Виктор Сергеевич был не только выдающимся русским советским писателем. Он был и настоящим гражданином своего Отечества, великим патриотом

Так вот, скажу откровенно, хотя, может, это кому-то и не понравится или покажется совсем наивным: я за монолит в лице обновленной федерации. Пусть Союзный договор сохранит наш Союз именно как монолит – не просто собрание разнородных элементов, а органическое соединение элементов внутренне близких, как нередко бывает в природе. И потом, должно же быть у наших людей чувство общей Родины, единого дома. Я, скажем, никогда не забуду, как воевали у нас в батарее ребята самых разных национальностей..

В.К. Проблема, к которой вы обратились, исключительно актуальна. Ну а добро и зло в культуре, в литературе, где вы работаете? Как они здесь себя проявляют?

В.Р. Наша культура – и русская, и многонациональная – всегда отличалась высокой нравственностью. А сейчас на нее полезла безнравственность. Нахраписто, бесцеремонно полезла.

Вот я захватил с собой письмо, которое пришло мне как секретарю правления Союза писателей. Из Саратова. Автор просит, чтобы я публично дал соответствующую оценку пьесе Владимира Сорокина «Пельмени», опубликованной в шестом номере журнала «Искусство кино» за 1990 год. Дескать, легализуется самая настоящая порнография, в данном случае словесная. И что же? Я прочитал эту пьесу и полностью согласен с автором письма. Кстати, радует, что это молодой человек. Подписался: Голяков Алексей, 21 год.

Значит, и некоторых молодых уже возмущает тот разгул, который идет ныне и в театре, и в кино, и в литературе. Для меня же – я старый человек – для меня вот это появление грязных, мерзких слов в художественной ткани современных произведений просто болью в сердце отдается.

Вспоминаю в связи с этим, как во время путешествия по Волге в одном из храмов я увидел необычную икону: Богоматерь, а в грудь ее вонзаются стрелы. Заинтересовался, потому что никогда раньше такой иконы не видел. А мне объяснили: это Богоматерь Семистрельная. Когда говорят скверные слова, они ей в сердце вонзаются. Вот так.

Я думаю: есть любовь, есть секс, есть эротика, а есть похабщина. Эти похабные слова оскверняют душу, они развращают людей. И лично я всей душой поддерживаю меры нашего президента, направленные на охрану общественной нравственности. Пользуясь случаем, хочу обратиться ко всем деятелям культуры: не несите похабщину, давайте бороться с этим злом!

В.К. Но ведь многие вполне серьезно считают это важным завоеванием свободы.

В.Р. По-моему, в понятие свободы непременно входит и самоограничение. Иначе получается не свобода, а распущенность. А это вещи разные. Распущенным-то быть гораздо легче, нежели свободным.

Часто ссылаются на США: свободная страна, свободный народ. Но я недавно был там в деловой командировке и убедился: вот где дисциплина строгая, вот где законопослушание, вот где порядок. Потому что власть ограничивает поведение своих граждан. Попробуйте, например, поспорить с полицейским…

И люди сдерживают себя перед законом. Что ж, пожалуй, здесь вполне подходит Марксово определение: свобода – осознанная необходимость.

В.К. Добро я непосредственно связываю с добротой: тут, по-моему, недаром общий корень. А как вы относитесь к известному выражению поэта о том, что добро должно быть с кулаками?

В.Р. Иногда должно, а иногда – нет. Я приведу пример из своей личной жизни, настолько ужасный, что мне даже стыдно об этом говорить. Когда я применил кулак. На меня было нападение: ткнули в глаз, правда, попали около глаза, но потекла кровь. Я растерялся: что делать? В это время я держал за руку трехлетнюю внучку. И пришлось пустить в ход кулаки. Я отбился.

Это вынужденная, можно сказать, крайняя ситуация. Но мне совсем не по душе, когда врукопашную идут, скажем, на пленуме в Союзе писателей. Вот тут добрее надо быть даже к своему противнику. Цивилизованно вести спор и решать вопросы. Если же ты берешь на вооружение в борьбе с коварным противником его способ, его оружие с кривым ходом, то сам же уподобляешься ему.

