На последнем витке лестница уперлась в дубовую дверь, Ивет отперла ее большим допотопным ключом, какие среди прочего вешают в кафе и тавернах для создания духа домашней кухни, и посторонилась, пропуская гостя внутрь. Сама заходить не стала.
– Через полчаса спуститесь на кухню, я вам что-нибудь приготовлю, – сказала она, старательно избегая встречаться с Альбертом взглядом. – А завтра мой муж Андре отвезет вас в магазин, и вы купите себе продукты. Готовить можно на общей кухне. Душ и туалет найдете на первом этаже башни, – последние ее слова прозвучали гулко, уже с лестницы, и перемежались осторожным шарканьем стоптанных туфель.
Комната была абсолютно круглая. Каменные стены, толщину которых можно было угадать по глубокой нише с небольшим окошком в одно стекло, даже в этот летний вечер были ледяными на ощупь. В нише старого камина поместилась маленькая железная печурка, труба от которой уходила в каминный же дымоход. Справа от короткой деревянной кровати, рядом с окном, висел полуистлевший гобелен, на котором уже трудно было что-либо разобрать, а с противоположной стороны у стены стояло древнее зеркало в человеческий рост, с поверхностью мутной и вогнутой внутрь. Альберт с любопытством остановился напротив, приглаживая короткие волосы, но увидел лишь расплывающийся силуэт. Еще в комнате было два стула, сундук с плоской крышкой, вешалка у входа да небольшой круглый коврик возле кровати. Средневековый аскетизм во всей красе. Альберт поднял голову. Потолок вытягивался вверх конусом, и черные, изъеденные временем, узловатые балки сходились в середине. Очевидно, что комната будет еще больше мрачнеть по мере захода солнца, но пока его лучи хоть искоса проходили сквозь пыльное окошко, втиснутое в расширенную бойницу, оставалось чувство какого-то предгрозового уюта.
Распаковывая чемодан, Альберт оказался в затруднительном положении: шкафа не было, и в итоге что-то украсило вешалку, что-то легло на крышку сундука, но большая часть вещей так и осталась в чемодане. Оставалось освоить душевую комнату, которая оказалась на удивление приличной, как в хорошем отеле. Нашлось и полотенце, а на туалетной полке располагались разноцветные флакончики гелей и шампуней. Причесываясь и рассматривая лицо, Альберт пожалел, что не удостоил при свете дня загадочное зеркало своей комнаты должным вниманием. Ведь после захода солнца делать это категорически не рекомендовалось. Во время того странного разговора Альберт настойчиво искал в дядином лице признаки лукавства, но так и не нашел, в итоге зеркало начало немного тревожить еще дома. Но сейчас следовало поужинать, а потом, пока не стемнеет, осмотреть замок с разных сторон. Изучить же внутренние помещения и наведаться в подвалы можно будет с утра следующего дня.
Одевшись, Альберт вышел во двор и проследовал к тому самому крыльцу, на котором в первый раз заметил Ивет. Надавив на тяжелую дубовую дверь со ржавым кольцом посередине, он очутился на кухне, огляделся и удовлетворенно потер руки: на столе все-таки стоял графинчик с красным вином, и не иначе, как для него, а на блюде блестели жирком тонкие кружки сырокопченой колбасы. На плите в одной кастрюльке остывали тонкие длинные сосиски, в другой сгрудились большие отварные картофелины. В плетеную корзинку был крупно нарезан багет.
Первым делом Альберт разломил кусок хлеба с уже подсыхающими острыми краями и проложил его колбасой. Затем порезал картофелины на части и обмазал найденным в холодильнике майонезом. Добавил в тарелку пару сосисок. Только тогда сел и налил в стакан вина. Вино чуть пенилось и, судя по запаху, было молодым домашним. Альберт решил на него особенно не налегать: домашнее виноделие ассоциировались у него с немедленной головной болью. Но всему остальному отдал должное, стараясь наесться впрок, чтобы не бродить ночью по замку в поисках еды для утоления неожиданного ночного голода и не пугать обслугу призрачными шорохами.
