– А что вы подразумеваете под словами «крутить волчки»? – Лэттерли прошла в глубь камеры и присела на койку неподалеку от женщины, которую называли Марджи.

– Ты и вправду простушка или прикидываешься? – поинтересовалась Дорис. – Дурить башку. – Она покрутила в воздухе пальцами. – Ты что, в детстве с волчком не игралась? Ну так видела, как это делают другие. Ты же вроде не слепая и не полоумная!

– Но за это не сажают в тюрьму! – Эстер начала сердиться. Незаслуженных оскорблений она никогда никому не спускала.

– Еще как сажают, если ты при этом путаешься под ногами у добропорядочных граждан, – скривилась смуглянка. – Не так ли, Тилли, шлюшка ты этакая?

Девочка подняла на нее широко открытые глаза и робко кивнула.

– Сколько тебе лет? – обратилась к ней медсестра.

– Не знаю, – равнодушно отозвалась та.

– Не будь идиоткой! – снова вмешалась Дорис. – Она же не умеет считать.

– Нет, умею! – запротестовала Тилли. – Я могу сосчитать до десяти!

– Тебе еще нет десяти, – оборвала ее растрепанная заключенная и снова обернулась к Эстер: – Так какую кражу на вас навесили, уважаемая невинная леди?

– Жемчужную брошку, – с горечью призналась мисс Лэттерли. – А за что попали сюда вы, добропорядочные дамы?

Дорис улыбнулась, обнажив ровный ряд почерневших зубов. Если бы их почистить, они были бы даже красивы.

– Ну, кое-кто из нас и правда позволял джентльменам заплатить за полученное удовольствие, что, на мой взгляд, только справедливо. А еще в задней комнате у меня сидел один тип, который за деньги кропал всякие бумажки, а фараонам это не понравилось, потому что этого не любят законники. – Ее явно веселило смущение Эстер. – Ну, как бы тебе это объяснить по-благородному? Они заявили, что я беру деньги за блуд, а старикан в задней комнате стряпает документы тем, которые в них нуждаются, а получить по закону не могут. Ну и дока он, этот Тэм! Сочинит тебе что хочешь – бумагу о праве владения, завещание, ходатайство адвоката, судебное определение – вроде это так у вас называется. Что надо, то и напишет. Никакой сутяга не придерется!

– Понятно… – протянула сиделка.

– Да ну? Неужто? – скривилась Дорис. – Где тебе понять, дурехе этакой!

– Мне понятно, что вы оказались здесь так же, как и я. А значит, вы ненамного умней меня. Вся разница в том, что вы здесь уже бывали. Попасться вторично – это надо уметь, – отозвалась Лэттерли.

Дорис выругалась, желтоволосая Марджи невесело усмехнулась, а Тилли забилась в самый угол койки в предчувствии драки.

– Ну, ты свое еще получишь, – пробурчала смуглянка. – Упекут тебя на несколько лет в такое местечко, где летом дохнешь от жары, а зимой от холода, заставят жрать помои и работать до одурения. И словечка пикнуть не дадут.

Марджи кивнула.

– Это верно, – грустно проговорила она. – Все время орут: «Молчать! Не разговаривать!» Да еще эти маски…

– Маски? – не поняла Эстер.

– Ну да, маски, – повторила заключенная с желтыми волосами, проводя рукой по лицу. – Чтобы ты ничего не видела.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, чтобы тебе было еще хуже. Чтобы была совсем одна. И ни с кем не общалась. Недавно придумали.

Это все больше и больше напоминало кошмар. Последние слова окончательно заставили мисс Лэттерли почувствовать себя в нереальном мире. Она попыталась представить толпу одетых в серое безмолвных женщин с закрытыми масками лицами, замерзших, исполненных ненависти и отчаяния… Что же еще могут они ощущать в таких условиях? И детей, играющих на улице и попадающих за это в тюрьму. Девушка содрогнулась от гнева, смешанного с жалостью, и от почти истерического желания вырваться из этого мира. Сердце ее колотилось, колени дрожали, хотя она и сидела на койке. Подняться на ноги у нее не хватило бы сил.

– Ну, что, струсила? – усмехнулась Дорис. – То ли еще будет! И не воображай, что эта койка для тебя. Она для Марджи, которая и вправду больна. К тому же она здесь дольше всех.