Терпимее надо бы нам быть друг к другу. Вы знаете, я не раз замечал даже в магазине. Сейчас ведь все ругают, все ругаются. И вот рявкает какая-то из продавщиц, именно не скажет, а рявкнет – ты же ей вежливо ответишь: извините, я вот вас побеспокоил. И вдруг все смещается. Моментально смещается. Сколько раз я замечал: когда начинаешь говорить мягко и хорошо, сразу сникает агрессивность с противоположной стороны.

В.К. Наше общество сейчас, кажется, переполнено борьбой. Во всех сферах. Идет и борьба за власть, и борьба разных взглядов на историю, на сегодняшний день, и борьба каких-то экономических концепций, политических взглядов, национальных позиций, нравственных установок… Во всем этом, согласитесь, нелегко бывает не только сориентироваться, но и сохранить человеческое лицо.

В.Р. Теряют многие люди человеческое лицо. До того, что в борьбе, казалось бы, за добро убивают. Убивают и женщин, убивают детей. Вот вам зло, как бы выросшее из добра. И меня еще убеждают: да, но это, Виктор Сергеевич, люди, доведенные до отчаяния! А я ответил: человек, доведенный до отчаяния, убивает себя. Если же он убивает другого, он доведен не до отчаяния, а до остервенения.

В.К. Добрый человек, злой человек… В абсолюте их, наверное, не бывает. Но все же мы так говорим. Вами прожита долгая жизнь. Каких людей, по вашим наблюдениям, можно было назвать добрыми, а каких – злыми? И каких все-таки больше?

В.Р. Конечно, больше добрых. У меня основная часть книги воспоминаний посвящена добрым людям, которых я встречал на своем жизненном пути. Одна глава так и называется: «Я счастливый человек». А счастливый потому, что всегда, в самые тяжелые моменты жизни встречал добрых людей.

Вот лежал я в госпитале, очень тяжело раненный, умирающий, с гангреной до пояса. Врач, который положил меня на операционный стол, сказал: вам отнимут ногу выше колена. Когда же я очнулся в палате, то увидел, что нога в громадном гипсе, но цела. И я спросил: что с ногой? А врач говорит: мы решили побороться за вашу ногу. Это во время войны, когда раненых – многие тысячи, миллионы! И я, рядовой солдатик, истекающий кровью, скелет, одни косточки. «Решили побороться за вашу ногу…» Ну каково? И ведь ногу-то спасли.

В.К. Да, это потрясающе.

В.Р. Это было во Владимире, а потом перевезли меня в Казань. Другой врач, женщина, спрашивает: чего бы вы хотели? Пить хотите? Я говорю: да. Врач обрадовалась: раз есть желание, значит, сохранилась страсть к жизни. А есть хотите? Да. Она воскликнула даже: это хороший признак! А чего вы хотите? Не теряя чувства юмора, я сказал, что хочу пирожки с мясом и компот. Это означало пожелать совершенно невозможное. Но знаете, утром она принесла мне компот и пирожки с мясом. Уж где она их достала, чего это ей стоило! Врач, совершенно мне раньше неведомый. Ну что это, объясните?

Нет, я столько добрых людей встречал, столько помощи оказывали мне в тяжелых обстоятельствах… А у меня много было тяжелых обстоятельств. Я, например, жил в квартире коммунальной, где двенадцать комнат в коридоре, народу набито битком, один умывальник, туалет один тоже. Все это вроде бы ужасно, но эти 23 года, что я прожил в той квартире, это годы очень счастливые. Потому что рядом были хорошие люди. И хотя кто только там не был – и уборщица в каком-то учреждении, и судомойка в столовой, и учительница, кинорежиссер, авиаконструктор… Какая смесь племен, наречий, состояний! Но, вы знаете, за 23 года в этом общественном коридоре, где керосинки, горшки, ведра, чайники, не произошло, кажется, ни одной ссоры. Соседи оказывали всегда взаимное внимание и посильную помощь.

В.К. Откуда же сегодняшняя наша озлобленность и раздражение по отношению друг к другу?