношения? Не хочу вас смущать, но это может оказаться важным.

— Меня это совсем не смущает. Нет. Она мне ничего не говорила, но я весьма сомневаюсь.

— Она не вспоминала о других случаях?

— Говорила, что раза два-три переспала с каким-то парнем. Прошлым летом на поп-фестивале. О Рэе она только сказала, что хорошо повеселилась — это после первой встречи. Потом особого энтузиазма я уже не замечала. Вероятно, он по своей привычке прочел ей лекцию по журналистике.

Хэзлтон почувствовал в ее ответе неискренность, особенно когда она продолжила:

— Я не так уж хорошо ее знала, разве что по теннисному клубу. Собственно, мне было ее немного жаль. Понимаете, ей так хотелось встретиться с кем-то, но не хватало смелости решиться… Знаете, что она ходила на курсы аэробики?

— Да, знаю. Допустим, она могла заинтересоваться мужчиной в возрасте. Полагаете, это возможно?

— Понятия не имею.

— Вы, случайно, не знаете, она не встречалась с каким-нибудь мужчиной в летах?

— Нет. — Почему-то вдруг занервничала. Но, как он ни прощупывал дальше, почти как дантист, ищущий в зубе нерв, ничего уже не добился.

Ни Хэзлтон, ни Плендер, никто из тех, кто занимался этим случаем, так и не проникли в тайну Луизы Олбрайт. Соученицы называли ее тихоней, родители — хорошей дочерью, никогда не доставлявшей хлопот — приключение на острове Уайт уже забылось. Рюкзак преступник оставил в лондонском автобусе, чтобы отвлечь внимание полиции от Роули, и, если бы Хэйзел Палмер не проезжала случайно мимо Дома Плантатора, ему бы это удалось — труп лежал бы там до скончания дней. А значение обрывка конверта с цифрами на обратной стороне все еще оставалось для них неясным.

Все эти визиты новой информации дали немного. Об убийце по-прежнему не было ничего известно, разве что у него был автомобиль, свой или взятый напрокат. Неясно даже, был ли это мужчина и был ли он один. Вполне возможно, речь шла о двух преступниках, или о двух женщинах, или о женщине и мужчине. Казалось правдоподобным, что убийство совершено без рациональных мотивов, из садистских побуждений.

— Вы же знаете, как тяжело раскрыть такое преступление, — хмуро говорил Хэзлтон Полингу. — Как только речь заходит о сексуальном преступлении, все словно слепнут. Помните ту девушку, которую изнасиловали, убили, а тело спрятали? Трое парней видели, как какой-то мужчина достает из машины труп и прячет его в кустах, но никто даже не попытался ему помешать, никто ничего не предпринял.

— Выше голову, нам сейчас нелегко, но это пройдет. Есть кое-что интересное. Помните Анну-Мари Дюпон?

— Ту француженку? Разумеется.

— Я написал ее родным — помните, они увезли ее вещи, которые мы так и не осмотрели? Как звали того инспектора, который думал, что это не наше дело? Харли, да, уже вспомнил. Короче, пришло письмо от ее сестры, но не буду вас интриговать — оно написано по-французски…

«Воображала, — подумал Хэзлтон, — вечно нужно похвастаться своей образованностью».

— Она снова твердит, что хотя, мол, сестра и интересовалась мужчинами (правда, выразилась она несколько иначе), не сбежала бы просто так, ничего не сообщив семье. Но среди ее вещей нашли письмо…

Через стол подтолкнул фотокопию. Письмо отпечатано на машинке, без адреса.

«Моя милая Анна-Мари!

Спасибо за фотографию. Могу я оставить ее себе? Сейчас оно передо мной, и, мне кажется, вы очень красивы. Такая очаровательно свежая и веселая, с тем особым блеском в глазах, который выдает в вас француженку.

Встретимся ли мы? Надеюсь, что да. Я предвкушаю возможность представить вас нашему кружку. Как я вам уже писал, мы готовы обсуждать что угодно, любые проблемы. Нет запретных тем. Вы спрашиваете, есть ли у нас женщины. Да, по крайней мере одна. Хорошо было бы вам с ней встретиться. Можете прийти на угол Бандери-роуд в пятницу в шесть вечера? Я за вами заеду. К сожалению, не могу вас пригласить непосредственно на место наших встреч, на это есть свои причины.

