Управляющий присел, вперив взгляд в хуторянина. Молча буровил того взглядом. Чарку не трогал. Бирюк сопел и молчал. Длилось это с полминуты.
Потом Гаврила ударил. Не сильно и как-то даже лениво. В горло.
Мужик чуть не вдвое крупнее моего управляющего рухнул на землю, хрипя и пытаясь втянуть в легкие хоть малую толику воздуха. Гаврила же, ухватив Бирюка за сальные патлы, потянул его к стене. Бедолага вынужден был на четвереньках двигаться за своим мучителем. Там управляющий, ловко накинув на шею мужика веревочную петлю, вздел его на ноги, второй же конец веревки перекинул через стропило и натянул. Хуторянин оказался в полу-повешенном состоянии прижатым к бревнам стены. Руками он попытался ослабить петлю на шее, но не тут-то было. Гаврила так же лениво ударил дважды в районе ключиц и руки мужика безвольно опустились вдоль туловища, а бородатое лицо перекосило гримасой боли.
Скомороший сын оставил страдальца у стены, а сам вернулся на свое место у козлов с наваленными на них железяками.
- Я тебя, Бирюк, увечить не буду.- Гаврила говорил тихим скучным голосом, покачивая в руке здоровенный нож-секатор, но хуторянина от этого голоса прошиб пот. - Ты сам себя изувечишь. А на мне греха не будет... Замри!
Вжик... Бум...
Между широко расставленных ног хуторянина в бревенчатую стену воткнулось полуметровое широкое лезвие. Как раз в непосредственной близости от... ну вы поняли. Железо конечно дрянное и заточка не ах, но дернуться теперь мужик просто не мог из опасения стать евнухом.
- Вот так и стой. А я тебя спрашивать буду... А ты мне отвечать... Будешь. - Гаврила говорил, разделяя слова, словно вколачивая их в голову допрашиваемого.
- Так скольким лошадям ты корму задавал? А? Быстро!
Вжик... Бум...
Нож вонзился в стену рядом с левой щекой Бирюка.
- Осьмнадцати...
- Во! А ты говорил, что их всего десяток народу было. Откуда тогда лишние кони? Врал, мил человек? А сие есть грех. Как тати своего атамана окликали!? Быстро!
Вжик... Бум...
Еще нож. У другой щеки.
- Щур, звали... Ой! Отпустите, все скажу как на духу!
- А ты не дергайся... Конечно скажешь, а как же... Раньше надо было думать. Пока тебя родич твой по добру спрашивал. - Голос у Гаврилы тягуч с неохотой так слова произносит.
Допрос с цирковым представлением. Легкая форма...
На месте Бирюка я бы не стал запираться. Когда Гаврила начинает вот так лениво тянуть слова - это опасно. Как-то пришлось поглядеть его методы допроса, до сих пор как вспомню - мурашки по коже.
Чего-то такое хуторянин уловил. Что значит, человек от земли, к природе близок, рос на биологически чистых продуктах... Звериную сущность, просыпающуюся в управляющем, разглядел на раз. И перепугался до мокрых порток. Впрочем, его можно понять.
От прямого физического воздействия Бирюка спасло только то, что он раскололся сразу, когда уяснил, что шутить тут с ним никто не будет и теперь буквально сыпал словами, описывая каждого визитера по отдельности их одежду, оружие и лошадей. Все что от них слышал случайно или подслушал тайком. Наблюдательный, однако, хуторянин. Да и железки, периодически вонзающиеся вокруг его тела, весьма стимулировали память.
Вот что выяснилось.
Наемники Фролина, числом пятнадцать человек, все верховые при двух вьючных лошадях, поселились на хуторе Бирюка дней десять тому. Не местные тати, все или из Вильно или его пригородов. Проговорились как-то про это при хозяине хутора. Все, кроме атамана, тот, судя по речи не из Вильно, сыпал московским акающим говорком. Мужик-хуторянин оказался жадным и за пару золотых монет укрыл у себя отряд, не доложив, как это положено, старосте. Жили три дня, видимо готовились к наезду. Разведка там, подготовка.
Хм. Что-то долговато. Ну - день, ну - два... А три - много. Ведь обнаружить могут.
