Эйзенхауэр замялся. Монтгомери прямо-таки кожей ощутил: сейчас в душе генерала происходит яростная борьба между желанием поскорее встретиться с представителями германского генералитета и ненавистью к нему, Монтгомери.

Все закончилось так, как и должно было закончиться на войне.

Тейлор вновь откинул полог палатки:

— Сэр, самолет сбит. С парашютами выбросились два человека.

Командующий посмотрел на трубку. Из нее доносились короткие гудки.

— Судя по всему, янки уже тоже узнали о воздушной катастрофе. Теперь, полковник, проконтролируйте выполнение второй части приказа: ни один из парашютистов не должен добраться до наших заокеанских друзей.

Ким, предварительно постучав в дверь, вошел в кабинет Старкова:

— Товарищ полковник, эфир буквально цифрит сообщениями. Только что передали: по берлинскому радио выступил Геббельс с заявлением…

— Гитлер сдох? — перебил начальник.

— Никак нет. Ранен.

— Жаль. Живуч, гад. — Интерес в голосе Старкова пропал. — А Геббельс для нас на данный момент фигура второстепенная. Что еще нового?

— В нескольких сообщениях, с небольшими разбежностями, говорится об одном и том же: в Берлине силы СС подавили мятеж. В Париже происходит то же самое. — Ким положил заполненные бланки телеграмм с расшифрованными текстами на край стола, но одну продолжил держать в руках: — И еще, Глеб Иванович. На связь вышел «Вернер». Передал, что наш человек к нему прибыл и со своим заданием справился.

— Что?! — Старков выхватил у Кима бумагу и перечитал ее. — Это что ж получается? Шилов принимал участие в покушении на Гитлера?! Неужели мечта Паши Судоплатова сбылась таким своеобразным способом?

— Какая мечта, Глеб Иванович? — Ким заинтересованно посмотрел на старика.

— Да Пашка неоднократно предлагал избавиться от Гитлера. И, что самое любопытное, смог бы! Но ему всегда давали отказ. А тут…

— Глеб Иванович, а может, у «Вернера» для Шилова было другое задание?

— Какое другое?

— Понимаете, в чем дело, — Ким наклонился к руководителю, — сейчас наш шифровальный отдел напоминает потревоженный улей…

— К чему ведешь?

— У них полная запарка: сообщений чрезвычайно много. Приходится даже подменять друг друга. Иногда в спешке корреспонденцию передают не в те руки. Так вот. Когда я ходил за расшифровками, то мне вместе с этой дали еще одну. Но тут же, буквально через несколько секунд, шифровальщица Галя забрала ее у меня. Сказала, что, мол, по ошибке вручила. Однако заглянуть в бумажку я успел. В ней говорилось следующее: «Человек полностью готов и ждет указаний». И стояла подпись: «Вернер-2». Так, может, это Шилов готов полностью? Вот только к чему он может быть готов там, в центре Германии?

Старков обхватил голову руками и с силой сдавил виски:

— Давление, будь оно неладно. — Потом горько усмехнулся: — Сейчас бы чашечку хорошего кофе. Мечты, мечты… Ты вот что, капитан. Не торопись делать выводы. Давай подумаем. Либо, — начал старик излагать версии, — «Вернер-2» — это второй наш корреспондент из той же структуры, что и первый, обычный «Вернер», и друг о друге они ничего не знают. А нумерацию и позывные, как тебе известно, присваивают наверху. Либо — первый привел второго. Тоже не исключено. Может быть такой расклад? То-то и оно, что может.

Ким отрицательно мотнул головой:

— Привел второго, а мы ни сном, ни духом? И этот второй начинает работать с другим отделом? Да нет, Глеб Иванович, не клеится.

— В нашем деле иногда такое случается, что никакой логикой не объяснить. Может, мы тут сейчас с тобой городим черт-те что, а на самом деле история выеденного яйца не стоит.

— Глеб Иванович, но вы же так не думаете!

— Откуда ты знаешь, как я думаю. — Старков тяжело вздохнул: — Говоришь, другой отдел? Кому была адресована телеграмма?

— Не успел рассмотреть, виноват.

— Опять на Галку небось засмотрелся? — хихикнул старик. — И надо же: именно тебе она по ошибке чужую телеграмму всучила. Эх, молодо-зелено…

— Да ну вас, Глеб Иванович. — Ким потупился.

