– Подожди-ка. – Неожиданно Андрею пришел в голову один вопрос, и он прервал стенания и клятвы Гусейнова: – А почему ты не смог зайти к Илье вечером того же дня, когда был готов приказ о твоем переводе в Азизию?

– А?.. Слушай, я хотел, да, но к нему люди пришли – неудобно было… – всплеснул руками азербайджанец.

Обнорский вдруг почувствовал необъяснимую тревогу, странным образом сочетавшуюся с ощущением злой радости, – наверное, нечто подобное испытывает гончая, наконец-то взявшая правильный след.

– Какие еще люди? А ну-ка сядь и расскажи толком…

Фикрет послушно сел на кровать, положив руки на колени, а живот на ляжки, и начал путано объяснять. Он действительно хотел зайти к Новоселову в тот же самый день, когда был готов приказ, отчитаться перед Ильей, чтобы он не сомневался в его, Гусейнова, честности и глубокой порядочности. Зайти к Новоселову Фикрет на всякий случай решил попозже, чтобы разные лишние глаза не видели, как он заходит в квартиру Ильи, – мало ли что… Увидит кто-то, что Гусейнов к Новоселову ходил, начнет думать: «Зачем ходил? Почему ходил?» Все вокруг друг другу завидуют, все про всех знать хотят… В общем, из своей квартиры Фикрет вышел лишь около половины двенадцатого ночи и пошел через двор к парадной дома, в котором жил Новоселов.

Гусейнов уже почти дошел до парадной Ильи, как вдруг почувствовал, что «очень разволновался и курить хочу, да…». Фикрет присел на лавочку у кинобудки и начал шарить по карманам сигареты. И в этот момент в парадную зашли двое мужчин – Гусейнов даже не понял, откуда они появились, наверное, от центрального въезда в городок шли… Поняв, что его опередили, Фикрет долго сидел на скамеечке и курил, ожидая, пока гости Ильи уйдут. Но они все не уходили, и Гусейнову очень захотелось кушать. А когда он вернулся домой и покушал, то ему захотелось спать… Фикрет решил, что доложится Илье на следующий день, но на следующий день Новоселов умер…

– Постой, – остановил азербайджанца Андрей. – А с чего ты решил, что эти гости к Илье приходили? Там же в парадной – восемь квартир. По две на каждом этаже…

Фикрет цокнул языком и объяснил, что на четвертом этаже две квартиры были в аварийном состоянии и в них никто не жил уже около полугода – там вышла из строя сразу вся сантехника, проводка и протекала крыша. Из двух квартир на третьем этаже обе семьи были в отпуске в Союзе. На втором этаже жили семьи, в которых были маленькие дети, и к ним так поздно никто не приходил. Оставались только две квартиры на первом… Через минуту после того, как мужчины зашли в парадную, в окне гостиной в квартире Ильи зажегся свет. Значит, пришли к нему, а с кем-то сталкиваться Фикрет не хотел по уже изложенным выше причинам.

– Ишь ты, – усмехнулся Обнорский. – Просто Шерлок Холмс… А кто же зашел к Илье? Ты их рассмотрел? Узнал их, я спрашиваю?!

Одного из двух зашедших к Новоселову мужчин Гусейнов видел впервые, хотя он явно был русским. (Над входом в парадную горела лампочка, так что лица гостей можно было рассмотреть.) А вот второго человека Фикрет знал очень хорошо, вторым был Кирилл Выродин – переводчик из группы ВВС…

Андрею показалось, что он ослышался:

– Ты ничего не путаешь? Кирилл?!

Гусейнов даже обиделся:

– Почему путаю? Что я – Кирилла не знаю? Я еще и потому подумал, что эти двое к Новоселову идут, что Выродин с ним вместе работал…

Обнорский достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой и, глубоко затянувшись, закрыл глаза. Выродин. Значит, Кирилл был у Ильи буквально за несколько часов до его смерти… Зачем он приходил? Кто с ним был? Почему Киря ни разу не сказал, что, возможно, был последним, кто видел Новоселова живым? Почему Выродин и его спутник приходили к Илье так поздно? Может быть, они, как и Фикрет, не хотели, чтобы их кто-нибудь увидел?

Вопросы обрушились на Андрея словно горная лавина, вызванная одним-единственным камешком. Их было слишком много, чтобы пытаться сразу ответить на них. Нужно было обдумать все в более спокойной обстановке. Андрей открыл глаза, бросил окурок на пол и раздавил его каблуком. Потом тяжело посмотрел на Гусейнова и спросил:

– Ты кому-нибудь еще про этих гостей рассказывал?

