В течение следующего дня мы ждали швейцарцев для того, чтобы продолжить наши переговоры.
Они не пришли до полудня, и мы отправились к ним в лагерь. Это были мои первые шаги после возвращения из лагеря IV, и я двигался по осыпи весьма неуверенно. Кроме того, во время урагана, видимо, вследствие вдыхания холодного воздуха, я потерял голос и мог только с трудом хрипеть. Ко всему этому мои беспомощные опухшие руки… Вряд ли я, как начальник экспедиции, произведу блестящее впечатление на швейцарцев. Но во всяком случае, они, вероятно, вчера тоже наблюдали за Сеппом и Гельмутом на ледовой стене, возможно, что спортивный успех тирольцев несколько скрасит мой мрачный вид.
Нас встретили очень сердечно и гостеприимно. Мы сидели в больших палатках – необычайная роскошь – на металлических стульях и с настоящего стола кушали печенье, повидло и свежую колбасу из мяса яка. Я боялся, что мы, вынужденные в последнее время довольствоваться мучным супом Анг Ньима, ели больше, чем это позволяет хорошее воспитание.
Несмотря на приятные чувства, вызванные обилием кулинарных изделий, вскоре начался разговор об истинной причине нашего прихода – Чо-Ойю.
Наша позиция следующая: особым разрешением Непальского правительства только нам дано право штурмовать Чо-Ойю осенью этого года. Чтобы получить разрешение на восхождение на одну из высочайших вершин мира, расположенных в Непале, приходится задолго до выхода подавать прошение. Иногда создаются буквально очереди, например: весна 1953 – англичане, осень 1953 – немцы, на весну 1954 подали заявку японцы. «Вы можете идти на Чо-Ойю осенью 1954 года», – ответило нам Непальское правительство. Мы были убеждены, что на этот период времени вершина забронирована для нас.
Швейцарцы убеждали нас, что у них есть разрешение на посещение всего района вокруг Нангпа-Ла, следовательно, они имеют право на восхождение и на Чо-Ойю.
Наш аргумент: они в Катманду или еще где-либо никогда не говорили, что собираются идти на Чо-Ойю, хотя знали, что восхождение на эту вершину является целью нашей экспедиции. Их план предусматривал восхождение на Гауризанкар. В таком случае правительство Непала безусловно бы сказало, что Чо-Ойю этой осенью занята австрийцами.
Швейцарцы возразили, что мы никогда не говорили о том, что хотим покорить вершину, и поэтому они считали, что мы проводим только разведку. Мы на это ответили, что ни в одном из газетных сообщений не говорилось о «разведке», а просто говорилось об экспедиции на Чо-Ойю. Вполне понятно, что мы, представляющие собой весьма малочисленную группу, возможность успеха которой часто обсуждалась весьма скептически, говорили как можно меньше о покорении вершины.
Естественно, что мы на основе наших законных требований не пришли к согласию. Гельмут, единственный из нас говоривший по-французски, вел переговоры, я изредка хриплым голосом бросал отдельные замечания, Сепп молчал, сердито уставившись перед собой. Тем не менее мы все трое одновременно с переговорами изрядно кушали.
Швейцарцы еще раз предложили нам совместную работу. Они предлагали нам вступить на вершину первыми. Но это нас ни в коей мере не устраивало. Особенность нашей экспедиции заключалась именно в том, что мы с минимумом затрат – ни один восьмитысячник еще никогда не штурмовался экспедицией, состоящей из трех европейцев – подготовили штурм и были уверены в своем успехе. Поэтому мы не можем и не желаем изменять наши убеждения.
Мы говорили швейцарцам, что нами уже проложен путь через все трудные участки до последнего подъема и поэтому просим их подождать до тех пор, пока у нас не будет принято окончательного решения. При первой возможности мы выйдем на второй штурм.
Раймонд Ламбер указал на все усиливающиеся пурги и на то, что в таком случае они, швейцарцы, теряют слишком много времени на ожидание. В ходе этих объяснений было произнесено несколько некрасивых слов в наш адрес.
После долгих споров все же был найден общий язык. Швейцарцы начнут сейчас передвигать свои лагеря до 7000 метров. После установки лагерей они будут ждать окончания нашей второй попытки.