Ну ладно, слушаем дальше.
Потом, на четвертый денечек, братва уехала палить усадьбу и назад на хутор не возвращалась. После пожара же Бирюк струхнул здорово и решил помалкивать о визитерах. Авось пронесет...
Не получилось. Вышли по следам лошадей на его хутор местные браконьеры, но не трогали до поры, а сегодня вечером взяли за шкирку и притащили на правеж к старосте. Все ж его родич. Тимоха дурака пожалел и не стал барину выдавать, но вот с управляющим проблемой поделился. Гаврила сперва настучал в бубен браконьерам и старосте за нерасторопность, коль уж браконьерствуете, то в лесу все видеть должны, а теперь вплотную занялся и хуторянином.
Ну, это надолго. А я замерз, да и нехорошо подглядывать за занятыми делом людьми. Пойду спать. Гаврила утром результат доложит.
Утром и доложил. Разбойнички свое дело сделали и смылись. Видели их люди уже далеченько от Горок. А те не особо и скрывались. Вот слух про них до нас и дошел. Но не всех видели, оказывается. От трех до пяти человек осталось где-то поблизости. Люди углядели, как уезжало то ли десяток, то ли дюжина, по-разному говорили. А было сколько? Верно, пятнадцать.
И уходили без вьючных лошадок. Куда пропали? И что делали тут три дня, кроме как разглядывали усадьбу? А еще, среди тех, что уходили, не было атамана. Уж больно у него личность колоритная, не заметить трудно. Громадный то ли лысый, то ли с бритой головой детина в черном кафтане и с пегой бородой в любой толпе бы выделялся.
Вопросики...
Да! Кто-то еще им помогает из местных женок, подкармливал кроме хуторянина, это Бирюк уже подслушал у своих постояльцев. Так что вполне могли где-то затаиться буквально под боком.
Тимоха с утра всем мужикам, бабам и особливо мальцам, эти самые глазастые, наказал выглядывать чужих. Что ж, дело хорошее, а то у меня на душе неспокойно как-то. Словно кто-то в меня сквозь прицел глядит. Неприятное чувство.
Поскольку мне в Горках пожить не выходит, то поедем мы в Смоленск. Тем более, при мне письмо от Кутузова для графа Васильева. Эту задачу никто не отменял.
Решено! Едем. Завтра с утра и в дорогу. Затрофеенное добро, по крайней мере, большую его часть и коляску оставляем здесь в Горках, а сами верхами быстро доберемся. Сегодня же следовало пообщаться с народом, отдать кое-какие распоряжения по хозяйству, решить вопрос с домом. Дел хватало.
А вот для души еще хочется проведать свою рыжую драгунскую кобылку Морету, что недавно, всего неделю как ожеребилась. Все ж казенная лошадь, хоть и взятая мною на полное содержание на год, но пока еще не выкупленная у казны. Выкуплю, конечно, надо только до части своей добраться. Жеребенок же принадлежал мне уже по закону.
Как я предполагал, Грач был у конюшни в небольшом огороженном загоне, обхаживая Морету и осматривая смешного длинноногого жеребеночка.
Я оперся на жерди огорожи. Грач подошел с другой стороны жердей и встал рядом.
- Ну, как он тебе? - Мой вопрос касался малыша. - Не попортили цыгане породу? Они к кобыле жеребца подводили. Конь тот чалой масти, добрых кровей, полковнику одному принадлежал, ныне уж покойному, Царство ему небесное.
- Не... - Покачал головой. - Ромэлы с лошадьми умеют. Добрый будет строевик. Сильный выйдет жеребчик, спокойный и храбрый. Самое дело для строя. Хоть под кирасира ставь, хоть в гвардию. Пока только это могу сказать. Вот гриву остригу, тогда больше скажу. - Грач блаженно улыбался, глядя на неуклюжие прыжки жеребеночка. Лицо его светилось полным счастьем. Редко я его таким видел.
Годовалых жеребят, которым в честь их первого юбилея по многовековой традиции остригают гривы, зовут стригунками. Тогда, как правило, и определяется дальнейшая судьба коня по уже видным признакам стати. Но этому крохе еще надо расти и расти.
