— Мадам, я потрясен вашим мужеством!

— Вот почти и все, мой дорогой Десмонд, — сказала она, убирая руку. — Ну а в заключение я получила последний — самый сокрушительный — удар. Больше двух месяцев я находилась в состоянии чудовищного нервного напряжения, а когда пришла в себя и немного оправилась, то обнаружила, что у меня пропал голос; как мне сказали, я никогда больше не буду петь. Ну и что с того?! — улыбнулась госпожа Донован. — Ведь я стойкий оловянный солдатик. Я взяла на себя управление всеми делами, втрое расширила бизнес, открыла филиал в Швейцарии, сократив налоги вполовину. И вот я перед вами — как птица Феникс, возродившаяся из пепла.

Вернувшись домой, Десмонд обнаружил каноника в кабинете на втором этаже: тот пил кофе перед камином, где весело полыхали брикеты торфа. Никто лучше преподобного Дэниэля Дейли не умел обращаться с этим капризным топливом.

— Похоже, тебя привезли на машине. Я слышал, как она подъехала, — сказал каноник и, бросив вопросительный взгляд на Десмонда, добавил: — Минут десять назад.

— Я решил сперва пойти в церковь. Возблагодарить Господа за чудесное Светлое воскресенье. Помолиться за своих маленьких причастников, за вас и, естественно, за госпожу Донован.

— Молодец! Ты правильно поступил. А теперь как насчет чашечки кофе? Вот видишь — я держу обещание. Я уже выпил свою дневную норму «Маунтин дью» и больше ни-ни. Сходи-ка на кухню, налей мне еще кофе, да и про себя не забудь. Миссис О’Брайен вышла, но кофейник на плите.

Когда Десмонд вернулся, держа в каждой руке по чашке, каноник придвинул ему кресло поближе к огню.

— Спасибо, Десмонд. Очень неплохой кофе, хотя из-за него и приходится лишний раз вставать ночью. Ну как, вкусный был обед?

— Да так, на скорую руку. У кухарки сегодня выходной.

— А у нас было замечательное седло барашка. Ничего лучше я еще не пробовал. Миссис О’Брайен весьма огорчило твое отсутствие. Она даже оставила тебе кусочек на завтра. И заметь, седло барашка с печеным картофелем в холодном виде даже вкуснее, чем в горячем. — Каноник замолчал, чтобы глотнуть кофе. — Кстати, я слышал, ты устроил там небольшой концерт.

— Каноник, — улыбнулся Десмонд. — Вы узнаете о событии даже раньше, чем оно произошло.

— А вот и нет, приятель. Мне рассказал Патрик, когда звонил доложить, чтобы мы не ждали тебя к обеду. От его восторгов телефонная линия чуть было не вышла из строя. Знаешь, приятель, чем больше я слышу о твоих успехах, тем больше расстраиваюсь. Поскольку для меня это значит только одно: что совсем скоро я могу тебя потерять. Вот уже и архиепископ говорит о тебе, о твоих талантах, о твоих хороших манерах, о твоей яркой личности. Он хочет забрать тебя в Дублин, чтобы ты вошел в его окружение. Или в окружение кардинала. Что мы тогда будем делать? Я и госпожа Донован. Ты ведь знаешь, Десмонд, как она тебя любит. Ну и я тоже. — И после небольшой паузы каноник спросил: — Кстати, как она сегодня?

— Как обычно. Хотя поначалу действительно выглядела расстроенной.

— И у нее есть на то основания. — Каноник допил кофе и поставил чашку на каминную полку. — Она звонила мне вчера вечером, но просила ничего тебе не говорить, чтобы не портить Светлое воскресенье. — Каноник сокрушенно покачал головой. — В субботу вечером она получила срочное сообщение от директора школы в Швейцарии. Несмотря на все приложенные ею старания сгладить ситуацию, ее племянницу все же отчислили, — сказал каноник и неодобрительно вздохнул. — Оказывается, в этой истории задействован еще и некий итальянский джентльмен — если, конечно, можно так выразиться, — из Милана, где у него какой-то прибыльный бизнес. Джентльмен этот богат и уже не столь юн — лет двадцать восемь или около того, — разъезжает на самой шикарной и дорогой итальянской машине, живет — вероятно, из соображений сокрытия от налогов — в самом фешенебельном швейцарском отеле на Женевском озере. Так вот он, как и следовало ожидать от подобного, с позволения сказать, джентльмена, трижды склонял Клэр, племянницу мадам, к ночным вылазкам из пансиона — с неизвестной целью, — после чего девица возвращалась в дортуар только на рассвете. — Закончив это достаточно едкое высказывание, каноник уже обычным тоном добавил: — На третий раз эту маленькую сучку застукали. И поделом ей.

