– Миледи!
Голос камеристки заставил Александру обернуться. Кажется, Мэри пришлось дважды ее окликнуть, прежде чем она вышла из задумчивости и, удобнее усевшись на небольшом диванчике у окна в гостиной, подтянула к груди колени и уткнула в них подбородок. Золотисто-рыжая кошка уютно устроилась рядом. Приподняв край красной бархатной шторы, она выглянула в окно, сквозь которое с улицы доносился гулкий стук лошадиных копыт по брусчатке.
Войдя с чашкой в руке, Мэри придвинула ближе хрустальную лампу в форме луковицы.
– Я принесла вам кофе, мэм, – вы сидите здесь уже почти два часа.
Александра застенчиво улыбнулась и взяла в руки чашку.
– Твой кофе гораздо лучше моего. – Она сделала глоток и с благодарностью кивнула: – Спасибо.
Мэри нахмурилась и придирчиво оглядела хозяйку:
– Вы хорошо себя чувствуете, миледи?
Держа перед собой чашку, Александра снова бросила взгляд в окно. Яркий глаз солнца удивленно смотрел на город, и в его лучах Лондон казался голубым. Из окна гостиной хорошо была видна южная стена музея: огромные колонны, уходящие в небо, словно служили символом бесконечности.
– Мне так не хватает моих утренних купаний. – Александра перевела взгляд на чашку с кофе. – Возможность спокойно поплавать – привилегия избранных.
– Да, мэм. Здесь, конечно, не дворец, но нам троим тут вполне достаточно места. Я смотрю, у вас открылось второе дыхание. Теперь мы с Альфредом надеемся, что все уладится.
Александре невольно стало стыдно. Мэри так верит в нее, а у нее самой недостает веры в себя. Она нерешительно посмотрела в глаза своей верной служанке:
– Мне многое удавалось в жизни: всегда знала, что нужно только поставить перед собой цель. Если стараться изо всех сил и верить в то, что в конце концов добьешься успеха, можно преодолеть любые трудности. И вот теперь, когда я в любой момент могу лишиться всего, что у меня есть, я вдруг потеряла надежду и роняю слезы от жалости к себе. Больше всего я боюсь неопределенности.
– Ах, миледи, никому из нас не дано знать, что с нами произойдет и когда!
Александра окинула взглядом худенькую фигурку своей служанки и улыбнулась:
– Ты думаешь, я в конце концов тоже превращусь в какую-нибудь странную особу, вроде тех эксцентричных женщин в розовых тюрбанах, которые всю жизнь ожесточенно борются с общественными устоями и причиняют столько хлопот почтенным матронам?
– Господи помилуй! – Мэри подняла глаза к потолку. – Тюрбаны уже лет тридцать как вышли из моды.
Это простодушное восклицание показалось Александре настолько забавным, что она не смогла удержаться от смеха, и Мэри рассмеялась вместе с ней. Внезапно Александра почувствовала твердую решимость прожить эту жизнь так, как ей всегда хотелось. Она больше никогда не позволит себе от кого-то зависеть.
– А что, если я стану такой, как мой отец, – холодной, неспособной прощать и, также как он, не смогу видеть дальше собственного носа? – Она допила последний глоток кофе.
– Нет, миледи, – тихо отозвалась Мэри, забирая из ее рук пустую чашку. – Вам это не грозит. Вы слишком добры.
Александра проводила служанку благодарным взглядом. Мэри и Альфред стали теперь ее семьей, и их присутствие значительно облегчило ей жизнь. Встав с узкого дивана, она направилась к себе в спальню.
Закрыв за собой дверь, Александра завела руки за голову и расстегнула медальон, висевший у нее на шее, и затем, стоя перед зеркалом, повертела в руках серебряную вещицу, рассматривая филигранную работу. Нажав ногтем на крохотный замочек, она раскрыла крышку медальона. Внутри лежал темный завиток нежных волос младенца.
Настало наконец время похоронить прошлое и подумать о своем будущем... и о будущем Кристофера.
Адвокату Кристофера удалось застать его в перерыве между заседаниями парламента. Глядя на суровое выражение лица своего клиента, Джозеф Уильямс тут же пожалел, что проявил подобную настойчивость, однако все же передал ему толстую пачку бумаг.
– Сколько людей знают об этом деле? – поинтересовался Кристофер.