– Нет, – затряс головой Фикрет. – Честью клянусь.

Обнорского вдруг затопила волна страшной злобы, и азербайджанец, увидев, как исказилось его лицо, отскочил в угол. Андрей сжал зубы и, сделав над собой усилие, сказал почти спокойно:

– Если ты, мразь, еще раз что-нибудь про честь скажешь – я тебя инвалидом сделаю… Магнитофон у тебя есть, паскуда? Магнитофон, спрашиваю, есть?!!

Гусейнов мигом вытащил из-под кровати коробку с двухкассетным магнитофоном и, сдув с нее пыль, протянул Обнорскому.

– Вот, бери. Новый совсем, во фри-шопе брал…

Андрей распечатал коробку, нашел в комнате какую-то кассету, сунул ее в магнитофон и приготовил аппарат к микрофонной записи. Потом он поманил Фикрета пальцем и сказал:

– Сейчас ты сюда все подробно и быстро расскажешь – и про то, как бабами торговал, и про то, как Илья тебя из Триполи уехать заставил. И про гостей, которые к Новоселову шли, тоже. Понял меня?

– Нет, – сказал Гусейнов, мотая головой. – В магнитофон говорить не буду. Зачем, а?

– Будешь, – совсем тихо сказал Обнорский и ударил Фикрета наотмашь тыльной стороной ладони по губам. – Будешь, падла вонючая… Честью клянусь, будешь…

Через пятнадцать минут Андрей выскочил из трейлера Гусейнова и побежал к машине, около которой уже ходил кругами недовольный Шварц.

– Извини, Серега, что задержался. Все, можем ехать, – выдохнул Обнорский, подбегая к Вихренко.

Шварц, однако, садиться в машину явно не торопился. Он отвел Андрея на несколько шагов в сторону и, хитро улыбнувшись, сказал:

– Видишь ли, Палестинец, у нас тут свои правила… Мы с тобой должны были у азербона три тонны взять, а ты, как я понимаю, решил еще маленько подхалтурить. Так дела не делаются, приходили-то вместе.

До Обнорского дошло, что Вихренко заподозрил его в «сверхурочной работе» на свой карман. Андрей улыбнулся и поднял руки:

– Не брал я у него ничего, хочешь – обыщи. Мне за одну бабу нужно было поквитаться, привет от нее этому козлу передать…

– А в кармане что? – кивнул на оттопырившийся нагрудный карман Обнорского Шварц.

Андрей усмехнулся и вынул магнитофонную кассету:

– Бакинские блатные песни. Поет Бока. На память взял. За кого ты меня держишь, Серега?

– Ну извини, – пожал плечами Вихренко. – Мало ли… Я сам себе говорил, что… В общем, извини, Палестинец. Только – если уж бьешь человека, бей так, чтобы следов не оставалось. – Шварц кивнул на сбитые до ссадин костяшки кулаков Андрея. – Этот гандон жаловаться, конечно, не пойдет, но все-таки. Аккуратнее надо…

Весь вечер, вернувшись из Азизии, Обнорский провел в своей комнате, лежа на кровати и куря сигарету за сигаретой. Андрей размышлял о том, что ему делать дальше. Чутье подсказывало ему, что он на правильном пути и Выродин вместе со своим таинственным спутником не случайно приходили к Илье накануне его смерти. О чем они разговаривали? Обнорский вдруг вспомнил, что Кирилл, сообщая по телефону в Бенгази известие о самоубийстве Новоселова, обмолвился, что Илья в последнюю неделю своей жизни ходил какой-то странный… А ведь Андрей побеседовал потом с кучей народа – и никто никаких странностей в поведении Ильи не заметил. Да и сам Зять потом, когда Обнорский вернулся из отпуска, уже ни про какие «странности» Новоселова не вспоминал… Правда, с Кириллом Андрей общался очень мало, лейтенант как будто специально избегал его… Почему? Выродин явно что-то знал и скрывал, более того, прокрутив в памяти поведение Кирилла, его постоянно бегающие глаза, нервную мимику лица, всегда потные ладони, Обнорский пришел к выводу, что Зять чего-то очень боится, живет в постоянном страхе, тщательно маскируемом, но все же прорывающемся наружу… Как же Андрей раньше-то этого не замечал? Правду говорят – чтобы что-нибудь как следует спрятать, нужно положить это «что-то» на самое видное место…