Обнорский с удивлением посмотрел на Ратникову, будто увидел вдруг перед собой абсолютно незнакомую женщину:

– Пугаешь? Ты – меня?.. Зря, Лена. Человек, который однажды нашел в себе силы встать с колен, никогда больше не опустится на них, пока жив. Не надо меня пугать. Я и так все понял: либо с вами в одной упряжке, либо я – лишний свидетель. А вам неконтролируемые свидетели не нужны. Но меня и так слишком долго контролировали… Я, наверное, не очень правильно жил, Лена, не с теми спал, с кем хотел, не там работал, где мог бы… С людьми, наверное, не так поступал, как надо… Даже другу своему, который мне жизнь спас, помочь ничем не смог, рядом вовремя не оказался… Правду о его смерти узнал – да доказательств не уберег… Я словно не своей жизнью жил, Лена… Пойти мне с вами – это все равно что Илье на могилу плюнуть. Не сделаю я этого. Жизнь прожить по-человечески не получилось – так хоть помру с чистой совестью.

– Как знаешь, – сказала Ратникова. – Я тебя предупреждала как могла.

Она вдруг осеклась, будто поняв, что сказала что-то непоправимо страшное, качнулась было к Андрею, но натолкнулась на его взгляд и остановилась, опустив руки. Обнорский молча смотрел на женщину, которую когда-то спас, которой еще совсем недавно чуть было не объяснился в любви и которая только что пыталась вербовать его в свою контору, угрожая в случае отказа «непоправимыми последствиями». И не дай Бог никому, даже не самым хорошим людям, хоть в малой мере испытать то, что чувствовал Андрей, глядя на Лену Ратникову…

Обнорский медленно подошел к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся – в глазах Ратниковой стояли слезы, которые она как-то умудрялась сдерживать.

– Жаль мне тебя, Лена, – сказал Андрей спокойным тоном смертельно уставшего человека. – Сука ты дешевая.

Открыв дверь, он вышел из домика и уже не услышал рыданий оставшейся в комнате женщины.

Выйдя из ворот виллы, он столкнулся с прогуливавшимся по улице «комбайнером», который, увидев лицо Андрея, даже не попытался снова изобразить из себя доброго весельчака. Обнорский вздохнул и спросил его:

– Ну что теперь?..

«Комбайнер» пожал плечами и ответил вопросом на вопрос:

– Куда тебя отвезти?

Андрей настолько растерялся, что даже усмехнулся:

– А ты не знаешь?

– Куда скажешь – туда и отвезу, – ответил парень.

– Ну тогда поехали в гостиницу, – хмыкнул Обнорский. – Куда мне еще ехать-то… Жаль, старина, кабаков здесь нет. Ох и наебенился бы я сегодня…

Всю дорогу до гостиницы никто в машине не проронил ни слова. Лишь когда они уже въехали в Хай аль-Аквах, «комбайнер» повернулся к Андрею и негромко сказал:

– На всякий случай… Ты, конечно, парень и сам неглупый, но «директор» попросил еще раз напомнить: будет много проблем, если ты начнешь что-нибудь рассказывать, и у тебя, и у тех, кому расскажешь… Так что не надо, ладно?

Обнорский вымученно улыбнулся и спросил:

– О чем рассказывать-то?

– Вот и я говорю – не о чем, – подхватил провожатый.

Обнорский потер рукой левый висок и кивнул:

– Пусть ваш «директор» не волнуется. Некому мне рассказывать. Да и кто поверил бы? Так что не переживайте.

– А никто и не переживает, – улыбнулся «комбайнер». – Наше дело – предупредить…

Андрей поднялся на свой этаж, открыл дверь квартиры и прошел в свою комнату, не зажигая света. Там он прямо в одежде лег на кровать и закрыл глаза. Больше всего на свете ему хотелось уснуть и хоть на несколько часов оторваться от своей боли и памяти… И сон сжалился над ним…

Следующим днем была пятница – выходной во всех мусульманских странах. На завтрак Обнорский не пошел и пролежал чуть ли не до полудня на кровати, бездумно глядя в потолок, пока к нему в комнату не ворвался Шварц, тараща крупные черные глаза:

– Палестинец! Дрыхнешь, что ли? Слышал, что случилось-то? «Я хуею, Клава, в этом зоопарке».

Андрей сел на кровати и равнодушно взглянул на Вихренко, потирая рукой левый висок.

– Ты что, пил вчера, что ли? – удивился Сергей, посмотрев на его всклокоченные волосы, помятое угрюмое лицо и покрасневшие глаза.

