В общем, на молитву, несмотря на окрики Азизуллы, никто особо не торопился.

Шурави обнялись и встали в круг, соединив головы. И в этом кругу они все ощутили что-то очень важное. Какое-то единение, духовное родство. Они снова осознали себя бойцами – причем бойцами, способными побеждать. Пусть на футбольном поле… Пока. На «Николая» ребята смотрели не просто как на капитана, но уже и как на командира. А он на них смотрел с гордостью. Смотрел и думал, что теперь эти ребята, случись что, не подведут… А что – случись? – на этот вопрос у Глинского ответа не было, как и не было пока никакого плана, он просто чувствовал, что события идут по нарастающей, и на всякий случай прикидывал разные сценарии. В том числе, конечно, мелькали у него мысли и о «силовом» варианте. Раньше-то Борис такие мысли от себя гнал, а вот в последние дни перестал.

Вот и после окончания матча он с интересом проводил взглядом охранников, конвоировавших бабраковцев. Все они были вооружены китайскими «калашами» без ремней.

«Не такие уж они страшные, эти „духи“. Большинство из них – никакие не бойцы. Охранники – это же прежде всего тюремщики. Не боевики. Расстрелять смогут, но не более. Скажем, тактически грамотно вести ближний бой? Да где бы они этому научились, даже те, которые ставили когда-то фугасы под советские машины?.. Да и разболтанности у них хватает – тоже мне охранники, пришли футбол посмотреть. С пленниками вместе. И даже автоматы побросали, когда на поле выбегали – чтобы кого-то лично „проинструктировать“! Азизулла тоже хорош, командир называется. Сделал вид, что всё так и надо… Не-ет, ребята… Если что, мы с вами можем и не только в футбол… Можем и во „взрослые“ игры поиграть».

Погруженный в свои мысли и рассматривая охранников, Глинский не почувствовал на себе очень цепкого и очень такого… профессионального взгляда американского советника…

После намаза всех «футболистов» развели по работам. Борис должен был закончить ремонт очередной машины. Собственно говоря, он уже почти и закончил, когда охранники приволокли ему когда-то роскошную английскую радиолу размером с тумбу. Наверное, она когда-то стояла в доме большого колониального чиновника.

«Духи» решили, что радиола уже напрочь вышла из строя, и хотели по-хозяйски распорядиться корпусом из красного дерева. По мнению Азизуллы, этот корпус идеально подходил для распила на дощечки-заготовки для будущих сувениров. На таких дощечках вырезали священные аяты и инкрустировали их медной и алюминиевой проволокой. Сувениры изготавливали обычно рукоделы из числа «духов», но потом, когда появился Володя-Файзулла, стали поручать и ему. Лагерное начальство вручало такие поделки дорогим гостям, приезжавшим со всего исламского мира, дабы поддержать «воинов священного джихада».

Азизулла с помощью Вали Каххарова очень подробно объяснил Мастери, сколько нужно выпилить дощечек и какого размера. Борис кивнул, пообещал, что сделает в лучшем виде. Когда начальник охраны ушёл, Глинский ради любопытства заглянул в недра радиолы и сразу понял, что она – вполне в сносном состоянии, поломка была ну не то чтоб совсем пустяковой, но ремонтируемой.

Поскольку запчастей к радиоле у него не было, Глинский пошёл по другому пути и упростил схему радиолы. Долго бы она так не проработала, перегорела бы, ну так её всё равно решили на распил пустить…

Борис запустил двигатель отремонтированной машины и ради любопытства запитал радиолу к генератору. «Тумба» заработала!

Присматривавший за Глинским охранник, на этот раз здоровенный Касим, даже уважительно покачал головой, на что Борис церемонно поклонился, прижав руку к сердцу. Всегда приятно, когда оценивают хороший труд!

Глинский покрутил ручки настройки и обнаружил сначала штатовскую станцию – кажется, пятого флота, того, что бороздил просторы Индийского океана. Штатники гоняли джаз, под звуки которого охранник, умаявшийся от болельщицких переживаний, мирно задремал.

