– Вечером, Максим, мы соорудим тебе отличные факелы.

Не знаю, сколько я протяну, стабилизирующий раствор, может, и работает, но биотики после такой дозы электромагнитного излучения, скорее всего, мертвы.

Однако задачу свою они выполнили – я всё еще жив, значит, исправили сегменты ДНК, заменили «битые» гены, может быть часть хромосом, если не все. Оборудование погибло безвозвратно, как обстоят мои дела на самом деле, уже не узнать никогда…

Никогда. Как часто я употребляю это слово. Многое осталось в прошлом, многое, если не всё, что я знал, любил, чем дорожил. Ни родных, ни близких, всё в прошлой жизни. Работа, моя работа, которой я был фанатично предан, тоже… В последний день, бросив своих, я бежал на работу. Нет, не работать, а лишь украсть пару ампул для жены и сына. Я всё еще наивно надеялся прожить с семьей долго и счастливо. Раствор помог бы организму бороться с неизбежными последствиями радиоактивного заражения. Я истово верил в его силу и испытал его на себе. Однако существовал огромный риск побочных эффектов. И я долго колебался перед выбором между смертью и неизвестностью, таившей в себе, возможно, еще более мучительную смерть или жизнь в измененном непривычном состоянии. Нерешительность меня и погубила. Поздно, поздно принял решение, поздно его воплотил. Две ампулы в защитном чехле в нагрудном кармане. Но тех, кому я их нес, уже нет. У меня никого и ничего не осталось. Осталось здание, в которое я теперь не могу зайти, мертвое здание. Система безопасности сработала по уровню «А» и работает до сих пор, выжигая всё живое и неживое тоже. Уровень угрозы «А» – это «Антибиотик». Сотрудники говорили, что, если «Антибиотик» сработает, живого не останется ничего, даже на уровне микроорганизмов. Система была разработана и установлена на случай нападения на объект и его захвата, а также на случай, если подопытные вырвутся из лабораторий. Лаборатории занимали пять этажей в подземной части здания…

Старик бинтовал палку пропитанной в смоле и солярке тряпицей.

– Кошки, пожалуй, единственные животные, к которым у меня сохранилась привязанность.

Гордые, независимые, грациозные, отличные охотники, несмотря на свой нрав, они по-прежнему жмутся к человеческому жилью. Собаки были еще более зависимы от человека в свое время, но посмотри, что с ними стало. Объединились в стаи безжалостных убийц. Стадность, так присущая некоторым животным, часто выдает не слишком хорошие качества, и у человека в том числе.

Кошка – ярый индивидуалист и коллектива не терпит. Вот, посмотри на него, – Дед кивнул в сторону серого дымчатого кота, сидящего на спинке кресла и безучастно наблюдающего за процедурой изготовления факела.

– Он приходит и уходит, когда ему вздумается. Пропитание добывает себе сам и от меня не зависит. И тем не менее ни за что не ляжет спать, пока я не лягу. Почитать не даст вечером, собака такая, лезет на руки, мурлычет, утаптывает лапками, может даже укусить, если я не иду спать. И он не успокоится, пока я не прилягу, и он не умостится на моей груди. Я искренне люблю этого проказника, но я совершенно не уверен, любит ли он меня или просто нуждается в моей любви. Впрочем, однажды, когда обломком плиты завалило мою дверь, и я думал, что помру тут с голоду, он таскал мне крыс. Представляешь, Максим, утром просыпаюсь, а у кровати рядком аккуратно разложены пять крыс. Я взял этого бродягу на руки и плакал… – Старик промокнул уголком рукава глаз и продолжил: – К счастью, долго мое заточение не продлилось, старый знакомец нашел меня и вызволил из заточения. Как давно это было… Лет двадцать назад.

Я покачал головой, выходило, что коту по кличке Душман более двадцати лет. Не знаю, сколько они живут, но склоняюсь к мысли, что Душман – ровесник Хаймовича. Может, долголетие заразно? Может, это мне надо спать на груди Хаймовича, и я еще лет тридцать протяну? Ну уж нет, лучше я посплю на груди Розы, она, конечно, не молоденькая девчушка с круглой попкой, она старая, почти моя ровесница. Но и на таких охотники еще находятся. И я в том числе.

