Дав указания Сизову, Григоров отправился на позицию второго орудия. Его целью было не столько проверить, как Левченко установил орудие, сколько посмотреть и поучиться правильному, более эффективному выбору позиции в таких условиях. Пройдя две войны не в теории, а на практике, Левченко стал профессионалом артиллерийского боя. Поэтому, следя за его действиями, Андрей старался подметить те мелочи, которым не учат в училище, а они приобретаются и проверяются только в настоящем бою.

– Ну как, Григорий Васильевич, разместился? А где бойцы, которых Попов прислал?

– Все нормально, командир. Я их чуток дальше, назад, вдоль шоссе послал, чтобы германцу в задницу жару поддали. А тут сами справимся. Вона и пулеметик у нас есть. Отобъемся.

Как бы незаметно иссяк поток беженцев. Шоссе опустело.

Осмотрев позицию второго орудия, Андрей понял, что не зря пришел поучиться. Бойцы Левченко подготовили не одну, а сразу две позиции. И обе были не на холме, как у первого орудия, а по его сторонам. Орудие могло стрелять из-за холма, прикрываясь им. Как пояснил старший сержант, это сделано потому, что при первом же выстреле его могут обнаружить и накрыть огнем. Пока немцы будут бить по первой позиции, он, прикрываясь холмом, перетащит орудие на вторую позицию и ударит им под дых. Отдельно была вырыта небольшая траншея, идущая параллельно дороге, на бруствере которой разместился немецкий пулемет МГ-34 со вставленной лентой. Рядом лежали гранаты. Возле пулемета находился незнакомый Григорову красноармеец.

«Видно, пехотинца Левченко припахал», – подумал Андрей.

Пока бойцы укрепляли позиции, Левченко присел с противоположной стороны и стал разматывать свой вещмешок. Андрей подсел возле. В это время в небе с запада послышался гул. Подняв голову вверх и затем смачно сплюнув в сторону, Левченко крикнул: «Воздух! Всем в укрытие!» Такая же команда раздалась и в стороне позиции первого орудия, а также в стороне расположения оставшейся роты Попова.

Григоров и Левченко, спустившись в траншею, смотрели в небо. Над их головами, грозно ревя моторами, вдоль шоссе пролетала стая немецких самолетов «Юнкерс-87». Чуть выше летели истребители «Мессершмитт-109».

– Наших под Горностайполем бомбить полетели, вражины!

– Шестнадцать «юнкерсов-лаптежников» и восемь «мессеров». Тяжело нашим придется.

Вдруг откуда-то из-за облаков на хвост летящей стае выскочили два наших истребителя Як-1. Следом за ними показался скоростной бомбардировщик СБ. Не ожидавшие этого, немцы продолжали свой спокойный полет смерти. Первыми же очередями были подбиты два крайних «юнкерса». Один из них, вспыхнув как спичка, кувыркаясь, упал в лес. Раздался взрыв. Второй «лаптежник», завалившись на крыло, задымил и, оставляя за собой черный шлейф, начал кругами снижаться. Из него выпрыгнул человек, через пару секунд над ним раскрылся парашют, и он стал медленно спускаться, пока не скрылся за деревьями, в расположенный севернее от шоссе лес. Самолет также взорвался, упав. Но это было только начало воздушного боя. Оправившись от внезапного нападения, четверка «мессершмиттов», разлетевшись сначала в разные стороны, затем попарно напала на наши истребители. Завязался неравный воздушный бой. СБ также не остался в стороне, он продолжил атаку на «юнкерсы». Очередями из носового пулемета ему удалось подбить еще один, который взорвался прямо в воздухе, – наверное, пуля попала в бомбу. Летящие в хвосте «юнкерсы», видя, что на них напали, стали снижаться к земле и сбрасывать свой смертоносный груз. Впереди за лесом, где было шоссе, раздались взрывы.

– Вот сволочи, на беженцев бомбы сбрасывают!

– Эх, наших маловато! Смотри, Васильевич, одного нашего подбили!

