– Так-то оно так, да только мы оставим для инквизиции хороший след, и аббат не сможет отвертеться, что он не причастен к побегу Стефана. А в худшем случае инквизиторы будут в Туре еще до того, как дело прояснится. Никак нельзя нам быть задержанными стражей. Так что мы отпустим лошадей перед Туром. А вы, если хотите оставить коня, пройдете через город сами. Только скройте чем-нибудь это богатое седло и не снимайте куколь. А лучше вам раздобыть обычное платье. Только вот где?
Поразмыслив, Альберт решил, что слова брата Валентина справедливы.
– Хорошо, я лучше сразу поставлю на своего коня скромное седло с лошади Стефана, когда вы решите отпустить коней, – сказал он.
– Так будет лучше, – одобрительно кивнул Валентин. – А еще лучше заодно взять и скромную лошадь Стефана. Тогда не понадобится возиться, меняя седло.
Альберт, скрипя сердцем, согласился и с этим.
– Ну что, в путь к славному городу Туру? – сказал он, забираясь на своего коня. – Только хорошо бы найти воды. Пить хочется – сил нет.
Собирать было уже нечего, только свернули разодранную на одеяла попону, и вскоре гостеприимная хижина исчезла из вида.
День был ясный, но солнце светило неярко сквозь призрачную дымку. Альберт дышал полной грудью, и холодный ветер умывал лицо. Спешили, ведь хотелось успеть до закрытия городских ворот. Стефан не жаловался и, казалось, чувствовал себя гораздо лучше, хотя по-прежнему не мог сидеть прямо. Однако еда, солнце и свежий воздух делали свое дело. Он ехал, откинув куколь и подставив бледное лицо бледному солнцу.
– И как тебе Италия, Стефан? – спросил Альберт, когда они перешли на шаг, чтобы дать лошадям отдых.
– Италия – благословенный край, – ответил монах. – Там тепло, если, конечно, ты не в горах. В горах же столько снега, сколько никогда не бывает в наших местах.
– А почему Венеция построена на воде, когда столько земли вокруг? Должно быть, хлопотно строить на воде? – спросил Валентин, внимательно прислушивавшийся к разговору.
– Город построен на островах, – ответил Стефан. – И строили его давным-давно беженцы со всех соседних областей, надеясь укрыться на этих островках от набегов с севера… – он вдруг поднялся на стременах. – Смотрите, бродячие артисты!
Альберт перевел взгляд с внезапно помолодевшего от какого-то детского удивления лица монаха и увидел, что они нагоняют несколько ярко-раскрашенных повозок, ставших заметными с холма.
Всего было три повозки с тентами, в каждую запряжено по одной лошадке.
– Богатая труппа, если они могут себе позволить передвигаться на повозках, – промолвил Валентин.
– А церковь, я так понимаю, осуждает этих бесправных людей? – спросил Альберт.
Валентин удивленно посмотрел на него и ответил:
– Церковь осуждает, но монахи, пожалуй, любят. Во всяком случае, наш аббат никогда не отказывает бродячим жонглерам и музыкантам в ночлеге, хотя, конечно, и не разрешает им давать свои представления на территории монастыря.
– Догоним их? – в Альберте разгорелось любопытство.
– Стоит ли? Мы будем смотреться еще более странно.
– В том-то и дело, что можно договориться с ними и найти какую-нибудь одежду, чтобы нормально смотреться на лошадях. Ведь куда проще на время спрятать рясу, чтобы потом ее надеть, чем спрятать лошадь.
– И доверить этим фиглярам нашу тайну? Чтобы они разболтали ее в каждой деревне и в каждом замке? – Валентин искренне возмутился.
– Давайте догоним их, а там видно будет, – сказал Альберт и стукнул сапогами по бокам лошади.
Валентину ничего не оставалось, как последовать примеру рыцаря, Стефана же упрашивать не пришлось. Альберт только сейчас обратил внимание, что лет этому монаху не так уж много, и совсем не под сорок, как показалось сначала, а скорее под тридцать. Инквизиция рано старит людей.
Они вскоре догнали лениво плетущиеся повозки, и стало видно, что это совсем старые телеги, у которых колеса держатся только благодаря неспешной езде. К тому же впряжены в них были лошадки маленькие и щуплые. Когда монахи поравнялись с повозками, во мраке прорех просмоленных навесов показались лица, и сначала над табором повисло изучающее молчание. Но уже через минуту послышались голоса, смешки, а потом в адрес спутников полетели шутки под аккомпанемент взрывов хохота.