Тогда Борис покрутил ручки ещё и наткнулся на советскую станцию. А потом ещё на одну. Он жадно слушал русскую речь, тем более что ему никто не мешал. Охранник спал, Глинский аккуратно распиливал корпус радиолы и слушал, слушал… Под конец работы он вернулся на первую пойманную им советскую станцию, передававшую концерт по заявкам радиослушателей. Ведущая, голос которой показался смутно знакомым, задавала всем артистам один и тот же вопрос: «Где и с кем вы собираетесь встречать приближающиеся майские праздники?» Звёзды сквозь треск помех наперебой рассказывали об «особо ответственных гастролях» – в Тынду, в Сургут, на полярную станцию, на худой конец – в Звёздный городок к «друзьям-космонавтам». И вдруг…

«…Виола, я уже говорил, я уезжаю на гастроли в Америку… Там будет несколько концертов, посвященных 40-летию Победы в Великой Отечественной… Второй мировой войне… Это такая дата…»

«Виола! Виола!! Как же я сразу-то голос не узнал! А что она на радио делает? Виола!»

А ведущая, поблагодарив собеседника за ответ, добавила от себя:

«Я тоже буду встречать этот праздник одна. Мой друг сейчас выполняет интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан. Я верю, что он скоро вернется, и тогда мы отметим все праздники, которые провели врозь. А пока, чтобы он не скучал, я поставлю его любимую арию из рок-оперы, в которой он, кстати, когда-то принимал участие… Пусть это будет песенным приветом всем защитникам Родины, вчерашним и сегодняшним…»

Бориса словно дандой по голове жахнуло. Он вцепился в ручки настройки, пытаясь сделать звук почётче, но пальцы тряслись и соскальзывали с кремальер…

«Господи, опять… Как тогда в Кабуле… Как же я сразу-то её голос не узнал! А вот здесь – они врут, мы тогда по-другому играли, здесь си-бимоль надо было… Ну кто ж так нааранжировал-то, Господи!..»

Он и не заметил, как заплакал, – слезы сами полились. А ещё он не заметил, как сзади неслышно подошёл американский советник:

– Looks like you not only understand English, but enjoy American Jazz. Am I wrong? How can I help you – you’ve nothing to do with this shit… Oh, Man! I see, you’re a quite substantional. Shall you share their destiny?..[260]

Спасло Бориса то, что у него на глазах были слёзы. Настоящие, такие не сыграешь. Глинскому даже выражение лица не пришлось менять, когда он обернулся:

– Вот, песню поймал… Дома любил её слушать… А радио – оно что… Оно ж работе не мешает… Мне сказали выпилить десять дощечек. Семь на пять этих… хандов… Я сделал двенадцать… Ну две поуже чуток… Но там иначе никак не получалось, уголок уже шёл… Да, мистер Абу-Саид, спасибо вам за футбол…

Американец пристально и очень внимательно посмотрел Глинскому в глаза и очень тихо сказал:

– I’m Jack, Jack Abusaid.[261]

– В смысле? – как мог «искренне», «не понял» Борис. – Я что, что-то не так сделал? Если насчёт радио, то я сейчас выключу, я ж думал, не помешает, и работать веселей…

Американец пристально и с полуулыбкой ещё раз вгляделся в глаза узника, но увидел там лишь слёзы и испуг. Хмыкнув, он отвернулся и не торопясь пошёл к выходу.

Борис проводил его взглядом «оскорбленной добродетели» и перевёл дух, лишь когда американец скрылся за крепостными воротами. У него тряслись руки, а спина была абсолютно мокрой от пота…

…Ночью в своей каморке он курил сигарету за сигаретой, безжалостно сжигая свой стратегический запас, будто поняв, что его уже можно не беречь.

«Когда ж он меня просёк, где я запалился? Наверное, в палатке, когда эта прошмандовка приезжала. Заметил, что я на перевод реагирую… Наверное, там – больше негде… Или после футбола решил на дурика проверить? Слишком я красиво Парвана уделал, где такому шофёр мог научиться? Ну, положим, водители – тоже люди, тоже могли в детстве в секцию борьбы ходить… Могли-то они могли, но американцы с этим разбираться не будут. Если меня этот Джек-потрошитель заподозрил – всё, считай пиздец, приехали. Тут не кино, он рисковать не будет. Сомнение малейшее появилось – реагируй. Это ж первый закон и разведки, и контрразведки. А этот парень – он только с виду малость ебанькович, а так-то вполне профи. Тогда все – жопа. Сколько у меня ещё есть времени – день, два? Не больше. Он не будет рисковать. Не тот случай. Просто незачем. А «душары», тот же Азизулла, только рады будут… Ну где же наши? Когда же будет самолёт? Эй, Родина! Ты что, уснула там?!»