А избавиться - трудно. Татарина, например, или цыгана за версту узнаешь и заводишь с ним свои хитрые, свои русские, в общем-то простые, понятные (советские) отношения. А жид почти как русский - почти?! Его с первого взгляда не всегда угадаешь (и примешь за Ивана Ивановича). Жид - настырен, увертлив (а что ему остается?). Жида надо вылавливать, распознавать. Жид это скрытый раздражитель мирной российской жизни, которая, не будь жидов, пошла бы по маслу... И мы были бы в раю, когда б не эти бесы.

Нынешняя антисемитская политика государственной власти зиждется во многом на том народном представлении (и потом ее никак "антинародной" не назовешь), что, стоит отринуть зло и предать его анафеме под видом ли "буржуев", "правого" или "левого" уклона, под названием ли "фашистов", "врагов народа", "убийц в белых халатах", или, проще сказать, под именем "жидов", как настанут спокойные, блаженные времена, поскольку внутри себя, посреди "своих", мы же все хорошие, образованные, и лишь "жиды" не дают, чтобы все образовалось...

Если в лагере зав. Политчастью говорит молодому человеку, посаженному как "особо опасный государственный преступник" за "антисоветскую агитацию и пропаганду" (и говорит искренне, с болью в голосе):

- Как вы смеете не ходить на политзанятия, когда сейчас в мире идет такая острая идеологическая борьба?!.

Если в лагере приехавший из центра лектор, обращаясь к аудитории, состоящей сплошь из шпионов, диверсантов, террористов и ярых антисоветчиков, все же произносит полушепотом:

- С Китаем у нас сейчас очень сложные, напряженные отношения. Только я прошу, чтобы все это оставалось между нами...

то это значит, что здесь мы все свои, "советские" люди (а как же может быть по-иному?!) и, значит, сор избы нельзя выносить. "Империалисты", живущие во внешнем, недосягаемом пространстве (у Козьмы Индикоплова все это отлично размещено и объяснено в его "Топографии"), только и зарятся на наши земли, на наши души, "империалисты" - это жиды, весь мир жиды, но мы им никогда и ни за что не поддадимся!

Когда-то Салтыков-Щедрин, кажется, острил на счет "унутреннего врага". Так вот жид в России сейчас и есть самый важ ный "унутренний враг", которого лучше выгнать во внешнюю зону (изгнание бесов), а потом (во вне - это гораздо легче делается) - раздавить танками. И для этого, вероятно, мы пока что, на будущий случай, посылаем наши танки - арабам.

Вы меня спросите: а какое все это имеет отношение к русской литературе? Тем более, что вы (то есть - я) заявляете, что, кроме художественных забот, у вас вообще нет никаких претензий. Вопрос - законный. И я, лая, как собака, и встав на четвереньки, попытаюсь ответить.

Во-первых, еврейский вопрос имеет самое непосредственное, самое прямое касательство к литературному процессу. Вопервых, всякий писатель (русского происхождения), не желающий в настоящее время писать по указке, - это еврей. Это выродок и враг народа. Я думаю, если теперь (наконец-то) станут резать евреев в России, то первым делом вырежут - писателей, интеллигентов не еврейского происхождения, чем-то не подпадающих под рубрику "свой человек".

И в более расширительном смысле всякий писатель - француз ли он, англичанин, американец, которому никто не угрожает, - еврей. Которого надо бить (и тогда он, может быть, что-то напишет).

Во-вторых, нынешний еврейский "исход" из России во многом совпадает с тем, как уходят из России рукописи. Вы подумайте об этих рукописях, переправляемых за границу. Каждая - рискует. Каждая уже заранее занесена в список тех, кого надо истреблять, как жидов, которые мешают и не дают жить. И вы представьте, как они себя чувствуют сейчас, эти рукописи, убежавшие из России и не знающие толком, что им теперь, без России, делать. Всё там осталось. Вся боль, позволяющая писать... Евреи! Братья! - сколько нас? раз, два да и обчелся......

Когда мы уезжали, а мы это делали под сурдинку, вместе с евреями, я видел, как на дощатом полу грузовика подпрыгивают книги, по направлению к таможне. Книги прыгали в связках, как лягушки, и мелькали названия: "Поэты Возрождения", "Живопись древнего Пскова". К тому моменту я уже от себя всё отряс. Но они прыгали. "Салтыков-Щедрин" в сочинениях, которого я не люблю и никогда не любил, подаренный другом юности, с которым мы разошлись однажды на очной ставке. Книги - тоже уезжали, независимо от того, хотелось им или нет. Поворачивались дома, улицы Москвы, с которыми мы прожили - с этими книгами - всю жизнь. Мелькнул памятник Лермонтову (новостройка) - в позе молодого офицерика, и сгинул. Но книги в связках прыгали вокруг меня и повторяли: "прощай". Я их увозил, эти книги, на свой страх и риск, не зная, что их ждет, ничего не обещая. Я только радовался, глядя на пачку коричневых книжек, что вместе с нами, поджав ушки, уезжает сам Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин...

Машину очень трясло. Дощаник под ногами - под книгами - раскачивался. Мы уезжали - навсегда. Все было кончено и забыто. И только один, которого я никогда не любил, Михаил Евграфович, может быть, упирался, хотя тоже подпрыгивал.

Мы выехали на Каланчевку. Даль была открыта нашим дальнейшим приключениям. А книги - прыгали. И сам, собственной персоной, поджав ушки, улепетывал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин...

Июнь, 1974

Париж

Комментарии:

----------------

[1] По памяти - со слов Ахматовой.