— Мне хотелось бы спуститься вниз, посмотреть, что там происходит.
— Не советую.
— Почему? Думаешь, мое появление их смутит?
— Разве такой пустяк может их смутить? Просто твое присутствие им не нужно.
Марсиаль взглянул на мадам Сарла и ухмыльнулся, однако он был несколько обескуражен. Тетя Берта никого не щадила, особенно тех, кто был ей наиболее дорог. Она была неумолима, правда, злости в ней не было, но не было и снисхождения. Она судила события и людей со строгостью человека, который взирает на все с некой высоты, давно уже не питает никаких иллюзий и опирается на незыблемые, как скала, нравственные устои. Но в семье Англадов тете все прощалось, может быть, потому, что всех смешило странное несоответствие ее суровых приговоров с однообразно-невозмутимым тоном, которым они произносились, а также красноречивость ее мимики и косых взглядов, не говоря уж о провинциальном акценте, от которого она так и не избавилась за семьдесят лет и, видимо, никогда уже не избавится. Во всем этом был какой-то аромат старины, погружения в глубь времени и пространства, и Англады ценили это как некий поэтический анахронизм.
Марсиаль подошел к зеркалу.
— Что ж, мне нечего бояться встречи с молодыми, — сказал он, расправляя плечи. — В общем, я выгляжу еще совсем неплохо.
Косой взгляд мадам Сарла.
— Раз ты об этом говоришь, значит, сомневаешься.
— Ну, будь добра, тетя, сделай мне удовольствие, скажи, что я хорошо выгляжу.
— Ты выглядишь так, как и положено выглядеть мужчине в твоем возрасте, когда он чисто одет и ухожен, вот и все.
— Ну, знаешь, если бы я рассчитывал на тебя, чтобы поднять свой дух!..
— А ты в этом нуждаешься?
— Нет. Но не вредно время от времени выслушать комплимент…
— Уважающий себя мужчина не нуждается в комплиментах, особенно по поводу своей внешности.
— Э, тетя, в ваше время, может быть, так и было, но у тебя на этот счет допотопные взгляды. Теперь красота для мужчины, представь себе, почти так же важна, как и для женщины.
— Знаю. Тех, кому меньше тридцати, вообще нельзя отличить друг от друга, скоро на них придется нацепить буквы «М» и «Ж», чтобы по крайней мере знать, с кем имеешь дело.
Марсиаль спустился вниз, твердо решив провести время с молодыми, даже если он окажется не очень желанным гостем, даже если дети будут не слишком довольны его вторжением. Ему хотелось развлечься, поглядеть на красивых девочек, а его желание должно быть для них законом. Он был приятно удивлен тем, что внизу его встретили радушно. Дочка подошла к нему, поцеловала и представила ему кое-кого из своих друзей. Марсиаль изо всех сил старался быть обаятельным. Он ощущал себя героем кинофильма: зрелый мужчина, но еще обольстительный, исполненный уверенности, покоряющий тем самообладанием, которое дается только жизненным опытом и успехами. Его окружают юные поддельные скво с нежными голосами и наивными детскими глазами, и они, мысленно сравнивая его со своими слишком юными приятелями, несомненно решат, что те против него не тянут…
— Умерь свое обаяние! — шепнула ему дочь, подводя его к буфету.
Она налила ему виски и отошла к гостям. Рядом с ним один из молодых людей уныло грыз печенье. На вид ему было лет двадцать пять, одет как священник — нет, приглядевшись, Марсиаль обнаружил, что на нем просто черный пиджак из шелковистой материи, наглухо застегнутый доверху, нечто вроде кителя, который носил Неру. Тонкие черты лица, облик, скорее, аскетический. «Должно быть, кюре», — подумал Марсиаль. Дети часто говорили об одном из своих друзей, молодом прогрессивном священнике, который, по их словам, сыграет первостепенную роль в обновлении церкви. Не то чтобы новая церковь что-то значила для Иветты и Жан-Пьера, но их любимая газета время от времени касалась проблем религии, и они хотели быть в курсе этого, как, впрочем, и всего остального. Чтобы завязать разговор, Марсиаль предложил молодому пастырю виски. Тот отказался. Пьет он только воду и фруктовые соки. «Ясно, кюре», — подумал Марсиаль. Он вспомнил, как месяц назад за обедом, во время десерта, его свояк и сын походя заговорили о новой теологической теории смерти бога. Теперь ему представился хороший случай расспросить сведущего человека об этом приводящем в некоторое замешательство печальном происшествии с богом. Шутка ли, сведения из первых рук. Но Марсиаль не знал, как приступить к разговору.
— Я отец Жан-Пьера и Иветты, — сказал он с приветливой улыбкой.
Молодой человек вежливо наклонил голову.
— Я много о вас наслышан, — продолжал Марсиаль.