Тут я проглотил взявшийся из ниоткуда комок в горле. Молодые девушки – они все в кланах и стоят немерено. В клане Джокера, говорят, такие красотки есть – посмотришь, и уже оргазм наступил. Со мной, кстати, помимо еды, красоткой рассчитаться должны были. Ох, не к добру я это вспомнил на ночь глядя, неудержимая сила повлекла меня к Розе. «Да не такая уж она старая и страшная, – подумалось мне, – ну чуть за двадцать, так и мне уже не двадцать».

Забилось сердце, и сидеть как-то стало неуютно. Кто-то подошел к тайному входу.

Что-то знакомое в образе мелькнуло. Скрипнула отпираемая дверь. Ну понятно, кто так по-хозяйски без стука приперся.

– Вечер добрый, Хаймович! И ты, Толстый, здесь? В дверях, криво улыбаясь, стоял Косой.

– Добрый вечер! – обернулся на звук Хаймович.

– А где мне еще быть? – С некоторых пор мы с Косым друг друга недолюбливали, что, впрочем, не мешало нам оставаться друзьями.

– Ну, к примеру, ты мог сейчас Розу валять или пулеметы для Джокера свинчивать.

– Во как! И про пулеметы уже знаешь.

– Слухами земля полнится. Вернулся к Джокеру один полоумный, без подельников, но с пулеметом. Говорит, что съел ты обоих и с хабаром невиданным свалил. Да уж понятно куда. Вот я и не ошибся. Ну хвастайся, где второй пулемет, для лучшего друга, поди, припас, а?

Странно смотрел Косой, вроде на тебя смотрит, а глаза в угол таращатся.

– К-хм, – откашлялся старик. – Что вы всё о делах, давайте, мальчики, я вам чаю налью и поговорим неспешно.

– Чаю – это можно, не водка, но сойдет. Я и гостинец вам прихватил – сахар.

– Иди ты! – Дед оживился и подался носом вперед. – Срочно ставим чайник. Там дровишки у буржуйки еще есть?

Дровишки у печки лежали, и дед принялся колдовать над чайником. Косой же занял дедовское кресло, взглянув мельком на готовые факелы, вытянул ноги.

– Ну колись, дружбан, чего притаранил?

Мне было уже понятно, чем дело кончится, – дело кончится походом и снятием второго пулемета. Объяснять Косому – что пулемет ремонтировать, что Штыря реанимировать – бесполезно. Пока сам не увидит, да пока ему старый десять раз не подтвердит, не поверит. Была у Косого еще какая-то тайная мысль, засевшая занозой в его голове, но выдавать ее он не собирался, и я не стал с ним шибко откровенничать. Обрисовал в общих чертах наш поход. Подкинул ему ржавый АК и ПМ, которые он с любопытством осмотрел.

– Значит, этим, – держа ржавый пистолет в руках, спросил Косой, – ты на понт Дюбеля и взял? Да он, правда, без мозгов – на такую железяку повелся.

Косой хохотнул. Что-то удержало меня похвастаться – вытащить из-за спины рабочий ствол, и я криво, не хуже Косого, улыбнулся. Про здание и наши с дедом планы по этому поводу речи и быть не могло, как и про гибель подельников. Эти вопросы я обошел стороной.

– Значит, этот дурачок тебе поверил?

– По крайней мере он не рискнул боеспособность проверять.

Чайник, гундося, засвистел. Хаймович сполоснул чашки, терпеть не могу эту его расточительность. За водой идти бог знает куда, а он чистоту соблюдает.

Разговор переходил в завершающую фазу:

– Косой, эти двое с тобой?

– Где? – напрягся Косой и подтянул под себя ноги.

– На крыше над нами торчат.

– А, это мои, на шухере остались, – отмахнулся Косой. – Тебе теперь от Джокера гостей ждать надо.

Сказал Косой – и понимай как хочешь: то ли нас охранять собрался, то ли сам Джокера опасается.

– Как ты узнал, что двое и что на крыше? – опомнился Косой, с интересом поглядывая на меня.

– Услышал. Возятся они чего-то.

– Странно, я ни звука не слышал. У тебя, Толстый, слух, как у летучей мыши.

Я опять сдержался, чтоб не ляпнуть, что охрана наша в карты режется, и один из них сейчас паек проиграет, потому как две шестерки с козырной десяткой трех тузов не бьют.