Действительно, один из «яков» падал, объятый пламенем. Летчику удалось выпрыгнуть с парашютом. Но он вскоре погиб – «мессер» расстрелял парашютиста из своих пулеметов. Второму нашему истребителю удалось подбить вражеский самолет. Враг выпал из боя и, снижаясь, полетел на запад, постоянно чихая мотором.

К первой четверке «мессеров» добавился еще один. Он зашел в тыл нашему бомбардировщику и открыл огонь. Было видно, что стрелок, находившийся в верхней кормовой пулеметной установке, пытался отстреливаться, но, видимо, вскоре был убит, так как стрельба по вражескому истребителю прекратилась. Воспользовавшись этим, немец приблизился и стал нагло расстреливать беззащитный бомбардировщик. У СБ загорелся правый двигатель, и он, покрываясь черным дымом, начал быстро снижаться в лес севернее от шоссе.

– Вот сволочь фашистская! Сейчас наш взорвется!

Но взрыва почему-то не последовало.

«Юнкерсы», успокоившись и выровняв свои ряды, продолжили полет на восток.

Оставшаяся четверка «мессершмиттов», как коршун, набросилась на последний наш истребитель и подбила его. Як, падая, зацепил пролетавший под ним немецкий «мессер», и они, столкнувшись, крутясь, словно в вальсе, вместе упали в лес. Раздался двойной взрыв.

– На троих наших пять немцев. Хороший счет. Молодцы, ребята. Бились до последнего. Пусть земля будет им пухом.

«Мессершмитты», развернувшись на восток, прошлись над шоссе, сделали несколько очередей и улетели догонять «лаптежников».

Воздушный бой занял считаные минуты, но Андрею показалось, что он шел не менее получаса.

– Ну что, лейтенант, помянем наших соколов? Смело бились ребята, не побоялись своры. Если бы все были такими, хрен бы нас Гитлер гнал от границы до Днепра. Скорее бы мы уже в Берлине были!

С этими словами старший сержант достал из вещмешка флягу.

– Блудов, принеси всем кружки. И ты, пехота, доставай.

Когда Блудов принес кружки, Левченко открыл флягу и разлил всем понемногу спирта.

– Помянем. Пусть земля будет им пухом.

Все встали. Помолчали. Выпили.

– Так. Всем по местам стоять. Готовиться к бою, чувствую, что и на нас сейчас германец попрет. Ох, нелегко придется. Видно, сегодня у нас будет судный день, – сказал Левченко. Затем, внимательно посмотрев на Григорова, взял в руки свой вещмешок. Вытащив из него аккуратно завернутый в чистую портянку кавказский кинжал, показал Андрею: – Вот, командир. Это память о моем отце.

Ножны кинжала были деревянные, обтянутые кожей. Металлический прибор состоял из устья со скобой для ремешка и наконечника (мысика), заканчивающегося металлическим шариком. Ножны были обмотаны ремешком, которым, по-видимому, крепились к поясу. Эфес состоял только из рукояти. Рукоять фигурная, из червонного золота, узкая в средней части. Верхняя и нижняя пуговка серебряные. На всех металлических частях кинжала был выгравирован красивый орнамент. Клинок был стальной, слабо изогнутый, обоюдоострый, с двумя узкими долами, длиной около пятидесяти сантиметров и шириной четыре миллиметра. На пяте клинка были выбиты большие буквы «ТКВ». А на рукояти большая буква «Л». В середине буквы «Л» просматривалась небольшая цифра «два».

– Я ведь, лейтенант, из терских казаков. Родом из станицы Михайловской Сунженского отдела Терского казачьего войска. Это на Северном Кавказе. Реки Терек и Сунжа там текут. Ты, наверное, и не слышал про такое? – Григоров в подтверждение этих слов покачал головой. Левченко продолжал свой рассказ: – Этот кинжал называется бебут, короткая шашка пластунов, он сделан наподобие персидских кинжалов, чтобы, когда бегаешь, не мешал в движении, как длинная шашка. Им хорошо часовых резать и в окопе драться. Его подарил мне отец, еще до Первой мировой, в тринадцатом годе. Мне тогда десять лет исполнилось. Батько во Владикавказе заказал у известного мастера два кинжала – для меня и для старшего брата Степана, он меня на десять лет старше. Вот и подарил их нам на дни рождения. У Степана цифра «один» стоит, а у меня «двойка». Он ведь первый сын, а я второй. А так кинжалы полностью одинаковы. Меня им владеть батько с детства учил…

– А где сейчас вся семья ваша, Григорий Васильевич?