– Нет, – качнул головой Обнорский. – Просто нездоровится… Что стряслось? Американцы десант высадили?

– Круче! – возбужденно ответил Шварц, засовывая в рот сигарету. – В контингенте за одно утро два ЧП сразу: Кирилл помер и хабира одного, гиушника, ливийцы застрелили, представляешь? Все на ушах – два трупа сразу, прикинь? И оба – по пьянке. Выродин где-то с утра спиртягой насосался и к Завьяловым поперся – догоняться, не иначе. До квартиры не дошел, с лестницы ебнулся, и все, затылком о ступеньку. Прямо на глазах у двух хабиров-моряков – они как раз в подъезд зашли. Ну, конечно, «скорую» вызвали – все без толку… А с гиушником, майором этим, Демин вроде его фамилия, – целый детектив. Он еще ночью где-то нажрался в три пизды – и на подвиги его потянуло, и занесло на какой-то охраняемый объект около резиденции Каддафи. Часовой ему крикнул – тот прет вперед, ничего не соображая, ну солдатик и пальнул… Представляешь, что сейчас в Аппарате творится? Главный, говорят, весь белый: гиушник-то еще ладно, а вот Киря… Самого зятя товарища генерала Шишкарева не уберегли… Теперь можно тотализатор устраивать, кого раньше снимут – Плахова как главного и отвечающего за все или замполита – как недоглядевшего и упустившего… Меня Петров видел – просил передать, чтобы мы Кирюхины вещи собрали – в Союз отправлять будут вместе с цинком.

– Да, – сказал Обнорский и тоже полез за сигаретой, – действительно дела…

Он не сомневался, что вскоре и сам отправится вслед за Кукой и Зятем, – контора полковника Сектриса (хотя какой он, к черту, Сектрис!) работала серьезно, а позицию Андрея до «директора» уже, несомненно, довели… Обнорский вспомнил свой последний разговор с Леной и даже чуть застонал, но не от страха или сожаления за сказанные Ратниковой слова, а от душевной муки, которая жгла его изнутри. И он подумал – хорошо бы, если бы все кончилось побыстрее…

– Ты чего стонешь-то, Палестинец? – встревожился Вихренко. – Вправду, что ли, заболел?

– Нет, – ответил ему Андрей. – Ничего страшного. Съел вчера что-то не то.

– А ты суп вчера в столовой ел? – спросил Шварц.

– Вроде ел, – пожал плечами Обнорский.

– Вот им и траванулся, – убежденно кивнул Вихренко. – Я как вчера на него глянул – все понял. Не суп, а похлебка из семи залуп. Совсем говном кормить стали. Зато прапорюгу этого, Маскаленко, завстоловой, из отпуска встречать в аэропорт генеральский «вольво» ездил… Давай я тебе интестопанчику принесу – патентованное средство, от живота великолепно помогает, опробовано…

Андрей вздрогнул и внимательно посмотрел Сергею в глаза. Похоже, Шварц предлагал таблетку вполне искренне, но Обнорский все же покачал головой:

– Спасибо, Сережа, не надо. Я полежу, может, и само пройдет…

К его глубокому удивлению, с ним ничего не случилось до следующего утра, и Андрей засобирался на работу. Лежать в комнате, обливаясь холодным потом от каждого стука или шороха, было уже просто невмоготу…

В пехотной школе он узнал еще одну новость: оказывается, у полковника Сектриса минувшей ночью был сердечный приступ, его возили в госпиталь, делали кардиограмму, нашли там что-то очень нехорошее и срочно собирались отправлять в Союз по состоянию здоровья. Никто из преподавателей и переводчиков по этому поводу, правда, особенно не горевал…

Прошло еще две недели, за которые Обнорский совсем уже дошел до ручки: он похудел килограммов на десять, курил по две пачки в день и почти не выходил из гостиницы. Сначала Андрей пытался что-то придумать, в его голове рождались фантастические планы побега… Но куда убежишь из Триполи без документов, с одной только битакой наемника, без денег и оружия? До Италии шестьсот пятьдесят километров морем, на юг – сплошная мертвая пустыня, дороги на Тунис и Египет перекрыты патрулями… К тому же Обнорский ни на мгновение не сомневался в том, что за ним постоянно присматривают, и он не хотел развлекать контролеров бессмысленными, однозначно обреченными на неудачу попытками спастись. Андрей не желал уподобляться загнанной в угол крысе, визга и метаний от него не дождутся… Он заставлял себя держаться, но сил с каждым днем оставалось все меньше, нервы у него все же были не железные…