Услышав, что можно, все трое вошли к ней в комнату. Мадам Сарла сидела на кровати, прислонившись к изголовью. На ней была розовая ночная рубашка с кружевными оборками. Лицо ее было таким же свежим и взгляд таким же живым, как и днем.

— Ты не спишь? Мы тебя разбудили? — спросил Марсиаль, присаживаясь к ней на кровать.

— Ты же знаешь, как я чутко сплю. Просыпаюсь от малейшего шороха. А вы-то почему не спите в такой поздний час? Я уже давно слышу, как вы спорите о чем-то на лестнице.

— Бедный Феликс умер, — сказал Марсиаль проникновенным голосом.

— В самом деле? — Судя по тону Мадам Сарла, это известие ее ничуть не взволновало. — Умер?

— Да…

— Когда же?

— Мы об этом узнали в одиннадцать от его жены, она сюда позвонила. Ты только что поднялась к себе. Помнишь, мы сегодня как раз говорили о нем перед ужином?

— Конечно, инфаркт? — спросила мадам Сарла как о чем-то само собой разумеющемся.

— Нет, инсульт. Подумать только! Ведь я сегодня провел с ним полдня.

— Это ничего не значит. Нам не дано знать ни дня, ни часа…

— Да, это так… Ты права.

Наступило молчание. Каждый думал о своем.

— Какая ты хорошенькая, тетя, в этой розовой рубашке, — сказала Иветта, подходя к кровати. Она поцеловала старушку. — Ты похожа на маркизу времен Людовика XV.

Мадам Сарла была не в восторге от полученного комплимента. Она окинула взглядом туалет своей внучатой племянницы.

— Мини-юбки все еще в моде? — спросила она с непроницаемым видом.

— Да, но длинные юбки перешли в наступление. Носят длинные юбки и высокие башмаки на пуговках, как в тысяча девятисотом году. Представляете себе? — спросила Иветта, обращаясь к женщинам. — Ты, наверно, носила такие, тетя?

— Конечно, носила… Очень красиво.

— Длинные юбки будут, вероятно, стоить дороже, — вздохнула Дельфина, усаживаясь в кресло.

— Не уверена, что это привьется, — сказала Иветта.

— Раз модельеры решили, так оно и будет, — сказала Дельфина.

— Но послушайте наконец! — воскликнул Марсиаль с деланным негодованием. — Я вам сообщаю о смерти моего старого друга, а вы через три минуты уже болтаете о тряпках.

— Бедняга все равно не воскреснет от наших разговоров, — сказала мадам Сарла. — Вы что, были там?

— Марсиаль ездил один, — ответила Дельфина.

Иветта присела на подлокотник кресла, в котором устроилась ее мать.

— Он был очень красив, — произнес Марсиаль не без пафоса.

— Что-то не верится, — отозвалась мадам Сарла.

— Почему? Уверяю тебя, он был очень красив.

— Ладно-ладно, не буду спорить, — согласилась она. — Смерть великодушна. — И, помолчав, добавила: — Надо надеяться, у него теперь не такой ничтожный вид, как при жизни.

С кресла, где сидели Иветта и Дельфина, раздался приглушенный смешок.

— В конце концов, тетя, что он тебе сделал, этот несчастный? Ты его преследуешь даже после смерти…

— Вовсе не преследую, наоборот, говорю, что у него на смертном одре не такой ничтожный вид. — И она обернулась к своим племянницам, призывая их в свидетели. — А вот вы что об этом думаете? Может быть, считаете, что у Феликса был вид феникса?

Мадам Сарла невольно столкнула эти два слова, ничего, в сущности, не имея в виду. Она никогда не пыталась острить, это было не в ее духе. Каламбур имел тем больший успех, что он получился не преднамеренным. Иветта снова прыснула, Дельфина и Марсиаль не смогли сдержать улыбки.

— Нет, этого, пожалуй, не скажешь, — призналась Дельфина. — Впрочем, иногда у него так блестели глаза…

— Когда он бывал под мухой, — отрезала мадам Сарла, единственная из присутствующих не засмеявшаяся на свою невольную шутку. Скорей всего, она ее даже не заметила.

