– Давно пора, – сказала Лида. – Варвара Павловна, мне нужно на полчасика выскочить.
– Найди оригиналы и беги, пока третья полоса не пришла.
Все эти слова были пока для Илоны китайской грамотой. Она села к окну и стала читать кривые колонки. Ошибки были, и она их подчеркивала.
– Ну, как? – спросила Варвара Павловна.
– Вот, шесть штук.
– Покажи.
Лида тоже подошла посмотреть.
– Вот тут перескок, – сказала она, ткнув авторучкой в гранку. – И тут перенос неправильный.
Илона изумилась – Лида вроде и не читала, а сразу увидела посреди гранки две ошибки.
– Учись, Илоночка, – усмехнулась Варвара Павловна. – Вот так работают профессионалы. Ну, попробуем взять тебя на месяц. Если хорошо пойдет – оформим на постоянно.
Спрашивать о зарплате Илона не стала – как-то неприлично сходу говорить о деньгах; к тому же, этот вопрос может и мать утрясти, она ведь будет звонить Варваре Павловне.
Оказалось – деньги небольшие, восемьдесят рублей в месяц, ну так и рабочий день неполный. И началась насыщенная жизнь – из редакции Илона, жуя на ходу булочку с корицей, неслась к трамвайной остановке – ехать в ДК, или бежала в театр – если давали спектакль с Буревым. После спектакля она ждала Буревого у служебного входа – нужно было понять, есть у него что-то с актрисой Гончаровой, или они случайно оказались вместе в троллейбусе, увозившем их после спектакля. Домой Илона возвращалась около полуночи и, засыпая на ходу, ужинала, устраивала постирушку, расстилала постель.
Репетиции были счастьем всей жизни. Но ставили не только «Большеротую» – в обязанности Буревого входила и подготовка агитбригады для участия в районном, городском и прочих смотрах. В агитбригаду удалось завербовать человек шесть заводских комсомольцев, но талантами они не блистали, и основную нагрузку тащили на себе аншлаговцы. Привлекались также ребята из вокального кружка, но с ними был сущий цирк – двое парней считали себя оперными певцами и обычную «Песню о тревожной молодости» исполняли так, что у Буревого глаза на лоб лезли.
Репетиции «Большеротой» вносили в жизнь смысл. Буревой в роли Томаса-Рифмача импровизировал, хулиганил, мог обнять Мэгги за плечи и даже шлепнуть по заду. Когда Мэгги была Вероника, а Илона смотрела из зала, это чуть до слез не доводило. Еще хуже получалось, когда Мэгги была она сама – тут же вылетал из головы текст, а тело становилось деревянным.
Его быстрая улыбка, его сильные пальцы просто сводили с ума.
Беда пришла, откуда не ждали. Практически оборвав репетицию на полуслове, Буревой удрал. Илона, не беспокоясь, что подумает вся студия, понеслась следом. Нагнав Буревого на остановке, она вскочила в тот же трамвай, только он сел в первый вагон, а она – во второй. Они доехали до центра, он выскочил, она успела это заметить и выскочила следом. Азарт погони и страх на равных владели ею. Он поспешил не домой, а совсем в другую сторону, по пути заскочил в телефонную будку. Илона следила из-за припаркованного грузовика. Разговор был коротким – Буревой вышел из будки и даже не пошел, а побежал к шестиэтажному дому. Туда за ним врываться Илона не стала.
Она ждала полчаса – пока не поняла, что в этом доме он собрался ночевать. Тогда она позвонила Яру.
Яр не спал – он, как Илона подозревала, фарцевал и, где-то официально числясь на работе, то ли кочегаром, то ли грузчиком, имел ночной бизнес – принимал и передавал товар, явно смастряченный в тайных цыганских мастерских. Почему она так решила – и сама не знала; возможно, потому, что он про свою учебу и работу ничего не рассказывал, отшучивался.
– Яр? Яр, слушай, мне очень, очень плохо…
– Ты где? – сразу спросил он.
– Я… погоди…
Она вдруг забыла название улицы и заревела в три ручья.
С немалым трудом Яр выпытал у нее название трамвайной остановки.
– А что напротив телефонной будки? – спросил он. – Сквер или киношка?
– Кажется, киношка…
– Стой там, никуда не уходи.
Он примчался на такси, выскочил, чуть ли не пинками загнал Илону в машину, сел сам.
– Нечего тебе тут делать, поехали! Шеф, в аэропорт!
– Почему в аэропорт? – удивилась Илона.
– Потому что там кафе круглосуточное!
