Я встретилась с Левоном, Левой, – моим будущим мужем. Случайно. Я была очень робкой, закомплексованной институтской отличницей. Робость моя отчасти происходила от бесконечных маминых замечаний. Тогда я обижалась, а сейчас думаю: она хотела, чтобы я была более обычной, предсказуемой, послушной. Понятной. Моя нестандартность и экстравагантность ее пугали.
Я влюбилась. Встреча с Левой «взорвала» меня изнутри. Любовь, если это любовь, меняет все. Не зря же говорят: fall in love – «упасть в любовь». Вот я и упала в свою любовь. С первого взгляда. Все мои мысли и желания соотносились лишь с моим избранником. Мне очень повезло. Он умел слушать, вникать, советовать, он помог мне осознать очень многое. Это был такой редкий случай, когда не было никаких «но». Встречи наши стали чаще. Я уже не представляла, как можно жить друг без друга.
Я не могла дождаться, когда произойдет знакомство Левы с моей бабушкой. Родители мои работали за границей, а бабушка, оставив все свои дела, занималась мной и моими братьями. И где-то в начале ноября 1972 года такой день настал: Лева пришел к нам в гости. Бабушка, желая испытать Леву, предложила ему сыграть в нарды. Он играл очень искусно, но, чтобы доставить ей удовольствие, в самом конце дал себя обыграть. Это было сделано тонко. Бабушка оценила и после его ухода торжественно мне объявила:
– Очень порядочный и умный человек. Выходи за него замуж. Он будет тебе хорошим мужем.
Получив такое благословение, мы поженились.
Время шло. Я закончила медицинский институт, двенадцать лет проработала эндокринологом. Пыталась найти себя, вернее, свою точку опоры, что-то такое, что казалось бы мне убедительным, логичным и результативным, то, в чем я была бы уверена, что действительно помогало бы заболевшим. Просто выписывать и выдавать лекарства, предупреждая при этом о побочных эффектах и возможных осложнениях, мне совсем не хотелось… Бунт, может какой-то иррациональный, зрел во мне. Хотя почему иррациональный? Вполне объяснимый. Мое сознание будто бы раздваивалось: с одной стороны, фрустрация, связанная с разочарованием и постоянным чувством неловкости перед пациентами: примите, может, вам станет лучше… С другой стороны, рассказы мужа о другой жизни и знаниях: красоте, логике, гармонии в мире.
Лева часами рассказывал о квантовой механике, о Е =тс2, о Ри-мановом пространстве, о ленте Мёбиуса, о пространстве – времени, о бесконечности, о теории относительности, о Ньютоне, алхимии, Эйнштейне. О том, что каждый грамм вещества содержит в себе огромное количество энергии, но не каждое вещество может его потратить. Это были аналогии, но мне они здорово помогали. Природная харизма сочеталась в Леве с удивительным благодушием. Он был физиком. А для меня – всем.
Он сказал:
– Мы поженимся и проживем с тобой замечательных двадцать лет.
– Почему двадцать? А потом? – спросила я растерянно.
– А потом я разменяю тебя на двух двадцатилетних.
Тогда я улыбнулась.
Но сейчас я думаю, что мы должны осторожно обращаться со своими словами и обещаниями. Он умер ровно через двадцать лет. Слово – не воробей… Не шутите так с близкими и с самими собой.
А волна жизни несла меня все дальше. Пришел день, когда я резко прекратила работу в стационаре и ушла. Опять обстоятельства. Неожиданно умер отец. Опустошенная, оглушенная этим, я написала заявление об уходе. Директор института, в котором я работала, порвал бумагу и заявил, что не отпустит меня, что я молода, талантлива, что вновь устроиться мне будет сложно. Посоветовал взять отпуск, отдохнуть. Но я была непреклонна. Так и не вернулась. Папина смерть показала мне, что я занимаюсь не тем. Какой же я врач, если не увидела симптомов надвигающейся катастрофы? Что же за профессия такая? Мне больше не хотелось быть врачом, эта деятельность потеряла для меня основной смысл: возможность предупредить надвигающуюся беду. А дома было интересно – я много читала, думала, общалась.