— Ух, до чего ты строга! — сказал Марсиаль. — Бедный Феликс не был пьяницей. Любил иногда выпить аперитив, и только… Знаете, мне что-то тоже вдруг захотелось выпить, — сказал он, подумав. — И пожалуй, я даже проголодался. Есть у нас что-нибудь в холодильнике?

— Неужели ты станешь есть в три часа ночи? — запротестовала Дельфина.

— Почему же не стану, если хочется?

— После такого сытного ужина?

— Послушай, мы ели больше пяти часов назад. Я уже давно забыл, что ел. Иветта! — позвал он капризным, почти детским тоном (и сразу зазвучал его южный акцент). — Сбегай-ка на кухню, посмотри, не осталось ли чего-нибудь поесть, и принеси нам на подносе закуску! Будь добра, детка.

— Иветта, не ходи! — воскликнула Дельфина.

Когда отец старался быть обаятельным, Иветта всегда поддавалась его обаянию. У них уже издавна установилась привычка потворствовать желаниям друг друга. Она засмеялась и встала.

— Ну что ж, раз человек голоден, придется его кормить! — сказала она и вышла из комнаты.

— Марсиаль, ты ведешь себя неразумно. — И Дельфина печально покачала головой, но было видно, что на самом деле она нимало не опечалена.

— Бедняжка! Все они одинаковы, — произнесла мадам Сарла (ее-то южный акцент всегда давал себя знать). — Но этого вы уж чересчур избаловали. Вы потакаете всем его капризам.

— Зато ты мне никогда не давала спуску! — весело сказал Марсиаль. — И речи быть не могло позволить себе какую-нибудь маленькую вольность… Дисциплина… Вечно дисциплина!.. Помнишь, когда я был мальчишкой? Каждый вечер одна и та же фраза: «А теперь быстро ужинать, пипи, помолиться и в постель!» — сказал он, подражая голосу и интонации старой дамы.

Мадам Сарла удостоила улыбкой это давнее воспоминание, а Дельфина громко рассмеялась, хотя уже не раз слышала этот анекдот, который входил в семейный фольклор.

— Правильный метод воспитания, — сказала мадам Сарла. — Если бы и теперь так воспитывали детей, в мире было бы чуть больше порядка.

Марсиаль возразил. Не то чтобы затронутая тема его особо занимала или у него были ясные идеи насчет воспитания детей. Плевать ему было на это, но ему хотелось разговаривать, спорить. В зависимости от обстоятельств и собеседника он мог бы с той же искренностью и горячностью защищать любую из двух противоположных точек зрения — как дисциплину, так и терпимость. Ему просто нравилось риторическое чередование доводов, четкие речевые периоды, нравилось выказать свою боеспособность. В такие минуты в нем просыпался трибун-южанин, и он иногда даже жалел, что не избрал политической карьеры, поскольку умел весьма ловко разглагольствовать, ничего толком не говоря.

В отличие от своего племянника мадам Сарла говорила только то, что думала, и принимала все услышанное за чистую монету, но хранила при этом невозмутимый и безмятежный вид, и убедить ее в чем-либо было решительно невозможно, как человека, которому доступны откровения свыше, и поэтому он не может принимать в расчет зыбкие суждения простых смертных.

Марсиаль заявил, что ослабление авторитета семьи благотворно влияет на психику (он употребил именно это слово) детей, которые теперь очаровательны в своей непосредственности. Отношения родителей с ними стали более естественными и откровенными. К тому же все равно уже не вернешь строгости прошлых лет. Ныне рождается новое общество, которое характеризует терпимость — permissive society[12] (употребление американской социологической терминологии всегда производило впечатление). Марсиаль сам восторгался собственным красноречием. Потом ему пришло в голову, что его аудитория, быть может, не стоит таких усилий, а тут еще появилась Иветта с подносом в руках, и он временно перестал интересоваться будущим мира.

— Холодный ростбиф, пирог, крем и виноград, — объявила она.

— Превосходно! — воскликнул Марсиаль. — Настоящий маленький пир. Ты нас просто балуешь. Надеюсь, вы все проголодались.

Иветта, конечно, была голодна как волк после пяти часов непрерывных танцев. Дельфина сказала, что и она немного закусит, «чтобы составить тебе компанию». Мадам Сарла тут же выразила свое неодобрение этим сатрапским порядкам.

— Ну, брось, тетя, ты не откажешься съесть чуточку крема за компанию.