Винсон захлебнулся пивом, разбрызгав его по всему столу. Кавита зашлась в хохоте.

– Ты намекаешь на то, что он голубок? – усмехнулся Навин.

– А что, обязательно быть геем, чтобы дружить с Дидье? – Он взглянул на Адэра, как наждаком прошелся.

– О’кей, о’кей, – извинился Навин.

– Не думаю, что он гей, – сказал Винсон. – Он ходит к проституткам. Скорее он просто типа шизик.

– С этим не поспоришь, – сказала Кавита, помахивая стаканом перед его озадаченной физиономией.

Свити, державшийся от свары подальше, теперь подошел и мазнул грязной тряпкой по нашему столу в знак того, что готов принять очередной заказ. Затем он поковырял в горбатом носу средним пальцем, вытер его о свою куртку и шумно вздохнул.

– Аур куч?[39] – спросил он с угрожающей интонацией.

Дидье уже было собрался сделать заказ, но я его остановил.

– Без меня, – сказал я, вставая и проверяя наличие в карманах ключей.

– Нет, погоди! – запротестовал Дидье. – Еще по одной, идет?

– Я и последнюю не допил. Мне еще надо доехать до дома.

– И я с тобой, ковбой, – сказала, также поднимаясь, Кавита. – Обещала Лизе заглянуть к вам в гости. Подбросишь меня?

– С удовольствием.

– Но… разве гей может ходить к проституткам – в смысле, регулярно? – спросил Винсон, наклоняясь к Дидье.

Дидье щелкнул зажигалкой и секунду смотрел на тлеющий кончик сигареты, а затем ответил Винсону:

– Неужели ты не слышал, Стюарт? Гей может делать абсолютно все, что только пожелает.

– Как это? – растерялся Винсон.

– Чем меньше знаешь, тем лучше спишь, – сказал я, обмениваясь улыбками с Дидье. – И я лучше поеду домой вместе со своим незнанием.

Мы с Кавитой покинули бар, пробрались через толчею посетителей у входа и дошли до моего мотоцикла, оставленного на ближайшей парковке. Я уже вставил ключ в замок зажигания, когда очень сильная рука ухватила меня за предплечье. Это был Конкэннон.

– Вот ведь сраный гомик, а? – сказал он с широченной улыбкой.

– Что?

– Я об этом французском гомике.

– У тебя с головой совсем плохо, ты в курсе, Конкэннон?

– Не буду с этим спорить. Я вообще не хочу спорить. Мне удачно привалило бабла. Десять кусков. Приглашаю тебя гульнуть.

– Я еду домой, – сказал я, высвобождая свою руку.

– Да ладно тебе, это будет весело! Давай гульнем на пару, ты и я. Ввяжемся в славную драку. Найдем каких-нибудь реально жестких уродов и отметелим их в хлам. Давай веселиться, чувак!

– Предложение заманчивое, но…

– У меня есть эта новая ирландская музыка, – быстро сказал он. – Офигенный музон! Знаешь, что хорошо делать под ирландскую музыку? Бить морды. Для мордобоя она самое то.

– Я пас.

– Да ладно тебе! Хотя бы просто послушай музыку и выпей со мной за компанию.

– Нет.

– Этот французишка – долбаный пидор!

– Конкэннон…

– Ты и я, – сказал он, смягчая тон и вымучивая новую улыбку, больше похожую на гримасу боли. – Мы с тобой очень похожи, ты и я. Я тебя понимаю. Я тебя знаю.

– Ты меня совсем не знаешь.

Он издал глухое рычание, замотал головой и сплюнул на землю:

– Меня бесит этот пидор. Сам подумай: если все в мире уподобятся ему, человечество просто сойдет в могилу.

– Если все в мире уподобятся тебе, Конкэннон, туда человечеству и дорога.

Пожалуй, я произнес это слишком резко и вызывающе. Однако я любил Дидье, и у меня выдался долгий и тяжелый день, после которого терпеть общество Конкэннона было сверх моих сил.

В глазах его вспыхнула кровожадная ярость. Я без проблем выдержал этот взгляд – после сегодняшних пыток одним грозным видом меня было не пронять, пусть таращится сколько угодно.

Я завел байк, убрал подножку и подождал, пока Кавита не пристроится сзади. Мы поехали прочь, не оглядываясь.

– Этот тип, – прокричала она, касаясь губами моего уха, – свихнулся вконец, йаар.

