Через пять минут он вернулся с упаковкой кодеина, лейкопластырем, бутылкой водки и двумя чистыми полотенцами.

Я заплатил ему за все, включая доставку, присел на краю дренажной канавы, промыл лицо смоченной в водке материей и промокнул сочащиеся раны чистым полотенцем.

Парикмахер, обслуживавший клиентов под развесистым деревом, одолжил мне зеркало. Я подвесил его к ветке и обработал два самых серьезных рассечения на лице, после чего обмотал голову черной тряпкой, соорудив подобие афганского тюрбана.

Клиенты и приятели брадобрея, сидевшие на корточках в тени вокруг его кресла и наблюдавшие за моими действиями, кивками и покачиванием голов выражали разные степени сочувствия или неодобрения.

Я взял пустой стакан, плеснул в него добрую порцию водки и выпил залпом. Затем, держа стакан и бутылку в одной руке, надорвал зубами упаковку кодеина, вытряхнул четыре таблетки в стакан и до середины наполнил его водкой. Уровень одобрения среди зрителей заметно повысился. А когда я осушил стакан и передал им бутылку с оставшейся водкой, одобрение переросло в тихий восторг.

Я вернулся к своему мотоциклу, практически незаметному с проезжей части, и сквозь пожухлую, обожженную солнцем листву стал наблюдать за пакгаузом, на полу которого еще не высохла моя кровь.

Они появились все сразу, тесной группой, громко смеясь, хлопая по спине и поддразнивая доходягу с тонкими усиками – Данду. Потом уселись в два «амбассадора», вырулили на трассу и покатили в сторону Тардео.

Дав им фору в полминуты, я последовал за машинами, сохраняя приличную дистанцию, так чтобы меня нельзя было заметить в зеркале заднего вида.

Они проследовали через Тардео, затем миновали развязку перед оперным театром и выехали на длинный зеленый бульвар, идущий параллельно одной из главных железнодорожных линий города.

Машины остановились перед оградой особняка неподалеку от станции Чёрчгейт. Почти сразу же распахнулись высокие металлические ворота, они въехали внутрь, и ворота закрылись.

Я медленно прокатил вдоль тротуара, оглядывая фасад трехэтажного здания с высокими окнами. Деревянные ставни на всех окнах были закрыты. Запыленные кроваво-красные герани перекинулись через перила балкона второго этажа и свисали до ржавой решетки ограждения на первом этаже.

Закончив осмотр, я дал газу и влился в поток машин, двигавшийся к Чёрчгейтскому вокзалу мимо охряных, иссушенных солнцем лужаек Азад-майдана.

Теперь моя ярость и страх выплеснулись на дорогу: я ответил на вызов города сумасшедшей ездой, протискиваясь, казалось бы, в непролазные щели между машинами, провоцируя на состязание и оставляя позади каждый второй байк.

Затормозил я только перед зданием колледжа, рядом с которым находился дом Санджая. Улицу заполняли веселые, хорошо одетые, явно следящие за новинками моды студенты – именно им суждено было стать надеждой этого города, да и всего нашего мира, хотя в те дни мало кто об этом задумывался.

– Ну ты даешь! – раздался голос за моей спиной. – Самый дикий белый гонщик во всем Бомбее! Я пытаюсь тебя догнать вот уже пять…

Это был Фарид, молодой гангстер, жестоко винивший себя в том, что не был с Кадербхаем до самого его конца в снежных афганских горах. Он осекся, когда я, поворачиваясь, стянул с головы импровизированный черный тюрбан.

– Черт возьми, старик! Что с тобой приключилось?

– Ты не знаешь, Санджай сейчас дома?

– Дома. Я это знаю точно. Давай зайдем к нему.

Пока я рассказывал обо всем случившемся Санджаю, сидя за стеклянным с позолотой столиком в гостиной, с лица его не сходило спокойное, едва ли не скучающее выражение. Он попросил меня повторить имена, которыми называли друг друга эти люди, и еще раз описать лица, которые я запомнил.

– Я этого ожидал, – сказал он.

– Ожидал? – изумился я.

– Тогда почему ты не предупредил Лина? – сердито спросил Фарид. – Или меня, чтобы я его подстраховал?