— Мне ужасно жаль госпожу Донован, — отозвался Десмонд. — А она, эта девица, что, неужели настолько испорченна?

— Похоже, она вся в мать. Своенравная, смазливая и охочая до мужчин. В любом случае к восемнадцати ей надо окончить школу, причем под более строгим контролем. Вот об этом-то госпожа Донован и просила меня.

— А разве она не может сама о ней позаботиться, раз уж отправляется к себе в Швейцарию?

— И чтобы итальянский прохвост не давал девчонке проходу?! Нет, нет и еще раз нет. Ее необходимо оградить от его дурного влияния. Не сомневаюсь, уж кто-кто, а я смогу вправить ей мозги, и ты мне в этом поможешь. Послезавтра я встречаю ее в Дублине. Меня отвезет Патрик.

— А разве молодой девушке пристало одной отправляться в такое путешествие?

— Да ладно тебе! Все уже устроено, приятель. В Женеве ее посадят на поезд, в Париже встретят и посадят на экспресс до Па-де-Кале. Там она пересядет на пароход, а в Лондоне служащий из лондонского офиса мадам посадит ее на поезд до Холихеда. А я буду ждать ее на причале в Дун-Лэаре.

— Так или иначе, ей ведь не впервой такие поездки, — заметил Десмонд. — А госпожа Донован скоро уезжает?

— В дополнение ко всем ее напастям парни из департамента внутреннего налогообложения интересуются, не собирается ли она сменить швейцарское местожительство. Так что, как только она устроит девчонку в «Маунт-Вернон», ей надо будет срочно вернуться в Швейцарию.

— Надо же, какие перемены! — воскликнул Десмонд. — Не нравится мне все это. Каноник, если вы еще не собираетесь ложиться, я хотел бы посоветоваться с вами насчет письма, которое получил сегодня утром.

— Ах да. Я видел конверт с обратным адресом в твоей почте. Десмонд, лучше не связывайся с ними. Или с их движением.

— Каноник, скажите, что вы об этом знаете?

— Немного, но кое-что знаю. Они рассылают прокламации молодым священникам с призывами присоединиться к движению против обета безбрачия духовных лиц. Фу! Кучка ублюдков, неспособных обходиться без женщин.

— Каноник, а вы за целибат?

— Мои взгляды на обет безбрачия можно выразить так. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Десмонд, мы, священники, конечно, мужчины, и временами нам приходится нелегко. Но мы — последователи, ученики Господа нашего Иисуса Христа, который тоже был мужчиной и тоже соблюдая целибат. И с практической точки зрения, какой от жены толк в пресвитерии? Очень скоро она наденет ризу и станет принимать исповеди. А разве ты, как исповедник, не знаешь, сколько сейчас несчастных браков, которые влекут за собой множество напастей — вечное нытье, свары, потасовки, измены, в результате чего поганую сучку выгоняют из дому к чертовой матери. Сегодня только десятая часть браков, если не меньше, более или менее держатся. А дети?! Неужто ты хочешь обзавестись полдюжиной ребятишек, которые только и будут делать, что орать, визжать и играть в прятки в исповедальнях?

— «Высокая»[43] англиканская церковь, весьма близкая нам по взглядам, похоже, разрешила священникам жениться, что оказалось вполне успешным начинанием.

— У них, приятель, все немножко по-другому. Мы, католические священники, живем при церкви. Дом же англиканского священника иногда находится за несколько миль от нее, да и расположен весьма уединенно. Для них семейная жизнь — это совершенно отдельная вещь. Нет, Десмонд, розовые мечты молодых священников о браке весьма далеки от реальности. В этом случае они руководствуются не тем, что в голове, а тем, что болтается у них между ног. И все дела.

В кабинете повисла напряженная тишина, которую нарушил звук закрывающейся на засов входной двери, затем шум шагов миссис О’Брайен, которая прошла к себе в комнату на первом этаже и тихонько прикрыла за собой дверь.