— Что, от ворот поворот получил? — Капитан промолчал. — А ты чего хотел? Девочка она видная, за ней целый табун жеребцов из Нашей конюшни ухлестывает.

Старков достал из стола две кружки, всыпал в них по щепотке чая. Залил содержимое кружек кипятком из чайника. Последнее сообщение встревожило его не на шутку. Мальчишка прав: «Вернер» никак не мог связаться с другм отделом, минуя их.

— А чему вы усмехаетесь? — Ким осторожно взял горячую металлическую посудину, подул на воду.

— Да не усмехаюсь я. Думаю просто, какая же интересная штука — жизнь. Вот вроде идет война. Люди тысячами, да что там, миллионами гибнут, а тут, вопреки всему, — любовь. Чистое, светлое чувство… Ты вот что, Ким, — взгляд Старкова посерьезнел, — разбейся в лепешку, хоть в ногах у Галины ползай, но о том, к кому пришла эта вторая шифровка, узнай. Чувствую, интересная игра затевается. И мне совсем не хочется оказаться в ней пешкой. А знаешь, почему? Потому что пешек всегда убирают первыми.

Едва Гизевиус вошел в купе вагона и пристроился на деревянной скамье, как соборы и церкви на Курфюрстендамм огласили город переливами колокольного звона. «Валет» вскинулся, выскочил из купе, пробежал в конец вагона в поисках проводника.

— По какому поводу звонят колокола?

Транспортный служащий, старик лет шестидесяти, с недоумением воззрился на чуднбго пассажира:

— Да они всегда звонят в такой день.

— Какой — такой?

— Траурный. Радио слушать нужно. Сегодня фюрер объявил траур по погибшим от рук предателей.

Проводник тяжело вздохнул и вернулся к своим повседневным обязанностям, а «Валет», с трудом сдерживая слезы, — на отведенное билетом место в купе.

Гизевиусу вдруг показалось, что колокола звонят не по генералам, погибшим в бункере. И не по эсэсовцам, убитым во время штурма штаба резервной армии. Нет, они отпевают своим звоном души тех, кого прошлой ночью захоронили в наспех вырытых могилах, без крестов и надгробных речей. Тех, кто еще оставался в живых, но чьи жизни уже истончались в стенах тюремных казематов. Тех, кто еще пытался сопротивляться, но в чьи лица и сердца уже были направлены дула автоматов. А заодно колокола отпевали и его душу. Проданную гестаповцам за возможность вернуться в Швейцарию.

По щекам самопроизвольно покатились долго сдерживаемые слезы. Но то не были слезы горечи или раскаяния. По щекам стекала соль неудачника. «Господи, — взмолился мысленно пассажир третьего вагона, — когда же Ты образумишь меня? Когда же придашь мне сил?..»

Впрочем, неискренние мольбы, как известно, отклика у Господа не находят.

Гизевиус опять поставил не на ту лошадку.

В первый раз ему не повезло, когда он начал поставлять информацию о действиях Канариса и его окружения в СД. Сообщения поступали непосредственно к Гиммлеру. Канариса сняли, абвер фактически ликвидировали, а Гизевиус остался при своих интересах. Правда, в Цюрихе. Теперь — провал переворота. И он снова остался ни с чем. И снова возвращается в Цюрих. В данной ситуации имелся только один плюс: отсутствие петли на шее.

«Валет» истерично рассмеялся: а папашу Мюллера он все-таки провел! Не пошел к журналисту, как тот требовал. Пусть теперь гестаповец поломает голову, каким образом ему удалось исчезнуть из Берлина!

Дверь купе отворилась. Кондуктор. («Господи, да когда ж мы наконец, отправимся?»)

— Будьте добры, ваши билет и документы.

Гизевиус протянул бумаги. Служащий несколько минут изучал их, затем протянул беглецу и с широкой улыбкой произнес:

— Приятного путешествия.

Через пять минут он доложил ехавшему в соседнем купе лицу в цивильном костюме, но с удостоверением гестапо, что имя пассажира из купе № 4 — Клаус Бонхоффер. И что билет у него до Цюриха.

Машина притормозила возле ворот загородного дома главы внешней разведки. Гиммлер выглянул в окно. Перед ним выросла крепко сбитая высокая фигура руководителя РСХА, обергруппенфюрера Кальтенбруннера. Правая рука взлетела в привествии.