в народном комиссариате по военным делам вас — естественно — сразу застрелят. подниметесь по крыльцу, переступите через порог, скажете ‘здравствуйте’ и получите пулю в лоб. а что — все правильно — чего вы еще хотели? сюда идут одни самоубийцы оставляя в домах записки ‘пошел в наркомвоен. никого не виню’ или наоборот ‘это вы виноваты катенька — будьте прокляты, сука’.

главные приметы народного комиссариата по военным делам — живые цветы растущие и разбросанные повсюду и чудесный оркестр играющий балканскую музыку где-то наверху. оркестра никто не видел но слышали все — в любом из углов-кабинетов в любое время дня и ночи. и кто-то поет под него — хор не хор но как хорошо — боже мой, давайте подпрыгнем. танцевать — вот главное слово, танцевать опьяненным цветами и румынскими дойнами, с красным бантом на рукаве, песнями о вещих снах стояна — красавца из сливена, плачами македонцев. что такое красная армия? — это медная труба и сломанный органиструм, под ногами синие холмы, смерть любуется и глядит в бинокль — гарантирует нашу победу, она просто чудо — и никого не обидит, у нее за поясом свежие бинты. мы еще напишем о красной армии мистический трактат, мы еще сочтем всех ее бойцов имеющих небесное происхождение. они идут сюда толпами, принимают присягу, разбирают оружие — потому что наркомвоендел сделал эту войну черногорской уличной свадьбой где поют о невесте-анне полетевшей над городом подглядеть как моется жених; где мужчины снимают штаны и стреляют из ружей для устрашения демонов залезая при этом на столы; жены визгами встречают выстрелы. наши командиры оборачиваются птицами, наши лошади говорят; когда мы уходили от здания наркомвоена нам играли и пели о боснии.

народный комиссариат государственного контроля — оптический центр республики. два мощных телескопа установлены в главном здании в москве — а в загородной местности имеется обсерватория принадлежащая наркомконтролю. у каждого работника на ремне в футляре — подзорная труба. гигантское количество окон позволяет им глядеть с утра до вечера во все стороны света. перископы, микроскопы, лупы, бинокли, даже закопченные стекла — на каждом столе и подоконнике. стекла-то зачем? — а вот любят здесь просто так поглядеть на солнце — нарком ругается и топчет стекла ногами, грозит увольнением но по ночам улыбаясь рассказывает жене о странностях своего коллектива, сеть магазинов ‘оптика’ курируемых наркомконтролем разбросана по стране от кронштадта до николаевска-на-амуре — кроме приборов названных выше здесь продаются очки (пенсне и монокли — хлам для буржуев — их разумеется нет). штат окулистов — лучших на материке — трудится что есть сил. они поправят вам зрение, вставят глаза если вместо них — бордовые впадины во дворе наркомконтроля — железная труба: ржавая но работает — диаметром в метр — уходит в землю на большую глубину. труба называется ‘уховертка’. дежурный по ней прикладывает ухо к отверстию чтобы слышать что происходит внизу. вечером докладывает наркому: карлики веселятся, земляной олень трубит, крот заблудился и плачет.

народный комиссариат иностранных дел — место где люди прощаются друг с другом. только расставания. пахнет перронами, паровозным маслом, утренней гарью чугунных путей: это специально в наркоминдел натащили старые шпалы и расставили по углам. боже — мы не романтики — но что за комок вырастает в горле как только мы сюда заходим? тоска — дорогие — тоска. головная боль. курение — как ижорская песня — бесконечная и печальная. тот кто уезжает — не обязательно едет за границу. бывает что и туда, так уж назвали — наркоминдел. это не вокзал — это дом свиданий: все стоят, обнимаются, шепчутся. вот студент провожает друга: тот уезжает в ургу — в руках держит два сачка и чемоданчик — в нем всё для распяливания бабочек. вот обворожительные близняшки с открытыми грудками провожают брата. зачем они обнажили грудь? наверно это какой-то обряд. вот аничка провожает валю — держит в зубах капсулу с атропином: как только валя выйдет из наркомата — аничка стиснет зубы: а валя всего-то едет из москвы в казань. вот полина провожает ангела. ангел кусает полине ухо — и видно как у него оттопыриваются штаны.