Ничего не ответив, Санджай встал и прошелся по комнате. На его красивом лице были заметны признаки преждевременного старения. Под глазами темнели впадины с резко очерченными краями. От уголков налитых кровью глаз веером разбегались морщины, теряясь в седине, которая уже покрыла виски и отдельными прядями пробивалась в глянцево-черной шевелюре.

Он чересчур много пил и предавался другим излишествам. Этот еще молодой человек, в одночасье вставший во главе криминальной империи, теперь быстро сжигал свою молодость.

– Как по-твоему, что им в действительности было нужно? – спросил он меня после долгой паузы.

– Откуда мне знать, если ты держишь меня в неведении? И что там за дела с Пакистаном? О чем еще ты не сказал мне перед поездкой в Гоа?

– Я сказал то, что тебе следовало знать! – отрезал Санджай.

– Но кое-что мне явно не помешало бы знать заранее, – возразил я. – Это ведь я, а не ты очутился в том пыточном кресле, Санджай.

– Вот именно, черт побери! – поддержал меня Фарид.

Санджай перевел взгляд на свои руки, лежавшие на стеклянной столешнице. Самым большим – и вполне обоснованным – из мучивших его кошмаров была кровавая бойня между двумя группировками, целиком уничтожающая одну из них и катастрофически ослабляющая другую. Любой вариант, кроме всеобщей бойни, он считал приемлемым. И это было единственное, в чем я полностью с ним соглашался, два последних года работая под его руководством.

– В этой игре на кон поставлены вещи, о которых вы не имеете представления и которые вы просто не поймете, – заявил он. – Я возглавляю эту Компанию. Я говорю вам обоим то, что вам нужно знать, и ничего больше. А на твое личное мнение мне плевать, Лин. Как и на твое, Фарид.

– Так тебе на меня плевать, Санджай?! – взвился Фарид. – И это все, что я заслужил?! А как насчет ответного плевка в рожу прямо здесь и сейчас?

Он угрожающе шагнул к Санджаю, но я задержал его, обхватив руками сзади.

– Не заводись, братишка Фарид, – сказал я. – Как раз этого и добиваются «скорпионы», как я понял из их разговоров, когда меня мутузили. Они хотят поссорить нас друг с другом.

– Плевать на меня?! – не унимался Фарид. – Ну-ка, повтори это, босс! Скажи это еще раз!

Санджай несколько мгновений молча смотрел на горячего молодого бойца, а потом его бесстрастный взгляд переместился на меня.

– Я хочу знать правду, Лин. Что ты им рассказал?

Тут настал мой черед выходить из себя. Ярость нахлынула волной, рот широко открылся, и из подсохших было ран потекла сукровица.

– Ты на что намекаешь, босс?

Он раздраженно нахмурился:

– Да ладно тебе, Лин. Это же реальный мир. Люди раскалываются и говорят. Что ты им рассказал?

Я до того разозлился, что был готов немедля выбить из него дух. Сейчас я злился на него даже сильнее, чем на людей, совсем недавно чуть было не выбивших дух из меня.

– Разумеется, он им ничего не сказал! – опередил мой ответ Фарид. – Его не в первый раз пытали, да все без толку. Так же когда-то пытали и меня. Да и тебя в свое время, Санджай. Может, хватит оскорблять людей подозрениями? Что с тобой вообще происходит, босс?

Судя по бешеному пламени во взгляде Санджая, тот находился уже на грани срыва. Фарид выдержал этот взгляд пару секунд, а потом отвел глаза. Санджай повернулся ко мне:

– Можешь идти, Лин. Рассказал ты им что-нибудь или нет, впредь об этом ни слова никому.

– Ни слова о чем, Санджай? О том, как они меня избивали? Сначала они грозятся меня прикончить, а потом вдруг отпускают. Разве не понятно, почему? Они хотели, чтобы я пришел к тебе вот в таком виде и произнес слово «Пакистан». Это послание, отправленное тебе. Я и есть послание. Этот Вишну, похоже, мастак на такие вещи.

– Как и я, – ухмыльнулся Санджай. – Я тоже пишу послания кровью. И сам определяю, кому и в каком виде их отправлять.

– Только за меня такой ответ посылать не нужно.

– Ты указываешь мне, что я должен делать? Да кем ты себя, на хрен, возомнил, чтобы мне указывать?

Внутри меня все кипело, я жаждал мести, но я не хотел, чтобы еще какой-нибудь посланец, подобно мне, сидел связанным в кресле и получал удары, забрызгивая кровью потолок.