– Вот уж порадуется Алвен Рис, можешь не сомневаться!

Я смеюсь – не так над самой историей, как над тем, каким образом Бетан ее подает, сопровождая свой рассказ выразительными жестами прирожденной актрисы. Пока она готовит чай, я брожу по магазину. Пол здесь бетонный, стены побелены, две стены заняты полками, которые были пустыми, когда я пришла сюда в первый раз. Теперь же они плотно уставлены сухими завтраками из хлопьев, консервными банками, фруктами и овощами, ожидающими отдыхающих. В большом холодильном шкафу разместись несколько ящиков молока и другие свежие продукты. Я беру кусочек сыра.

– Это козий сыр от Йестина, – говорит Бетан. – Тебе стоит его брать, пока есть возможность: в разгар сезона он у нас просто улетает. А теперь иди сюда, садись у обогревателя и рассказывай, как ты там поживаешь.

У ног ее мяукает черно-белый котенок. Бетан подхватывает его и усаживает себе на плечо.

– Не хочешь котеночка для компании? У меня есть три штуки, которых нужно пристроить, – наша местная специалистка по мышам несколько недель назад родила целый выводок. А кто папаша, известно только Господу Богу.

– Нет, спасибо.

Котенок совершенно очаровательный: клубок меха, из которого торчит хвостик, дергающийся из стороны в сторону, как метроном. От его вида на поверхность всплывают воспоминания, и я откидываюсь на спинку стула.

– Ты вообще не кошатница?

– Я не могу о них заботиться, – говорю я. – У меня не выживают даже самые неприхотливые растения. Все, за чем я начинаю ухаживать, в итоге загибается.

– Ходила щелкать вот этой штукой? – Бетан показывает на фотокамеру, висящую у меня на шее.

– Всего несколько снимков на берегу.

– А можно посмотреть?

Я медлю в нерешительности, но потом снимаю камеру с шеи, включаю ее и показываю Бетан, как просматривать снятые кадры.

– Как красиво!

– Спасибо.

Я чувствую, что краснею. Мне всегда было непросто принимать признание. В детстве учителя хвалили мои работы и выставляли их в приемной школы, где сидели посетители, но только после двенадцати лет я начала понимать, что у меня есть талант, пускай еще сырой и не сформировавшийся. В нашей школе устроили выставку, маленькую экспозицию для местных жителей и родителей, и мои пришли туда вместе, что даже в те времена было большой редкостью. Отец молча стоял перед стендом, где были выставлены мои рисунки, а также фигурка птицы, которую я сделала из скрученной проволоки. Помню, что, глядя на него, я затаила дыхание и скрестила пальцы, спрятанные в складках юбки.

– Невероятно, – сказал он и посмотрел на меня так, будто видит в первый раз. – Ты просто потрясающая, Дженна.

Я чуть не лопнула от гордости и, взяв его за руку, потащила к миссис Бичинг, которая говорила с ним о художественных колледжах, стипендиях и менторстве в искусстве. А я просто сидела и смотрела на отца, который считал меня потрясающей.

Я рада, что его больше нет рядом. Было бы ужасно увидеть разочарование в его глазах.

Бетан все еще рассматривает пейзажи, которые я сняла в заливе.

– Нет, Дженна, честно, классные фотографии. Собираешься их продать?

Я готова рассмеяться, но вижу, что она даже не улыбается, и понимаю, что Бетан серьезно предлагает это.

Я не уверена, что это в принципе возможно. Ну, наверное, все-таки не конкретно эти снимки – я продолжаю экспериментировать, подбирать правильное освещение, – но если над ними поработать…

– Может быть, – говорю я и сама себе удивляюсь.

Бетан прокручивает оставшиеся фотографии и хохочет, когда натыкается на свое имя на песке.

– Так это же я!

Я краснею.

– Я тренировалась снимать что-то на природе.

– Мне очень нравится. Можно я это куплю?

Бетан держит камеру, вытянув руку, и любуется снимком.

– Не дури, – говорю я. – Я тебе его распечатаю. Это самое малое, что я могу для тебя сделать: ты была так добра ко мне.

– На почте в деревне есть одна из таких машин, там можно распечатать, – говорит Бетан. – Мне очень нравится вот эта, с моим именем, и еще вот эта – где снят отлив.