Будучи очень деятельной, я не могла сидеть без дела. Неожиданно для себя и других начала вязать. Все вокруг недоумевали: почему вязание? Успешная карьера, престижная работа. В чем дело? А мне хотелось делать что-нибудь своими руками. Я не задумывалась над тем, что вязание может иметь терапевтический характер, что я так себя исцеляю, что руки – вынесенный наружу мозг и что, орудуя спицами, массируешь именно те точки на пальцах, которые имеют отношение к стрессу и его последствиям. Обо всем этом я узнала значительно позже.
Меня поддерживал только муж. Ему ничего не надо было объяснять. Все было понятно. Поразительно! Я всегда чувствовала его плечо. Всегда. Он стал возить меня в горы, чтобы я впитывала в себя краски, разные их сочетания немыслимой красоты – настоящее буйство прекрасной природы. Сиреневые, голубые, белые, серые, коричневые, бежевые… – всех оттенков горы Армении. Молчаливые, загадочные, величавые, завораживающие, они замерли в некоем танце. Человеку не дано это описать даже приблизительно, остается вечное подражательное соревнование. Природа сильнее всегда и во всем. Безусловно.
И все же лучше ей подражать, чем с ней воевать и разрушать ее. Уже потом, спустя годы, я стала думать о том, что землю можно уподобить корове, дающей много молока. Но стоит ее рассердить, как ударом копыта она опрокидывает полное десятилитровое ведро, да еще наброситься может. Так и земля. Она очень долго терпит. А потом возникают цунами, смерчи, землетрясения.
Мне нравилось вязать удивительные платья, кофты, свитера. Появились первые клиенты из круга знакомых. Не знаю, как я справлялась с тонкостями исключительно технического характера, но нареканий не было никогда. Наоборот, клиентки меня благодарили за цвета, за крой. Ведь мои костюмы пришлись на период, скучный и скудный, – нам, женщинам, тогда приходилось не сладко. Надо было что-то доставать себе, семье, чтобы выглядеть. Часто случалось, что, обрадованные тем, что удалось достать новое платье, женщины на вечеринке или в гостях видели такой же наряд на знакомой. Так что для кого-то мои платья оказались хорошим выходом: ни одно из них не повторялось, и я с воодушевлением и удовольствием делала женщин красивее с учетом их фигур и темперамента. Эти женщины потом, когда я вновь вернулась в медицину, стали моими пациентками. Со временем я стала ощущать себя куда увереннее, доходы стали стабильнее. Но я постоянно чувствовала поддержку всех, кто был со мной рядом: мужа в первую очередь и тех, кто мне доверился. Я до сих пор не знаю, кому тогда повезло больше, – всем этим женщинам, радовавшимся новым красивым нарядам, или мне, очень-очень устававшей, но бесконечно счастливой их радостью.
Откуда во мне это умение? Не знаю. В детстве видела, как бабушка не глядя, не считая, вывязывает сложнейшие узоры, из-под пальцев выходят тончайшие блузы, которые и надеть-то боязно. Бабушка, получившая немецкое воспитание, все делала очень умело и легко: потрясающе готовила, шила, вязала, и во всем у нее был порядок и лад. Всегда был готов обед. Гата. Халва. Салтисоны (домашние колбасы). Домашние соленья – бохи, шушан, красная капуста, – знаете, она еще называется гурийской. В армянской семье все это очень важно. Первое, что спрашивала бабушка, когда мы входили в дом: «Обед разогреть?» Как она умудрялась? А главное – когда?
Это была красивая и мудрая женщина, спокойная, но и азартная. Она очень любила читать и играть в нарды. Однако было нечто, более важное, – ответственность перед внуками, которые не должны были чувствовать, что родители далеко и так же далеки традиции совместных трапез.
У моей бабушки были четыре дочери и сын. Не могу сказать, что папа оказался очень внимательным сыном: он был весь в работе, в экспедициях, поездках – но бабушка всегда оставалась самой внимательной и чуткой матерью. Она жила своим сыном, гордилась им, и все, что она делала, было предназначено ему и его детям. Это и не обсуждалось.
И вот 21 декабря 1981 года сын ее умер. Она словно ушла вместе с ним. Не позвякивали спицы в ее руках, не звучал скрытый вопрос в голосе, когда брала нарды в руки: сыграем? Словно была бабушка и нет бабушки. Только молчаливая тень и наши сжимавшиеся сердца: что сказать, как утешить? Горько просыпалась она по утрам с немым укором Всевышнему: как же Он допустил, что сына нет, а она жива?
