Орасте усмехнулся.

— Если у них не хватает серебришка, чтобы привести в порядок большую часть их жалких хибар, как думаешь, станут они тратиться на газоны?

Бембо эта мысль показалась до неприличного разумной.

— И как прикажешь ловить кого-нибудь в этих зарослях? — поинтересовался он тем не менее.

— Можно подумать, кому-то интересно, сколько мы нарушителей поймаем, — пожал плечами Орасте. — Лишь бы добрых альгарвейцев не трогали. Но если здешние поганцы знают, что мы обходим парк, то и сами его обходить станут десятой дорогой.

— Ну, ура! — капризно буркнул Бембо и тут же выпалил: — Что это?

Голос его сорвался от натуги. Из зарослей сухой травы донесся шорох.

— Не знаю, — тихо и грозно промолвил Орасте. С мозгами у него был полный швах, с фантазией — и того хуже, но в драке его здорово было иметь в союзниках. Здоровяк сошел с дорожки и двинулся на шум. — Но мы сейчас разберемся!

— Ага, — невесело откликнулся Бембо и, скорей для храбрости, добавил: — Если бы какой-то сукин сын решил нам засаду подстроить, он не стал бы так шуметь, а?

— Будем надеяться, — ответил Орасте, чем нимало своего напарника не обрадовал. — А теперь заткнись.

Совет был хоть и грубый, но добрый. Бембо, как и Орасте, пытался ступать как можно тише, но в высокой сухой траве двигаться неслышно не получалось. По мере того, как жандармы продвигались вперед, шорох становился все громче. Поднялся ветерок, и зашелестела листва, скрадывая шаги патрульных.

Бембо принюхался. Он хоть и не сошел бы за гончую, но признать эту вонь мог любой жандарм. Страх отступил.

— Да просто какой-то пьяный дурак облевался, — пробурчал он.

— Ага. — Едва различимый в темноте Орасте кивнул. — Отметелить бы сукина сына до полусмерти за то, что он нам тут устроил. Пьянь фортвежская, чтоб ему лопнуть…

Через пару шагов к вони блевотины примешался запах дешевого вина. Бембо уже собрался заткнуть жезл за пояс и взяться за дубинку. Сержант Пезаро не будет против, если они сорвут злость на пьянице — только пожалеет, что пропустил веселье.

— Вон он! — указал Бембо.

— Вижу, — буркнул Орасте. — Седой весь, старый хрыч, — что бы ему двадцать лет назад в могилу не слечь?

Бембо шагнул к распростертому в траве телу и принюхался снова, после чего с напускным облегчением вздохнул:

— Слава силам горним — по крайней мере, он в штаны по пьяни не наложил!

Ему пришлось повторить про себя собственные слова, чтобы осознать, что ляпнул.

— Да никакой он не фортвежец и не седой! Чучело, вот он кто!

— Да чтоб мне провалиться, ты прав! — воскликнул Орасте и расхохотался — более жизнерадостным Бембо напарника в жизни не видывал. — Ну так никто не заметит, если мы его ногами забьем. Давай!

— Ну, не знаю…

К рукоприкладству Бембо не был особенно расположен. Сейчас ему хотелось только выбраться из парка, закончить обход и вернуться в казарму, на свою койку.

— Оставь ты его. Он так налакался, что и от пинка не очнется, а голова у него поутру будет трещать так, что никаких пинков не надо.

— Не-ет, — пророкотал Орасте. — Он ведь нарушает, так? Зуб даю, нарушает: всем ковнянам положено после комендантского часа возвращаться в свой квартал. А если мы их ловим за стеной, когда не работают, — сами виноваты, так? Ну так этот парень не слишком-то заработался!

Он расхохотался.

Однако каунианин, невзирая на антисанитарное состояние, был не так пьян, как подумал Бембо. Стоило Орасте занести ногу, как пьяный вдруг открыл глаза и сел, пробормотав по-кауниански строку, которую Бембо узнал и понял — в школе его заставляли учить это стихотворение наизусть:

— Варвары у ворот…

— Заткнись, болван, — буркнул Орасте и все-таки пнул его.

Миг спустя — Бембо так и не понял, что случилось — напарник его распростерся на траве. Грязно выругавшись, Орасте вскочил и набросился на каунианина снова — и опять повалился на землю, но на этот раз с воплем.

Каунианин, которому даже сидеть прямо было трудно, тем не менее обратился к нему на чистом, хотя и малоразборчивом альгарвейском:

— Не троньте меня, и я отвечу вам той же лю… любезностью.

— Не трогать?! — Орасте опять поднялся на ноги. — Да чтоб меня силы преисподние пожрали, если я тебя, вшивого…

— Стой! — Бембо повис у напарника на локте, когда тот попытался вновь пнуть каунианина. Хотя вокруг царила темнота, толстяка вдруг озарило: — Кажется, он чародей.

— Чародей, блудодей, прохиндей, людей, — пробормотал пьяный по-прежнему на альгарвейском. — Будь я трезв, я бы мог многое. Будь я трезв, я бы… я бы… — Он уткнулся носом в ладони и разрыдался. — Но этого мало, — простонал он сквозь слезы. — Этого недостаточно. Ничего не достаточно. — Он глянул на жандармов: — Вам ничего не достаточно. И вы удивляетесь, что я пьян?

— Пошли отсюда, — торопливо прошептал Бембо. — Я не хочу связываться с чародеем. Даже пьяным. Жандармов после такого хоронят за казенный счет.

Бембо успел оттащить напарника на пару шагов, но тот стряхнул толстяка с плеча.

— Этот ковнянин, — объявил он, словно на суде, — применил ко мне зловредное колдовство! Он за это поплатится!

Развернувшись, он нацелил свой жезл на пьяного чародея.

Но тот пропал. Бембо протер глаза. Каунианин не прятался в высокой траве — его будто и не было здесь никогда. Остались только запах блевотины и воспоминания жандармов.

— Нам, альгарвейцам, значит, недостаточно? — проскрежетал Орасте. — Я т-те устрою, чтоб мало не показалось!

И он открыл огонь по тому месту, где минуту назад сидел чародей, — откуда, сообразил Бембо, он никак не мог сбежать.

Короткий вскрик засвидетельствовал, что луч нашел свою цель. Миг спустя каунианин выпал из воздуха — раненый, он не в силах был поддерживать маскировочное заклятие. Орасте выстрелил снова. Каунианин содрогнулся всем телом, словно пораженный молнией.

Из последних сил он поднял руку и, указывая дрожащим пальцем на жандармов, слабеющим голосом принялся читать заклятие — по-кауниански, так что Бембо разобрал лишь пару слов, но и так было понятно, что это проклятие. Жандарм выпалил, не раздумывая. Луч ударил волшебнику в лицо. Тот с предсмертным стоном повалился на спину и застыл.