Слушали люди указ, головами качали: не жилица на этом свете баба после такого наказания. Если сразу во время порки Богу душу не отдаст, то всё равно через малое время в муках преставится. Так и так можно могилку начинать рыть.

Сильно любил Воевода свою красавицу дочь. Лютостью исполнилось сердце на её обидчика и подстрекательницу. А кто, кроме Лилии, мог парня на такие дела надоумить? Заигралась плотскими возбуждающими игрищами, чуть сама не угробилась, а парень, в помрачении развратном, девицу непорочную вон из города себе на потеху выкрал!

***

Нашли их под утро: костерок малый горит, возле него порты сушатся, а Прохор, к дрожащей от холода Агафье приник и воет, видно новых сил набирается для разврата дальнейшего над девушкой.

Соскочил Воевода с коня, сено разгрёб — жива его доченька-голубушка. Только совсем замёрзла, поскольку злодей все одежды с неё совлёк. Завернул дочку в шубу, на ноженьки озябшие тёплые валеночки, из дома припасенные, надел. Да не медля ни минуты домой поскакал, дитятко родное отогревать.

Отец Прошкин ударами плети поднял опозорившего его навек сына с земли. Поперёк коня бросил да ускакал быстрее.

«Дочь воеводина теперь наверняка ущербная: вон в каком виде застали. Шептали люди.— Замуж такую не выдать и дома содержать срамно. Один бедняжке путь — в монастыре век вековать.

***

Воевода, домой прискакав, в тёплую горницу дочь сразу занёс, одежду, однако, подавать не велел: ждали Агафью доктор-немчина со своими инструментами и повивальная бабка. Велел им Воевода девство дочери удостоверить. Выгнала бабка всех прочь из горницы и взялись они с доктором за дело.

Оглянуться не успел воевода — крик, грохот: вылетает из закрытой только что двери, кувыркаясь, тщедушный немецкий лекарь. За ним бабка повивальная поспевает.

— Что скажешь доктор? Есть ли повреждение у моей дочери?

— Есть! Истошно завопил доктор, поднимая вверх окровавленную руку.

— Свят, Свят! — в ужасе запричитали домочадцы.

— Говори толком, немчура!

— Дочь твой, Воевода, есть сильно пофреждена! Диагноз ей — пешенство! Едва я приступить к осмотру её детородный орган, сей бешеный девица морда мне бить, об стену тело моё стучать. Да ещё кусала зубами до кровь! — Лекарь опять продемонстрировал руку, на которой чётко виднелся полукруг ровного прикуса. — Если она есть пешеный, я тоже дольжен болеть! Я на государевой службе состою, их бин военный фрач! Я ист не обязан женский орган исследовать! Ты, Воевода, отвечать будешь! Завтра губернский канцелярия доклад подам!

Послушал Воевода крикуна, взял за шиворот, да вон вывел.

— Это тебе за обиду, доктор! Не серчай! Понимать должен!

Лекарь заглянул в протянутый ему кошель, оценил достоинство монет, прикинул вес.

— Премного благодарен, Воевода. Всё тут ясно — нервы взыграли у дочь твой от пережитого. Рука она совсем мало укусала. До свадьба зажифёт! В канцелярию не пойду из-за царапины.

Выпроводив немца, пошёл встревоженный отец опрашивать повитуху.

— Я так тебе, батюшка, скажу: девка чистая, хоть проверять не допустила, многолетние труды мои так подсказывают Не было сраму! Только всё равно люди злословить будут. Знаешь, что делать?

— Уважь, матушка, подскажи!

— Накажи девицу, да не усердствуй: лозой маленечко посеки для острастки, да быстро и венчай голубков. Прохора же по своему усмотрению наказывай, он в твоей власти: хотя и только за прокорм по малости лет служит, но уже порядок знать должен. Да тоже, смотри, не усердствуй, зятя будущего пожалей.

Пойду я, батюшка Воевода, — старуха спрятала монеты, пожалованные за беспокойство. — А со свадьбой не тяни: я ведь на глазок говорю, что не было между ними ничего. А вдруг ошиблась? Внука раньше срока получишь, опять пересуды пойдут.

***

Подумал Воевода: жалко дочь, и так натерпелась. Но надо и воспитание давать. Нашел лозу, тоньше да легче выбирал, вошёл в горницу: ложись, мол, доченька разлюбезная на лавку, воспитывать тебя потребно.

Агафья даже не убоялась, легла:

— Секи, батюшка, только Прошенька люб мне и дурного ничего мне не делал. Сама я виновата, что парня так изводила! Это не он меня выкрал и в лес уволок. Я сама ему щеколду открыла, а он с горя в лес убежал. Там на сене лежал и горю предавался, а я винилась перед ним. И порты сама с него стянула и постирала, хоть и холодна уже вода в ручейке. Замуж за него пойду — век вину свою искупать буду.