– Только тот человек, которого вы сами наняли. Бумаги хранились в архиве одной уединенной церкви за пределами Уэра – мне посоветовал обратиться туда бывший садовник, что служил когда-то в поместье Уэра.
Кристофер собирался что-то сказать по поводу неожиданного поворота в расследовании, но, начав перелистывать страницы, замолчал. Уильямс работал поверенным семьи Донелли уже шесть лет и до недавнего скандала и прокатившейся вслед за ним волны слухов полагал, что ему известно все, что только может быть известно, о предприимчивом молодом ирландце, которому удалось в самое короткое время очистить «Ди энд Би» от бюрократов и жуликов. Отец Донелли являлся чрезвычайно талантливым ученым и изобретателем, а старшему сыну удалось продолжить и развить дело отца так, что оно позволило найти наилучшее применение его гению, и Уильямсу вовсе не хотелось, чтобы энергичный и обаятельный глава компании оказался опозорен из-за грандиозного скандала, который неминуемо должно было повлечь за собой их тайное расследование. Если Донелли и был взволнован, по его лицу этого никто бы не угадал: в тусклом свете лампы черты Кристофера хранили выражение непреклонности, даже суровости. Сейчас этот серьезный и мрачный молодой человек ничем не напоминал хвастливого фата, готового на все ради своей карьеры, каким его изображали в последнее время на страницах газет.
Внезапно кто-то толкнул Уильямса, и в следующую секунду он оказался зажат в узком коридоре Уайтхолла, пока Донелли не потянул его за собой дальше в холл, где было не так людно. Из небольшого зала до них доносились возбужденные крики – там проходило собрание Королевской комиссии по общественным работам нижней палаты парламента. Донелли и его брат утром уже выступали перед комиссией, и Райан все еще оставался там. Что же до самого Кристофера, то он, глубоко презирая политику, предпочитал держаться от нее подальше и с нетерпением ожидал появления брата в холле, потирая бедро, как будто его терзала жестокая боль.
– Похоже, молодой Атлер именно тот, за кого выдает себя. – Уильямс бросил взгляд на документ, который в этот момент просматривал Донелли.
– К вящему неодобрению своего отца, – ответил Кристофер, не поднимая глаз.
– В этом году некоторые из его рисунков были выставлены в Музее искусств – под вымышленным именем, разумеется. Как следует из отчета, он начал рисовать драгоценности четыре года назад. Когда его отец узнал об этом, то пригрозил выслать его из страны и отправить в армию. – Уильямс наклонился ближе к своему собеседнику: – Вскоре после этого Ричард Атлер окончил курс в университете, показав лучшие результаты среди выпускников. Все решили, что молодой человек подает большие надежды, особенно после того, как он получил поддержку лорда Уэра.
– Теперь, черт возьми, все эти факты предстают в новом свете!
Сквозь очки в металлической оправе Уильямс с беспокойством наблюдал, как Кристофер аккуратно складывает в папку документы, давая этим понять, что разговор подходит к концу.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, надеясь про себя, что Донелли даст ему хоть какие-нибудь объяснения. Что-то уж очень странно блестели его глаза...
Если на свете и существовал способ деликатно объяснить человеку, занимающему такое положение в обществе, как лорд Уэр, что некоторые части его тела крепко зажаты в тисках, то Кристофер Донелли отнюдь не собирался прибегать к нему; вместо этого он, кажется, был готов лично затянуть потуже винты дьявольского приспособления.
К лорду Уэру Донелли явился примерно через час после описанных событий. Его отвратительное настроение усугублялось плохим самочувствием, вызванным воспалившейся раной.
Распахнув сюртук, Кристофер прижал ладонь к бедру, стараясь не наступать на больную ногу, и принялся разглядывать окна кабинета. Если прежде он не был полностью уверен в виновности профессора Атлера, то теперь все его сомнения рассеялись: после долгих месяцев ожидания ему удалось наконец добыть кое-что существенное. Пакет, который передал ему Уильямс, он послал Уэру. Черт бы побрал этого зануду и его проклятые тайны! Когда Кристофер впервые прочитал отчет, он был слишком разгневан, чтобы обращать внимание на детали; больше всего ему хотелось швырнуть папку с документами в лицо напыщенному лорду и потребовать расплаты за то, что этот человек сделал со своей дочерью, пускай даже и не преднамеренно. И все же, немного остыв, он предпочел действовать более взвешенно и спокойно.