Яр рассчитал правильно – Илона ни разу не была в аэропорту, ночной рывок через весь город и малость потусторонняя обстановка здоровенного сарая из стекла и бетона стали для нее спасительной авантюрой.
Она еще в такси пыталась рассказать все сразу, но он не давал. И только в бессонном кафе, в самом углу, за чашкой дурного, но очень крепкого кофе, она смогла наконец выговориться.
– Знаешь, это беда, – серьезно сказал Яр. – Я тебе объясню так, как сам понимаю. Вот, допустим, есть Господь Бог…
– Ты что, веришь в Бога?
– Я сказал – допустим, – Яр поморщился. – Ну, считай, что… впрочем, это не вопрос веры… В общем, представь – рождается ребенок, и ему выдается сразу весь запас любви, на всю жизнь – ну, вроде командировочных, что ли… Одному – больше, одному – меньше. И вот тебе выдан очень большой запас – я так это понимаю. Это жутко, но это так. Поэтому ты так любишь Буревого. Всю любовь, сколько в тебе есть, ему отдаешь. Это не всем дано! И еще ты однолюбка. Этот Буревой – твой единственный. В общем, хочет он или не хочет, а будет твоим.
Илона невольно улыбнулась.
– А как? – спросила она.
– Откуда я знаю – как? Может быть, он попрыгает, попрыгает по койкам и поймет, что ты – лучшая? С нами, мужиками, так бывает. Нагулялся – и взял ту, которая тебя по-настоящему любит. У меня дядька так женился.
– Ты это серьезно?
Илона вдруг поняла, что совершенно не знает мужчин. Мальчиков она как раз знала – одноклассников, целовалась с ними без особого волнения, скорее из любопытства, знала, как ими можно управлять. Взрослый тридцатилетний мужчина Буревой был во многих отношениях выше ее разумения. Ей и в голову не приходило, что он может относиться к женщинам не так, как теоретически должен был бы.
– Я это серьезно, крошка. Любовь такой женщины, как ты, – незаслуженный приз для каждого мужчины. Ведь твой мужчина всегда будет в тебе уверен, ты не бросишь, не предашь. Повезло твоему Буревому! Пей кофе, остынет же.
– Яр, что мне делать?
– Ну, что делать? Любить и ждать. Он должен в конце концов понять – мой дядька же понял.
– Но, выходит, он не полюбит меня, а просто поймет, что я – лучшая?
– Сколько ему лет? Тридцатник? Ну так успокойся – в этом возрасте мужчины не влюбляются, как в шестнадцать. Они уже смотрят на это дело с точки зрения ума…
– Яр, а тебе сколько лет?
– Да как раз тридцатник. Поэтому и знаю.
Он был очень похож на Буревого, но чего-то недоставало.
– Значит, думаешь, я не должна уходить из «Аншлага»?
– Это была бы непростительная глупость. Будь рядом с ним, понимаешь? И когда у тебя появится шанс – не упускай этого шанса, вот и все. И он будет с тобой. Допила? Я тебя домой отвезу.
– К себе?!
– Дурочка. У меня есть женщина.
– И что – она так просто тебя ночью отпускает? Не ревнует?
Яр рассмеялся.
– Вот тебе пример правильного мужского расчета. Она проводницей работает, по три, по четыре дня дома не бывает. И надоесть друг другу не успеваем, и соскучиться удается. И фрукты свежие привозит с юга. Все по уму!
– Яр, ты ее любишь?
– Люблю. Не так, как ты Буревого, но люблю. В соответствии с тем запасом, который я получил при рождении.
Он встал, встала и Илона.
– А она тебя любит?
– Пока – терпит.
Она вышли на площадь перед аэропортом, там дежурило полдюжины такси, шоферы дремали. Яр довез Илону до дома и пожелал спокойной ночи. Как ни странно, после всех страданий и крепкого кофе она быстро заснула. И заснула очень крепко – проспала все на свете, не услышала будильника и опоздала на работу.
Нельзя сказать, что работа ей совсем уж не нравилась. Там случалось много смешного – как будто в линотипы порой вселялся бес и устраивал невероятные опечатки. Опять же, интриги. Корректоров было семь – по трое в каждой смене плюс дневной корректор. Заведовала этим коллективом Варвара Павловна, она же возглавляла первую смену. Во второй работали Ася, Тамара и Жанна, которая на самом деле была Женей, Евгенией. Между сменами были давние нелады, внутри смен – тоже. Плохо переносили друг друга Лида и Регина. Лида однажды уже хотела перейти в другую смену, но там не нашлось желающих работать с Варварой Павловной, дамой довольно норовистой, и с Региной.