– Где твое копье, монах?
– А что, кардинал отстал от вас на своем осле?
– Присоединяйтесь к нам, вместе мы соберем много денег на представлении в Туре!
Но Альберт не слушал, он смотрел на миловидную девушку, закутанную в плащ-манто с застежкой на плече, которая сидела рядом с возницей. Девушка тоже взглянула на него – сначала в глаза, потом взгляд ее изучающе опустился вниз, пробежал по седлу, коню и опять вернулся к глазам. Альберт тоже успел изучить ее – серые глаза, круглые щечки, мягкий овал лица, напоминающий формой сердечко, и шрам под нижней губой, который, словно корявая опечатка в изящном тексте, мешал любоваться красотой лица. На этом лице успело поменяться несколько противоречивых выражений, а затем она улыбнулась – но не шуткам бродячих артистов, а историку.
Альберт не выдержал этого взгляда, отвернулся и некоторое время смотрел перед собой на дорогу. С одной стороны, было глупо ехать вот так рядом, но обгонять труппу не хотелось, а хотелось ехать вместе долго-долго. Он откинул куколь, который стал ему мешать, и спросил, обращаясь к девушке:
– Куда путь держите?
– Так ведь в Тур, – ответила она. – Может, остановимся на ночлег в какой-нибудь деревеньке, дадим представление.
– А ты что… делаешь? – спросил Альберт.
– Я? Когда как. Могу петь, могу играть на виоле или танцевать.
– Неужели это все? – поддел Альберт.
– Еще по канату могу ходить.
– Мне нравится смотреть, когда ходят по канату.
– Смотреть-то и мне нравится… – сказала девушка и поднесла руку к чепцу, словно хотела откинуть назад волосы. – Меня зовут Бланка. А тебя?
– Альберт, – после паузы историк наконец нашел простой ответ на этот весьма непростой вопрос.
– А монахам можно смотреть на наше выступление, Альберт? – рассмеялась Бланка. – Впрочем, я вижу, что ты не больно-то похож на монаха.
– А на кого я похож?
– Скорее, на рыцаря в изгнании, – лукаво улыбнулась девушка. – Ты сидишь в седле не как монах, а как рыцарь, уж не говоря о том, какое у тебя седло и какая лошадь… Ты первый заговорил с девушкой, и к тому же лишь у рыцаря или разбойника будет выглядывать из тряпки рукоять оружия.
Альберт быстро склонил голову и увидел, что край мешковины действительно чуть сполз, немного обнажив набалдашник рукояти скорпиона. Историк поспешно подтянул сумку и пробормотал:
– Неисповедимы пути Господни.
Позади Валентин возмущенно закашлялся, но ничего не сказал, а возница в короткой серой куртке, сидящий справа от девушки, лишь опасливо посмотрел на Альберта и снова вперил взгляд в дорогу, ведущую в лес.
– Если хочешь казаться монахом – накинь капюшон, а то у тебя макушка-то не выбрита, – шепнула Бланка, склонившись к Альберту, и звонко рассмеялась.
Альберт промолчал и снова надел куколь.
– Мы не любим лес, – сказала она уже серьезно, когда над головами путников сомкнулись кроны деревьев. – В лесу бывают лихие люди. Хорошо, что ты будешь с нами.
Альберту же вдруг стало неловко, что он небрит и грязен, пропах темницей и лошадьми и целую вечность не мылся. Он искоса поглядывал на девушку, которая беспокойно водила взглядом по кронам деревьев, подняв острый подбородок. Возраст Альберт затруднился бы назвать, но что-то около двадцати – по тем временам немало.
– А что ты любишь? – спросил Альберт.
– Мы любим города, ярмарки, любим, когда много народу… – сказала она и вдруг добавила, пристально глядя на Альберта:
– Мать нагадала мне встречу с рыцарем. Мне суждено его спасти.
– Спасти от кого?
– Предсказание очень непростое. Сначала он должен спасти меня, а потом я спасу его, – пробормотала она, явно смущаясь. – Однако же после своего спасения этот рыцарь меня убьет… – Бланка погрустнела.