Полагаю, вы сможете прийти, и надеюсь на встречу.

С наилучшими пожеланиями — Абель».

— Бандери-роуд, — заметил Хэзлтон, — это неподалеку от вокзала. Ну, знаете… Там немного домов, все склады и стоянки. А исчезла девушка именно в пятницу двадцать седьмого мая.

— Лаборатория дала заключение о машинке, на которой было напечатано письмо. Портативная машинка марки «Оливетти», изготовленная лет пять-шесть назад, литеры «а» и «е» поизношены, «с», «т» и «Л» не ложатся в строчку. Таких машинок, к несчастью, тысячи. Что еще следует из письма?

— Если они не встречались, то как вступили в контакт? Речь явно идет о заочном знакомстве по интересам, клубе знакомств. Даете объявление: «Мужчина около 30 лет, привлекательный, хорошо обеспеченный, любитель музыки и живописи, хочет познакомиться с привлекательной молодой дамой…»

— Вы верно почувствовали стиль. А наша француженка как раз тот тип девушки, что ответила бы на объявление, убеждая себя, что это лишь шутка, но в душе относясь вполне серьезно.

— А как насчет Луизы Олбрайт? Та бы ответила на подобное объявление? Полагаю, мы что-то нащупали.

Полинг, давно пришедший к такому выводу, охотно с ним согласился.

— Теперь об авторе письма. Судя по его стилю, интеллигент лет под сорок, вам не кажется? «С тем особым блеском в глазах» и «мы готовы обсуждать любые проблемы». Юноша так не напишет.

— Женатый. Или холостяк с экономкой, но скорее женатый. Поэтому не может пригласить ее сразу на место. Живет в Роули.

— Или работает здесь, а живет в другом месте. Как насчет профессии?

— Не работник физического труда. Скорее, служащий, сказал бы я. Приличного положения не занимает, для этого слишком пунктуален. Возможно, государственный служащий, бухгалтер, которому никогда не подняться выше, столоначальник, считающий себя опорой фирмы, но в любой день могущий оказаться на улице, словом, некто в этом роде. И я сказал бы, что ему ближе к пятидесяти, чем к сорока.

— Больше вы ничего не заметили?

— Вы имеете в виду имя?

Полинг кивнул.

— Нет, из этого ничего не следует. Разве что его, безусловно, зовут иначе.

— А если предположить, что он воспитан в религиозном духе? Не хочу утверждать, что он священник, но может быть человеком, регулярно ходящим в церковь, — церковным старостой, дирижером церковного хора или кем-то в этом роде. Я слишком далеко захожу? Возможно, возможно. — Полинг слегка улыбнулся. — Мы же не собираемся подражать Шерлоку Холмсу и Ватсону, правда?

Хэзлтон, никогда не читавший о подвигах Шерлока Холмса, не ответил.

— Если между двумя этими случаями существует связь — мы пока не знаем, так ли это, хотя все на это указывает, — то к тому же кружку была причастна и Луиза. Цифры на конверте могут относиться к членству в клубе знакомств. Но если Луиза в него входила, где-то должны были остаться следы.

— И если вы найдете замешанного в это церковного старосту, считайте, дело сделано.

Хэзлтон ушел с мыслью о том, что Сноб не такой уж и сноб. Но идеи, казавшиеся такими перспективными, повисли в воздухе. О личной жизни Анны-Мари ее хозяева ничего не знали, сестра во Франции, как оказалось, тоже. Проверили всю переписку Луизы — много времени это не заняло, — но не нашли ничего о клубах знакомств. Поскольку почту по утрам вынимала Луиза, родители понятия не имели, не получала ли она последнее время какие-то письма, — ничего не говорила, а они были уверены, что таким бы поделилась. Олбрайт вдруг счел, что они намекают на дурную репутацию его дочери, что бросало тень на него.