У подножья до сих пор мало известного восьмитысячника было достигнуто такое странное соглашение. Мы рассчитывали, что на его склонах сможем спокойно располагаться неограниченное время. Мы не знали, правильное ли решение мы приняли? Возможно, что сейчас для нашей ослабленной группы было бы целесообразнее принять предложение хорошо оснащенных швейцарцев – достигнуть вершины впятером.
Сепп ни в коем случае не желал отказываться от особенностей нашей экспедиции: «Лучше совсем отказаться от восхождения».
Мы быстро проглотили последние печенья с повидлом и с болью в сердце отказались от предложения швейцарцев остаться на ужин. Уже наступил вечер, а мы не хотели, чтобы шерпы о нас беспокоились. Врач швейцарцев, доктор Лохматтер, осмотрел мои руки и успокоил меня: «Сейчас еще не нужно делать ампутацию, нужно только опасаться холода».
Ламбер постучал остатками своих обмороженных пальцев о жесткий снег: «Длинные пальцы – нет хорошо, – успокоил он меня, – короткие пальцы – нет холодно».
Мы распрощались и пожелали друг другу удачи; медленно, без особой радости пошли мы в свой лагерь. Шерпы с фонарями уже шли нам навстречу. Они хотели знать, какое решение принято. Мы успокоили их и сказали: «Все в порядке», – но сами в этом убеждены не были. Анг Ньима приготовил свой самый лучший мучной суп, а мы прилагали все усилия, чтобы не думать о колбасе из мяса яка.
Нужно принять решение. Самое разумное было бы ждать возвращения Пазанга с продуктами. Даже при экономном расходовании продуктов вряд ли нам удастся при напряженной работе долго прожить с нашими запасами. Другое дело, если мы будем сидеть здесь, в лагере. Но хватит ли нам запасов продовольствия для напряженной работы или возможной, пусть даже кратковременной, задержки второй попытки штурма?
Когда Аджиба ходил за палатками в лагерь IV, он точно записал, сколько продуктов он закопал в снег около каждого лагеря. Перечень продуктов он записал красным карандашом в весьма оригинальный «Блокнот» – голенище валенка – тибетскими знаками. Валенок (я храню его, как реликвию о Чо-Ойю) выглядел очень солидно, чего нельзя сказать о наших запасах.
Согласно записи на валенке в лагерях имелось:
лагерь I: 8 банок кофе, 3 банки яичного порошка со сливками, 1 банка какао, 3 банки сосисок, 1 банка сыра, 2 банки галет;
лагерь II: 2 банки какао, 1 банка сыра, 1 банка молока, 1 примус;
лагерь III: 3 банки какао, 1 банка кофе, 1 банка сыра, 3 пачки галет, 5 килограммов цзамбы, I примус, 3 литра бензина;
лагерь IV: 4 банки рыбы, 2 банки мяса, 2 банки молока, 1 банка сосисок, 2 примуса.
Этими продуктами нужно было прокормить шестерых шерпов и нас троих. Выходило, что основным продуктом нашего питания будет вода, и то при условии, если хватит бензина.
Мы остались в лагере I еще на один день и все еще не могли решить, что нам предпринять: ждать или выходить вверх. В это время один из шерпов, которые так же, как и мы, переживали наше положение, сообщил, что швейцарцы (они ходили вокруг лагеря, как шпионы) вышли на штурм.
Если мы не хотим потерять вершину, то нам нельзя больше ждать. Нам нужно на следующий день подниматься в лагерь III. Шерпы, знавшие безусловно не хуже нас, о нашем плачевном положении, ни одним словом не возразили против выхода. Это были великолепные, чуткие люди. Хотя с ними в этот момент не было их опытного вождя – Пазанга, они все же были готовы вернуться в зону пурги, от которой только несколько дней назад спасались. То, что мы в конце концов сделали успешное восхождение, объясняется не только невероятным достижением Пазанга и нашей собственной выдержкой, а прежде всего доверием и добросовестностью всех остальных шерпов, которые ради нас готовы были пойти на любые жертвы. Для них эта нагрузка и опасность не искупились, как для Пазанга, славой победы, а была просто сознанием, что они внесли свою долю в общее дело победы.