н-да хорошо придумано — и народный и комисссариат да еще по морским делам. а на деле — оплот педерастии похлеще всех лондонских и берлинских заведений для мужчин вместе взятых. сюда приходят матросы с покатившимися глазами чтобы совокупляться друг с другом. они поют ‘яблочко’ и раздеваются в танце — целуются — бьют бутылки. они бреют друг другу ноги — бросаются в лестничные пролеты — интрига на интриге — слезы текут рекой. иные кричат от боли, иные аплодируют, не будем перечислять всего что здесь творится, лучше с улицы грохнем им камень в окно.

посередине озера воже в двухстах километрах на север от вологды на якорях стоит дебаркадер — здравствуй нкмд. наш деревянный челн наконец-то доплыл — мы лезем наверх по веревочной лестнице. до чего же флотские рады гостю. нам тоже отлично знакома эта прокуренная зала со столиками и пианино, внутри которой мы оказались. и кельнерши нам знакомы — и сами они улыбаются — знают что нужно нести. несите подруги несите — водку и вяленого сига, салат из водорослей и кофе. кельнерши все в тельняшках на голое тело и босиком, ноги у них очень полные. электричество мигает, руки устали грести и теперь гудят, мы качаемся на волнах огромного озера. щурим глаза, в углу видим столик наркома — его приказов ждут корабли, голос этого человека — колыбельная для утопленников, в воде живет много тварей — и наш морской комиссар посылает их проглатывать миноносцы и крейсеры антанты, он мало спит, он женат на рыбе, и сам хотел бы быть рыбой — просил об этом председателя рвср, сонный сидит, шевелит губами, мы думаем о своем уважении к этому новому ахто — царю потоков без зеленой бороды; кельнерши доступны — но сейчас нам хочется спать; мы тянем улыбку представляя как наверху по периметру дебаркадера мочатся в воду нетрезвые краснофлотцы; рука упала — мы спим. ночь кончается с утра будет пасмурно будет тихо — утром нам возвращаться на берег — и серебристая жена наркома поплывет впереди.

женщины наркомтруда в августе раздеваются перед сойками. в сентябре открывают рты с козодоями. в октябре ходят к цаплям в гости. в ноябре рожают сойчат. в декабре сыпят яд снегирям в кормушки. в январе доверяются пустельге. в феврале вырезают бумажных вальдшнепов. в марте платят кукушкам советскими ассигнациями. апрель проводят в лугах в компании пастушка и погоныша расстелив на земле одеяла. в мае влюбляются в веретенника и сотнями тонут в болотах. в июне кричат пить-полоть. в июле превращаются в водомерок и становятся пищей чирка-свистунка. мужчин нигде нет. нарком-крапивник сидит на столе нахохлившись.

народный комиссариат юстиции разместился в городе хем-белдыр — в сердце танну-тувы: о саяны. почему не москва, почему урянхайский край? а бог его знает — говорят кидали жребий. он достался юристам — и верно: они ведь все как цыгане или китайские фокусники — гадать, играть, тянуть за удачу умеют лучше других. все хотят в хем-белдыр — такое небо, такие живые цвета, разнотравье, шулеры пройдохи.. — клянут юристов завистники. — заняли самое лучшее. лучшее — да. и что же после того как наркомюст обосновался на верхнем енисее среди кедровников, кожээ и священных гор, среди тысячи тысяч овечьих носов в желто-зеленых долинах? а то что все наши судьи отрастили длинные косы, научились по-тувински и по-монгольски, а самые способные — маньчжурской, тибетской и китайской речи, завели себе тушечницы и тонко струганные палочки — гуляют и пишут на бланках со звездами трактаты о пустоте, песни о седлах и потниках, о гриве мышастого, ветре и камне. отправляют всё в наркомпрос где выходят книга за книгой под одним и тем же названием — ‘пейзажная лирика наркомюста’.