— Возьмёт ли с такой-то славой? Солдатское дело простое: всыплем ему завтра хорошенько заодно с Лилькой-блудницей, да служить дальше будет, а срок придёт — какая ни-на-есть бабёнка найдется, пригреет парня.

— Батюшка! А Лильке что будет?

— Зря тебя грамоте учили, что ли, — подал отец бумагу с указом. —Читай.

— Батюшка! Это же смертельное наказание! Отмени!

— Да уж и сам сердцем отошёл, а указ-то прочитан прилюдно. По закону теперь я обязан выполнить! Сам не знаю, как быть: в позоре баба век свой прожила, в муках помирать будет. И детей, безвинных ещё, по тому же указу, пороть обязан. Сердце разрывается!

— Хорошо хоть ума хватило такой указ не издать, чтобы расстрелу всех троих перед строем подвергнуть! Убьёшь невиновную Лилию — не дочь я тебе! Из дома сбегу!

— Вот! Так мы, доченька, и поступим!

— Ты чего, папка, меня сразу из дома гнать решил? Знай: уйду.

— Глупенькая, обнял любимицу Воевода, я о другом хотел сказать: обязан я к приговорённому охрану надёжную приставить до исполнения приговора, или в острог посадить под караул. А я по старости забуду-ка? Народ сейчас по домам сидит, после погони отдыхает, никто носа зря не высунет: вдруг я караулом стоять заставлю. Умудрится Лилька куда сбежать — её счастье.

— Так не в тайгу же к зверям ей бежать?

— Бог даст, доченька, она к татарам или эвенам прибьётся.

— А с Прошенькой, возлюбленным моим, что делать собрался?

— Он, хоть и в малых годах, но при службе состоит. Должен быть наказан. По-хорошему всыпать ему надо пару десятков горячих на пару с Лилией! А потом в сей же день повенчать вас, дурачков.

— Спасибо, папенька! А без порки нельзя повенчать?

— Какой же я Воевода, если дочь мной командует? Пойду сегодня же Прошкину отцу поклонюсь, хоть и в полном он моём подчинении: пускай, не мешкая, сватов присылает.

— Дай я тебя, батюшка, расцелую!

— Ладно уж, проказница. Вот одеялко тёплое, накройся да отдохни после волнений. Может, покушать чего приказать принести? Или чайку?

— Лучше вздремну, батюшка.

Воевода заботливо накрыл дочь пуховым одеялом и направился к двери.

— Батюшка, — проговорила девушка, уже засыпая (после пережитого молодой организм требовал отдыха), — а пороть когда?

— Вот сейчас я тебя, негодница, и правда вздую, чтоб вся округа слышала! Спи, пока не получила у меня!

***

Поднялся поутру народ, вспомнили: надо воеводин приказ исполнять, блудницу наказывать. Горестно стало даже самым обиженным своими мужиками-изменниками бабам: такой жестокости никогда ещё Воевода не творил, поди, сам уже пожалел о своей горячности. Только приказ, публично зачитанный, отменить уже не в его власти. Собрали караул, барабанщика вперёд, чтобы всё по чину делалось, и двинулись толпою к лачуге блудницы.

Пришли, а ни Лилии, ни деток словно и не бывало! Людям облегчение: и совесть, и душа радуются — не запятнали себя зверской расправой. Не сгубили жизнь бабы-горемыки. Мало надежды, но может примет её какой-нибудь таёжный народ. В лесу зимой точно не выживут.

Не ведали люди, что женщина с детьми ушла в самый разгар их ярости: позже, когда разумом поостыли, не хватило бы уже возмущения для подключения к Силе.

С тех пор о Лилии ни в казарме, ни в городке на Белой Горе никому ничего неведомо…

Вместо экзекуции устроили свадьбу

***

Слава Духам, не помнят дети горьких дней, когда пьяную, измученную ненасытным мужичьём мать под руки отводили после её презренных трудов в холодную лачугу. Щедрот любителей покупных ласк не хватало на покупку дров, дети целыми днями бродили по ближним перелескам, собирая валежник и сухостой. Дров, добытых детским упорным трудом на холоде и ветре, хватало лишь слегка подогреть избушку, чтоб вода в кадке не замерзала. Дома ходили, как и на улице. Особенно мёрзли ноги: давно прогнившие нижние венцы лачуги совсем не держали тепла. Кормились с огорода вокруг дома, возделанного опять же детскими руками: мать либо работала для удовольствия мужского населения, либо лежала пьяной после своих трудов на лавке, прижимаясь к почти холодной печке. Но удалось Лилии воспользоваться Силой, которая дала ей чудо Перехода. Дорого она за него заплатила…