Рано утром Эстер доставили в окружной суд, где было решено оставить ее в заключении. Оттуда ее отправили в Ньюгейтскую тюрьму и поместили в камеру к двум карманным воровкам и проститутке. Через час за ней пришли и сообщили, что с ней будет говорить ее адвокат.

Безумная надежда, что долгий кошмар кончился и тьма наконец рассеялась, заставила девушку вскочить. Она едва не упала, рванувшись к дверям, чтобы скорее преодолеть пустой каменный коридор и оказаться в комнате, где ее ждет Рэтбоун.

– Ну, ну! – прикрикнула надзирательница с грубым тупым лицом. – Потише! Нечего суетиться. Тебя вызывают всего-навсего для беседы. Пойдешь со мной, будешь стоять рядом и отвечать, когда к тебе обращаются. – Крепко взяв Эстер за локоть, она направилась к выходу.

Они остановились у большой металлической двери. Надзирательница выбрала огромный ключ из висевшей у нее на поясе связки, вставила его в замок и повернула. Дверь бесшумно отворилась под напором ее сильных рук, и обе женщины оказались в довольно уютном помещении с побеленными стенами и газовым освещением. За простым деревянным столом стоял, опершись на спинку стула, Оливер Рэтбоун. Второй стул, напротив него, был пуст.

– Эстер Лэттерли, – с полуулыбкой сообщила адвокату надзирательница. Казалось, она еще не решила, быть ли с ним любезной или обращаться так же враждебно, как с заключенными. Скользнув взглядом по его безукоризненной одежде, начищенным ботинкам и изящной прическе, она предпочла любезность, но тут же заметила, как изменилось его лицо при виде подзащитной, и в ней проснулась неприязнь. Улыбка превратилась в жуткую застывшую гримасу.

– Постучите, когда закончите, – холодно проговорила тюремщица и, пропустив Эстер в комнату, так хлопнула дверью, что удар металла о каменную стену гулом отозвался в ушах.

Мисс Лэттерли, готовая вот-вот расплакаться, не могла произнести ни слова. Оливер, обогнув стол, взял ее за руки. Тепло его пальцев было подобно лучу света во мраке, и заключенная, забыв о приличиях, прильнула к нему.

Несколько мгновений мужчина вглядывался в ее лицо, пытаясь понять, насколько она напугана, а потом отпустил ее руки и, мягко подтолкнув к ближайшему стулу, приказал:

– Сядьте. Не будем терять времени.

Медичка подчинилась и, подобрав юбку, подвинула стул поближе к столу. Усевшись напротив, юрист слегка подался вперед.

– Я успел повидать Коннела Мердока, – мрачно сообщил он. – Надеялся убедить его, что все это лишь недоразумение, не требующее вмешательства полиции. – Вид у него был извиняющийся. – К сожалению, он настроен весьма решительно, и уговорить его мне не удалось.

– А Гризельда, дочь Мэри? – спросила девушка.

– Она почти все время молчала, хотя и присутствовала при разговоре. Кажется, эта женщина полностью положилась на мужа, и это к лучшему, поскольку сама она в полном отчаянии. – Адвокат умолк и взглянул в лицо своей подопечной, как бы решая, можно ли продолжать.

– Иными словами, она ни о чем не в состоянии думать? – уточнила Эстер, предпочитая называть вещи своими именами.

– Да, – признал Оливер. – Полагаю, дело обстоит именно так. Люди в несчастье ведут себя по-разному, часто не слишком привлекательно. Но она выглядит не столько несчастной, сколько напуганной – во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление.

– Ее запугал Мердок?

– Трудно сказать. Думаю, нет, но вместе с тем я почувствовал, что при нем она не то нервничает, не то не может сосредоточиться. Определенно судить, к сожалению, не берусь. – Юрист нахмурился. – Но все это теперь уже несущественно. Мне не удалось уговорить их прекратить дело. Боюсь, что ему будет дан ход, и вам, дорогая, нужно быть к этому готовой. Я сделаю все возможное, чтобы ускорить дело и не допустить проволочек. Но вы должны помочь мне, как можно точнее ответив на все вопросы.

Он замолчал. Его спокойный взгляд, казалось, пронизывал насквозь, словно этот человек не только читал мысли заключенной, но и постигал нарастающий в ее душе страх. Еще вчера Эстер восприняла бы это как недопустимое вторжение в свой внутренний мир и была бы возмущена его подозрениями. Но теперь она видела в этом единственный шанс вырваться из той холодной пучины, в которую с каждой минутой погружалась все глубже.