Левченко немного помолчал, снова внимательно посмотрев в лицо Андрея, промолвил:

– Верю я тебе, лейтенант. Люб ты мне. На моего меньшего брата очень похож, прямо копия. Ладно, расскажу, так и быть. Надо же кому-то знать, что был такой Левченко Григорий, откуда он родом и все такое. А то вдруг сегодня убьют, никто и не вспомнит. Семья у нас большая была: батько, маманя, старший брат Степан, сестренка Глаша, старше меня на три года, я и меньшой братишка Ванюшка, на семь годков меня меньший. До первой войны мы жили хорошо, дом большой, землицы много та скотинки разной. Я ведь на отца сильно похож, старший брат на мать, а я – вылитый батя. Отец у меня фельдфебелем был. Служил в пластунском батальоне. Мы вообще все в роду пластуны. Казачья пехота. Как сейчас говорят, казачий осназ. А как война мировая началась, отца и Степана на фронт призвали. Я самый старший мужчина в семье остался. Трудно пришлось. После революции семнадцатого года отец с братом домой вернулись. Думали, все, отвоевались, теперь мирно заживем. Сеструха замуж в другую станицу вышла. Степан-то еще до войны женился. Двое деток у него было. В восемнадцатом году большевики пришли. Стали землю и добро у казаков забирать. Ну люд и возмутился, восстание подняли. Ох, много тогда народу побили почем зря. Тогда восставших разбили. Часть ушла к белым, часть разбежалась. Батя и Степан ушли. В начале девятнадцатого года деникинцы пришли и уже всех красных перебили. Степан к Деникину служить пошел в Добровольческую армию. Где-то здесь на Украине и сгинул. Отец дома остался, раненный тяжело был. Так что снова все хозяйство на мне. А я пацан шестнадцатилетний! Бабы да дети малые в придачу. Вот теперь представь, каково-то было! Как Гражданская война закончилась, нас выселять стали в голые степи, в Ставрополье, на спецпоселение. В двадцать первом году отца чекисты арестовали и потом расстреляли. Сказали, что за контрреволюционную деятельность. А какой из него контрреволюционер, он тогда еле ходил. Болел сильно после ранения. А дом наш да и всю станицу с землей чеченам отдали. Они тогда большевиков шибко держались. На новом месте многие тифом заболели. Почти все мои и померли. И маманя, и жинка Степанова с детьми. Сестренку Глашу вместе с мужем тогда в Сибирь отправили. Где они, до сих пор не знаю. Остались мы вдвоем с братишкой Ванюшкой. Тогда бардак с документами был. В город нам удалось перебраться. Я работать на завод пошел разнорабочим. Потом меня в армию забрали. Скрыл я, что из казаков, а Ивана в детдом определили. В армии сначала замковым при орудии был, а затем в школу младших командиров учиться отправили. Так и остался служить. Как-то в отпуск к Ванюшке приехал, а мне сказали, что помер он… На могилку к нему ходил… – При этих словах на лице Левченко отразилась душевная боль, из глаз потекли крупные слезы. Смахнув их рукой, старший сержант продолжал: – Я ведь тогда повеситься хотел. Один остался, совсем один… Ни кола ни двора… Даже письмо написать некому. Спасибо добрым людям, из петли вовремя вытащили. Сказали, что молодой еще, жениться смогу, детей завести, вот и семья новая будет. Да и сестра, может, жива осталась. Тогда вроде бы надежда появилась. И я решил жить. Вот так и живу. Правда, еще не женился. Хотя давно пора. Никак не найду свою половиночку.