'Вот теперь самое время прогуляться перед сном и заодно осмотреть территорию', – благостно подумал Альберт, отодвигая тарелку. Если бы под ним был не жесткий табурет, а мягкое кресло, еще неизвестно, как сложился бы вечер. Возможно, было бы допито кисловатое вино, и сумерки застали бы его на кухне за ленивыми и многообещающими мыслями. Но Альберт все-таки поднялся и вышел во двор, покачиваясь от сытости и усталости, глубоко вдыхая пряный вечерний воздух. Он прошествовал мимо больших темных окон нового крыла, а потом спустился вниз, к лужайкам, расположенным террасами. Со стороны было видно, что замок построен на самом краю круто обрывающегося холма и его северная часть уходит вниз массивной стеной вместе со склоном. Получалось, новый корпус стоял не вместо северной стены, как казалось со двора, а на этой стене, уходящей вниз, к шумящим деревьям.
Поскальзываясь на траве, уже блестящей вечерней росой, Альберт спустился еще ниже, к заросшему папоротником основанию крепостной стены, и медленно пошел вдоль нее, разглядывая бойницы. Они были двух видов: узкие, вертикально вытянутые – для лучников, и квадратные – для арбалетчиков. Иные были расположены так низко, что Альберт невольно задумался о глубине подвалов. И не только об этом.
Трудно сказать, о чем думают женщины, глядя на феодальный замок, но любой мужчина невольно просчитывает, как сподручнее такой замок захватить. Он оценивающе осматривает укрепления и бойницы, думает, где лучше начать атаку, куда тащить приставные лестницы и как, наверное, страшно лететь вниз вместе с этой лестницей; прикидывает, сколько надо латников, чтобы овладеть башней, и сколько надо лучников, чтобы ее отстоять; он озабоченно размышляет, есть ли подземные ходы и куда они ведут, можно ли разрушить стены бомбардами и долго ли надо бить тараном в ворота, чтобы те разлетелись. Подойдя ближе, он подозрительно вглядывается в бойницы, словно ожидая, что оттуда вылетит болт – железная арбалетная стрела, пробивающая тяжелые доспехи, а проходя через арку ворот, внимательно разглядывает чернеющие вверху дыры, представляя, как лилась на кого-то кипящая смола. Забравшись же на стену, мужчина начинает думать о том, как такой замок оборонять.
Однако последних владельцев замка, по-видимому, не впечатляли такие ассоциации. Во всяком случае, хоть и сохранилась северная стена, соединяющая башни, но от самих башен остались только массивные основания, заканчивающиеся круглыми площадками. Площадки были окружены парапетами, и на одну из них был выход с кухни. На ней стоял летний стол под большим квадратным зонтом.
Удивил маленький балкон с кованым ограждением, торчащий прямо из стены. Он был сделан явно во время реконструкции в попытке придать обновленному Курсийону элемента изящества. Но выход на него казался прорубленным, а узорная кованая решетка никак не сочеталась с общим суровым видом. Балкон подпирали две каменные головы сатиров, а точнее маски, изображавшие печаль и радость, и та, что была печалью, полностью соответствовала. Но вот та, что была радостью, скалилась настолько злобно, что по спине пробегали мурашки. Выход на балкон, как понял Альберт, был из подвала – ведь замок стоял на крутом склоне.
Обогнув замок, историк неспешно поднялся вдоль восточной стены старого крыла, где местами были расширены бойницы и врезаны окошки, и достиг своей башни, такой же бескомпромиссной, какой она и была восемьсот лет назад. Вообще же, все это строение с его разрушенным прошлым и надстроенным настоящим очень напоминало старого вояку, снявшего боевые доспехи и надевшего кружевной камзол. Красную обветренную шею сдавливает крахмальный воротничок, смуглое, покрытое шрамами лицо припудрено, а выжженные солнцем волосы покрывает белый парик.
В комнате было зябко. Белая рубашка с коротким рукавом чуть взмокла во время обхода, прилипла к спине и теперь холодила, заставляя распрямлять плечи. Альберт ее снял, открыл было чемодан в поисках другой, как вдруг в одночасье потемнело, тусклый рисунок на гобелене совсем погас, исчез глянцевый блеск печки, и ушли во мглу балки над головой. Свежий предгрозовой ветер забился в хлипкое окошко, и Альберт поднял раму. Он постарался максимально высунуться из окна, что было непросто, учитывая толщину стен, и увидел, что последние закатные лучи срезало тучей, и туча эта недоброго лилового цвета.