Она выбрала одну из моих самых любимых фотографий: я сняла ее вечером, когда солнце уже садилось за горизонт. Море здесь почти гладкое, мерцающее зеркало в розовых и оранжевых тонах, а окружающие залив скалы кажутся просто неясными силуэтами по обе стороны кадра.

– Я сделаю это сегодня после обеда.

– Спасибо, – говорит Бетан. Она кладет камеру набок и поворачивается ко мне лицом; я уже знаю этот серьезный, проницательный взгляд. – А теперь позволь мне сделать кое-что для тебя.

– Перестань, – говорю я, – ты и так уже столько…

Решительным жестом Бетан отмахивается от моих возражений.

– Я тут перебирала свои пожитки, и есть кое-какие вещи, которые мне не нужны. – Она показывает на два черных пластиковых мешка, стоящих возле двери. – Там ничего особенного: подушки и покрывала еще с тех времен, когда мы переоборудовали стационарные трейлеры, что-то из моих вещей, в которые мне уже никогда не влезть, даже если я до конца своих дней откажусь от шоколада. Не какие-то модные штучки – бальные платья у нас в Пенфаче особым спросом не пользуются, – а просто несколько пар джинсов, свитера да платья, которые мне не следовало покупать.

– Бетан, ты не можешь отдать мне свою одежду!

– Да почему, скажи на милость?

– Потому что…

Она смотрит мне прямо в глаза. Я не выдерживаю и умолкаю. Она такая естественная, что я не чувствую ущемленной гордости, да и просто невозможно изо дня в день таскать на себе одно и то же.

– Послушай, все это я по любому отнесла бы в благотворительный магазин. Посмотри и выбери, что тебе подходит. По-моему, вполне разумный подход.

Я покидаю парк трейлеров, нагруженная теплыми вещами и мешком того, что Бетан называет «элементами домашнего уюта». Вернувшись в свой коттедж, я раскладываю все это по полу, как рождественские подарки. Джинсы на меня великоваты, но под ремень будет нормально, и я едва не расплакалась от нежной мягкости флисового джемпера, который она отложила для меня. В коттедже стоит холод, и я постоянно хожу простуженная. Те немногочисленные вещи, которые я привезла с собой из Бристоля, – я ловлю себя на том, что перестала называть это место «своим домом», – пообносились и стали жесткими от соли и частой ручной стирки.

Но в самый большой восторг меня приводят «элементы домашнего уюта» от Бетан. Я драпирую потертый диван громадным лоскутным покрывалом в ярко-красных и зеленых тонах, и комната мгновенно преображается, становясь теплее и приветливее. На каминной полке у меня расположилась коллекция гладких, отполированных морем камней, которые я собрала на берегу, – я добавляю к ним вазу из мешка Бетан, предназначенного для благотворительного магазина, и решаю ближе к вечеру поставить в нее веточки ивы. Подаренные подушки отправляются на пол, к камину, где я взяла привычку сидеть, когда читаю или редактирую фотографии. На дне мешка я обнаруживаю два полотенца, коврик для ванной и еще одну накидку.

Я ни секунды не сомневаюсь, что Бетан не собиралась от всего этого избавляться, однако уже достаточно хорошо знаю ее, чтобы не задавать дурацких вопросов.

В дверь стучат, и я замираю. Бетан предупреждала меня, что сегодня должен зайти Йестин, но я все равно выжидаю – просто так, на всякий случай.

– Вы там дома?

Я отодвигаю засов и открываю ему. Йестин по своему обыкновению угрюмо здоровается, а я радушно приглашаю его войти. То, что я вначале принимала за пренебрежение и даже грубость, оказалось просто, как я потом поняла, отличительной чертой человека, который полностью замкнут в себе и больше беспокоится о благополучии своих коз, чем о впечатлении, которое производит на окружающих.

– Я привез вам немного дров, – говорит он, показывая на поленья, беспорядочно набросанные в прицеп его квадрацикла. – Вам не нужно выходить на улицу. Я сам занесу их в дом.

– Могу я предложить вам чашку чая?

– Два сахара, – бросает Йестин через плечо, широким шагом возвращаясь к своему прицепу. Он начинает накладывать поленья в ведро, а я ставлю греть чайник.