– До этого я общался с ним только один раз, – крикнул я в ответ, – и тогда он показался мне хамом, но не психом.

– Должно быть, его котелок дал течь, – предположила Кавита.

– То же самое можно сказать о многих из нас, – ответил я.

– Говори за себя, – рассмеялась Кавита. – Мой котелок прочен и полон, как рог изобилия.

Я не смеялся. В памяти засел тот последний взгляд Конкэннона. И много позже – уже после того, как я, с поцелуями извинившись перед Лизой и постаравшись развеять ее тревоги, сидел на шатком табурете в ванной, пока она промывала и перевязывала мои раны, – передо мной неотступно маячили глаза Конкэннона, подобно зловещим огонькам в глубине пещеры.

– А Лину очень к лицу следы побоев, – заявила по нашем выходе из ванной Кавита, уютно разместившаяся на диване. – Пожалуй, ему надо хотя бы раз в месяц платить кому-нибудь за обновление фингалов. Впрочем, у меня есть пара знакомых девиц, которые сделают это бесплатно.

– Тут не до шуточек, Кавита, – сказала Лиза. – Ты посмотри на него. Это типа автомобиля, с разгона въехавшего в стену.

– Увольте, – сказала Кавита. – Такое сравнение мне не по душе, даже воображать не хочу.

Лиза нахмурилась, покачала головой и повернулась ко мне, положив руку на мой затылок:

– Может, все-таки расскажешь, что с тобой приключилось?

– Приключилось? Со мной?

– Ты точно ненормальный, – заявила она, имитируя подзатыльник. – Ты хоть что-нибудь сегодня ел?

– Да как-то… не успел, совсем замотался.

– Кавита, не займешься ужином? Я сейчас слишком взвинчена, чтобы готовить.

Кавита приготовила мой любимый пряный суп дал, а также алу-гоби – мешанину из картофеля и цветной капусты со специями. Оба блюда удались на славу, и, только приступив к еде, я осознал, как сильно проголодался. Мы быстро подчистили тарелки, после чего уселись смотреть фильм.

Это была картина Кончаловского «Поезд-беглец»[40] по сценарию Куросавы, с Джоном Войтом, без страха несущимся в белую мглу, которая поджидает всякого изгоя на горизонте его отчаянных устремлений.

Кавита определила этот жанр как «тестостероновый терроризм» и настояла на повторном просмотре, но уже с выключенным звуком; при этом мы сами должны были подавать реплики за героев. Так мы и сделали, вволю нахохотавшись над собственной версией озвучки.

Я добросовестно играл свою роль, неся пародийную околесицу за персонажей, которых поручила мне Кавита; но по мере того, как поезд-беглец снежным призраком освещал затемненную комнату, память обрушивала на меня другие сцены и лица из другого полутемного помещения, где я побывал ранее этим долгим днем.

Когда Лиза вставила в плеер новую кассету, я поднялся, взял со столика ключи и засунул пару ножей в чехлы под рубашкой.

– Ты куда это собрался? – спросила Лиза, пристраиваясь на диване рядом с Кавитой.

– Надо кое-что сделать, – сказал я и наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку.

– Какие могут быть дела в это время? – рассердилась она. – Мы сейчас будем смотреть другой фильм! Теперь уже по моему выбору. Это несправедливо, что ты заставил меня смотреть свой «тестостероновый терроризм», а сам уклоняешься от просмотра моего «эстрогенового экстаза».

– Пусть идет, – сказала Кавита, теснее к ней прижимаясь. – Устроим девичник на двоих.

В дверях гостиной я задержался:

– Если я сегодня не вернусь, не спеши выносить мои вещи, потому что я всегда возвращаюсь.

– Очень трогательно, – сказала Лиза. – Ты в детстве не собирал проштампованные марки?

– Лучше не отвечай на этот вопрос, Лин, – засмеялась Кавита.

– У нас дома было много марок, – сказал я, – только в основном акцизных, на папашиных бутылках… Кстати, еще такой вопрос: вы не считаете меня угрюмым ворчуном?

– Что?! – спросили они хором.

– Недавно один юнец назвал меня угрюмым ворчуном. Я был порядком озадачен. Неужели я вправду ворчун, да еще и угрюмый?

Лиза с Кавитой хохотали буквально до упаду: обе так катались по дивану, что свалились с него на пол. А когда они чуть поутихли и увидели выражение моего лица, новый взрыв смеха превзошел по громкости предыдущий, а их ноги конвульсивно замолотили воздух.