Новый наклон головы и полуулыбка.
— Я давно хотел побеседовать с вами, — сказал Марсиаль и отпил глоток виски. Потом он придал своему лицу серьезное и очень интеллектуальное выражение. — Лично мне чужды эти (он поискал слово) «проблемы», но в последнее время я начал испытывать к ним интерес.
Молодой человек побагровел. Он в упор, с недоверием уставился на Марсиаля. «Вот тебе раз! Неужели ляпнул что-нибудь не то? — спросил себя неофит новой церкви. — А может быть, он просто застенчивый? Да, так оно и есть: он застенчив». Марсиаль улыбнулся и неопределенно махнул рукой:
— Знаете, я тоже увлекался в свое время… Еще в коллеже… Но с тех пор…
Он снова махнул рукой. Пастырь едва заметно улыбнулся.
— И вы считаете, что еще не поздно расширить… так сказать, арену своих экспериментов? — кротко спросил молодой человек.
— Ну, вот именно, именно! — воскликнул Марсиаль, однако он счел все же несколько странной формулу «расширить арену своих экспериментов»… Какая своеобразная манера говорить о религии!
— Вы… Что именно вам сказали обо мне ваши дети? — осторожно спросил молодой человек, слегка наклонив голову вправо.
— О, они о вас самого лучшего мнения.
Возникла пауза. Пастырь словно в нерешительности опустил глаза.
— Я думал, — продолжал Марсиаль, — что вы мне порекомендуете литературу по этому вопросу.
Пастырь вскинул глаза.
— Литературу? — пробормотал он. — Литературы полным-полно. На эту тему написано несметное количество книг. Может быть, даже слишком много.
— В самом деле? Интересно. А я и не подозревал. Что, например, могли бы вы мне порекомендовать? Но знаете, у меня не очень хорошая философская подготовка, для начала мне нужна какая-нибудь популярная работа.
Вид у пастыря становился все более и более недоумевающим.
— Вы хотите сказать, что ни Фрейд, ни Вильгельм Райх, ни Отто Ранк?..
— Да-да, — сказал Марсиаль, которому было известно только первое из этих имен.
Все же его удивило, что Фрейд оказался в числе современных теологов. Правда, у Фрейда была книга, озаглавленная «Будущее одной иллюзии», где речь действительно шла о христианстве. Марсиаль этой книги не читал, но знал, что она существует. Видимо, ее и имел в виду его собеседник. Только Марсиаль собрался это уточнить, как к буфету подошли его сын с девушкой. Жан-Пьер представил ее отцу. Звали ее Долли. Она была очень красива — Марсиаль, разом утратив только что возникший интерес к современной теологии, был совершенно покорен этой молодой особой. Беседуя с молодым человеком в черном, он как бы пригасил свое обаяние, но тут он его мгновенно включил на полную мощность, как шофер нажатием кнопки зажигает фары. Он выпрямился. Оживленно заулыбался. Поцеловал руку мадемуазель Долли, хотя, представляя ее, Жан-Пьер подчеркнул: «мадемуазель»; но он решил, что может вести себя с ней как с дамой, потому что с такими глазами и таким ртом она не может не быть «надкусанным яблочком». Она выразила удивление, что он — отец Жан-Пьера, его, скорее, можно принять за старшего брата. Ее слова привели Марсиаля в неописуемый восторг. Он тут же преисполнился самой горячей симпатии к мадемуазель Долли. «Все-таки это молодое поколение… Они непосредственны, очаровательны, их просто оклеветали. Интересно, любовница ли она Жан-Пьера?», — подумал он. И, пристально поглядев на них, решил, что да; однако он не стал давать волю своему воображению, ему сделалось как-то неловко. Вообще-то говоря, целомудрием он не грешил, но для своих близких делал исключение — здесь он ни за что на свете не позволил бы себе нескромности. Но он подумал, что сегодняшним мальчишкам здорово везет по сравнению со вчерашними. «Эх, если бы у меня в двадцать лет была такая красивая подружка!..» Пастырь отошел в сторону, маленькие группки беседовавших распадались, возникали новые. Марсиаль наблюдал за этим балетом молодых французов образца «после мая 68-го» — избалованные дети и, наверное, бунтари, — все они более или менее таковы. За последние полгода мода изменилась. Несколько девушек были уже в длинных, до щиколотки, юбках, в высоких сапогах на пуговицах, какие носили перед 1914 годом. Марсиаль вспомнил девичью фотографию мадам Сарла. Если не считать прически, силуэт был тот же. Юноши же оставались верны блистательно-небрежному стилю хиппи. Парень атлетического сложения в свитере с высоким воротом, который плотно обтягивал его боксерскую грудь, курил трубку. Он стоял неподалеку от буфета, и до Марсиаля доносились обрывки его фраз:
