После того как пришёл наконец приказ о назначении на должность, Глинскому выдали личное оружие – пистолет и автомат, соответственно, пистолет для постоянного ношения, а за АК он расписался и поставил пока обратно в пирамиду. Новичков допускали к «живым рейдам» лишь месяца через полтора-два после прибытия.

Проставился Борис, естественно, «как учили», и посидели офицеры хорошо – даже ротный пришёл, и попили, попели, но наутро, несмотря на «лёгкое головокружение», все «как штык» вышли на занятия. Впрочем, на афганской жаре «увлекаться» было чревато…

Глинский всё время ощущал, что к нему присматриваются и приглядываются: мол, понять бы, парень, кто ты такой на самом деле?

По хватке Борис тянул пусть и на «неотёсанного», но всё же «небезнадёжного» «боевика» – то есть на офицера, готового к боевым выходам. Через месяц взводные даже прилепили Глинскому уже «ношенную» однажды кличку Студент (потому что он – из военного института, а не из училища – как «все нормальные офицеры»). Однако Ермаков Иван Васильевич, носивший, понятное дело, кличку Грозный и неформально утверждавший боевые прозвища «придворных» спецназёров, счёл, что до «профессионального» имени Борису пока далеко, пусть, мол, пообвыкнется, на выход сходит, тельняшку «примерит», а там посмотрим. Конечно, в ближайших плановых рейдах от Глинского ничего «стратегического» не ждали. Хотя…

Толковый переводчик, тем более с несколькими «нужными» языками, никогда в рейде лишним не был. Ведь именно с переводягой командир решал, какие трофеи брать, а какие – нет, особенно если этих трофеев становилось, чем дальше, тем больше…

В свой первый боевой рейд Глинский вышел лишь на седьмой неделе после прибытия в Кабул. Накануне вечером его вызвал капитан Ермаков и поставил задачу:

– Значит, так: сходишь завтра с группой Семченко. Он на «тайник» пойдёт. Пора на тебя в деле посмотреть. Кроссовками чешскими обзавёлся уже?

– Обзавёлся.

– От Шишкина небось остались… Ну и ладно. Спать пораньше ляг. На рассвете «вертушки» заберут.

«Выходы на тайник» считались точно такими же боевыми операциями (с соответствующим оформлением), как и «выходы на караван» – с той лишь существенной разницей, что «караван» как раз предполагал огневой контакт с противником, а успешный рейд на «тайник» должен был пройти без единого выстрела. А в какой ещё рейд могли взять Глинского? Совсем уж в «мясорубочную» боевую операцию? Ну как-то не совсем рационально, он ведь все-таки был переводягой. Правда, переводягой с неплохой подготовкой, но всё же переводягой. Вот и оставались ему «выходы на тайники и на отвлечения».

Что такое «выход на тайник»? Да, в общем, «ничего такого военно-морского», как любил приговаривать Лисапед – он до Афгана морпехом служил. Где-то «на границе с Персией или Пакистаном» один из агентов советской разведки, передвигаясь с каким-нибудь караваном, оставлял в установленном месте-тайнике донесение. Вот его нужно было забрать и доставить в Кабул. Или, наоборот, не донесение забрать, а задание оставить. Или сделать и то и другое. В таких выходах вся группа работает на одного человека – офицера-агентурщика из разведцентра, который формально не подчинялся разведотделу. Агентурщик – единственный, кто знает точное месторасположение тайника, и только у него есть право выемки и закладки. Берегут этого офицера как зеницу ока. У группы спецназа в этом случае одна задача – тихо довести его до «скворечника», а потом так же тихо «проводить домой».

А «выход на отвлечении» – это задача чуть попроще, это просто рейд по отвлечению внимания от передвижения основной группы или нескольких групп. В таком выходе можно даже и пошуметь чуток, но без «ажиотаций», как говорил на инструктажах Ермаков…

Ранним утром пара Ми-восьмых с «двадцатьчетвёрками»[184] в прикрытии забрала группу Семченко вместе с Глинским и через час с небольшим высадила в районе Пурши. Вместе с Борисом группа насчитывала пятнадцать человек. Все в солдатской хэбэшке без знаков различия, все навьюченные, как ишаки. Свои автоматы оставили в роте, взяли на всякий случай трофейные китайские. Каждый нёс ещё по четыре боекомплекта, гранаты, воду, еду, нож, сапёрную лопатку и аптечку. Бронежилетов тогда не носили – жарко очень, да и слишком тяжёлыми они были в ту пору. Что ещё добавить? Два ручных пулемета на группу и снайперская винтовка. Рацию, конечно, – геологическую «Ангару», а не штатную. Эту «ангарку» берегли так же, как и агентурщика.

Как правило, в рейды выходили не в штатной обуви армейского образца, а в кроссовках. Особенно ценились чешские, они были самыми легкими и притом крепкими, с «непротыкучими», как выразился однажды Сарай, подошвами.

Группа приземлилась в зоне действий отдельного отряда спецназа. Там её встретил майор из разведотдела, которого все звали Боксёром. Этот Боксёр, матёрый и всё на свете видавший-перевидавший спец, в первую командировку занимался подготовкой афганских спецназовцев-«коммандос», из которых предполагалось создать две бригады. Офицер-агентурщик – с рябым крестьянским лицом – уже поджидал группу в палатке майора. Он вместе с Боксёром уточнил задачу группе Семченко, и после недолгого перекура вся группа, на этот раз уже в окончательном составе, снова загрузилась в вертолёты.

Петляя, «вертушки» летели до места десантирования ещё минут сорок. Точнее, не до самого места, а рядышком. Это «рядышком» составило ещё примерно километров десять до конечного пункта. Ближе вертолётам подлетать было нельзя – из соображений безопасности для тайника. Это ведь только кажется, что пространства в Афганистане огромные и безжизненные, на самом деле там за любой тропкой найдется кому приглядеть. А вертолёт – это слишком крупная цель, его сразу «засекают» и, между прочим, делают соответствующие выводы. Может, кто-то и считал «духов»[185] дикарями, но дураками они точно не были. И на советские тайники они охотились точно так же, как шурави – на «духовские» караваны.

…Ми-восьмые несколько раз садились, имитируя высадку групп, и снова взлетали над бесконечными однообразными сопками, маскируя настоящее место высадки. Наконец, «восьмёрки» в очередной раз последовательно друг за другом нырнули в плотную «цементную» пыль, и группа быстро десантировалась в заранее оговоренной очередности. Вертолёты сразу же ушли в сторону, туда, где, судя по звуку, барражировала ещё пара «вертушек».

Спецназовцы остались одни среди бескрайних голых холмов, тянувшихся до самого перевала Пурши. Ну а потом пошли к тайнику. Шли долго, почти целый день, с короткими привалами. Борис не то чтобы опозорился, но несколько неодобрительных взглядов от Семченко схлопотал, когда на привалах справлял малую нужду. Влад позорить его при бойцах не стал, но по-свойски шепнул тихонько, чтоб никто не слышал:

– Я ж тебе говорил, не пей с утра… Следы оставляешь по всему маршруту!

– Да какие следы, под этим солнцем всё через несколько минут высохнет, как и не было!

Семченко покачал головой и посмотрел на Глинского, как на «недоделанного»:

– Вот «филолух» – он и есть «филолух», как его ни дрочи… Высыхать-то высыхает, однако на запах шакалы потом приходят, начинают в этом месте лапами рыть… Вот по этим следам нас и можно «прочитать».

Глинский, и впрямь напившийся «про запас», только вздыхал виновато…

…Под вечер дошли до какой-то полуразрушенной глинобитной постройки. В этом месте вся группа стала готовиться к ночёвке, а офицер-агентурщик, взяв для прикрытия двух бойцов, отправился уже непосредственно к тайнику, до которого оставался примерно километр-полтора. Не доходя до «закладки» метров триста, он оставил спецназовцев прикрывать его и быстро нырнул куда-то в межсопочные складки. Что именно представляет собой тайник, не должен был видеть никто, кроме него…

Ночь прошла без происшествий, правда, Глинский почти не спал – так, продремал пару часов, чутко вслушиваясь в странные звуки густой афганской ночи…