В общем, однажды он велел мне собраться и объявил то, что я мечтал услышать все эти месяцы: мы едем в город. Едем в город вместе! Я увижу что-то другое, кроме леса. Других людей, осколки другой жизни! К тому времени я уже понимал, что вряд ли такое событие могло стать чудом избавления – в городе я был чужим, никто бы не заинтересовался мною настолько, чтобы спасти. Мне было уже шестнадцать лет, и я был человеком без документов, образования и дома. Колдун понял, что я смирился и вряд ли попробую сбежать, поэтому и взял меня с собою. Он даже выдал мне куртку с отороченным мехом капюшоном – вместо привычной телогрейки, пропахшей лесом, сыростью и костром.

Сначала мы долго шли по лесу – как всегда, он впереди, я – чуть поодаль. Я даже припрыгивал от нетерпения, как молодой щенок. Наконец он вывел меня к слякотной дороге, и я даже зажмурился и попятился – настолько отвык от шума и присутствия других людей.

Мимо нас мчались машины, в них сидели какие-то люди, в профили которых я жадно всматривался – как будто бы странник пустыни, надеющийся напиться из колодца, который на самом деле был миражом.

По обочине мы дошли до автобусной остановки, а потом долго тряслись в маленьком натопленном автобусе с запотевшими стеклами. Напротив меня сидела пара – бабушка и внучка, моя ровесница. У девицы было рыхловатое нарумяненное лицо, накрашенные синей тушью ресницы и массивные серьги с бубенчиками, с которых облезла искусственная позолота. Смешная детская жажда вульгарности, нежнейший возраст, когда почему-то порок кажется притягательным. Я исподтишка рассматривал девушку, и в какой-то момент она, заметив мой взгляд, улыбнулась, вздернула бровь и что-то прошептала мне одними губами – я не смог разобрать, что именно. Она держалась так, словно я был обычный парень, и это почему-то льстило. Чужой человек не почуял во мне отшельника и лишенца – значит, лицо мое (к слову, в доме Колдуна зеркал не было – только черное, ритуальное, в которое заглядывать мне было категорически запрещено; так что я уже много месяцев не видел себя, не знал, как изменил меня лес) было лишено печати беды, которая интуитивно отталкивает людей. Мне совсем не нравилась эта девушка. Она была слишком земная, полная, сочная и румяная, от нее пахло сладкими дешевыми духами, и ее было слишком много в пространстве – ее тела, ее запахов, ее энергии. Меня всегда привлекала, напротив, призрачность и тонкость. Но тайком обмениваться с ней взглядами было приятно – в этом было что-то интимное и запретное.

Через несколько часов мы наконец прибыли в небольшой городок, в котором мне доводилось в детстве бывать с матерью и братом. Серые улицы, грязный снег по обочинам, почти нет машин, ни одного дома выше пяти этажей. В центре сохранились старые деревянные особнячки – теперь они покосились и потемнели, как гнилые зубы во рту старика, но в них по-прежнему кто-то жил. Я жадно всматривался в окружающую реальность: вот усталая женщина тянет за собою санки, в которых сидят два укутанных малыша, вот чье-то белье сушится на морозе, а вот компания молодых парней о чем-то смеется, закуривая. Хозяйственный магазин, кафе с пластмассовой вывеской, набережная, по которой гуляет ветер. Все это ласкало взгляд, привыкший к одному только лесу.

Колдун привел меня в ресторан. Кажется, это был единственный приличный ресторан в городке. Приглушенный свет в гардеробе, мужчина в синтетическом костюме и криво повязанном изжеванном галстуке-бабочке принял наши куртки, и я даже стушевался – пустят ли нас сюда? Но никто и слова не сказал – напротив, все обращались к Колдуну почтительно. Видимо, он приходил сюда не впервые.

Колдун дал мне странное задание: сесть за столик в самом углу, заказать себе всё, что хочу, и не отсвечивать. У него предстоит важная встреча и короткий разговор, после чего он пойдет проводить собеседника к двери, я же должен, опередив официанта, взять чашку, из которой тот пил, и быстренько вытереть ее кромку чистым носовым платком. И обставить всё так, чтобы не обратить на себя внимание.

Я почти не удивился: за месяцы жизни с ним начал понимать, что к чему. Колдуну был нужен «биологический отпечаток» того человека – крошечные частички его слюны, оставшиеся на чашке.

Официант принес мне меню в тяжелой кожаной папке. Я читал меню как волшебную сказку о неведомых мирах. Для человека, привыкшего к голоду, все названия звучали как прекрасная музыка: рулетики из баклажанов с орехами, салат с курочкой в карамели, цыплята-табака с соусом из чернослива, судак по-польски в меду, пирожные с заварным кремом…

У меня даже голова закружилась от предвкушения, хотелось съесть это все, попробовать хоть по маленькому кусочку каждого блюда, есть впрок, набить живот так до колик – это была бы месть за столько голодных лет. Колдун не был стеснен в средствах, и его кошелек едва бы заметил, если бы я действительно велел уставить весь стол яствами. Но…

Официант подошел ко мне с вопросительной улыбкой, и слова застряли в горле комом. Зимними ночами, дрожа от холода на своей убогой постели под лавкой, я так мечтал о том, что однажды пойду в сельский магазин к самому открытию, куплю буханку еще теплого хлеба и прямо тут же, на крылечке, съем, лицом уткнусь в дышащее тесто, как в колени матери. Я так ясно представлял себе это, что, кажется, даже чувствовал волнующий хлебный дух, и рот мой наполнялся слюной. Но сейчас я беспомощно смотрел на официанта, с ужасом осознавая, что желудок мой не примет ничего, кроме самой простой еды. От хлеба мне станет дурно, пирожные с масляным кремом войдут в него как гвозди, и даже картошка со шкварками станет моим якорем. Лишит той легкости, к которой я успел привыкнуть и которую начал воспринимать чем-то естественным.

– Мне большой стакан воды, – промямлил я.

– И все? – удивился официант.

– И… яблоко печеное.

Я вдруг заметил, что Колдун смотрит на меня внимательно, словно оценивает. Мне показалось, что он мною доволен и удивлен моей тихой сдержанностью. Черт его знает, может быть, помощь моя была бутафорская, а на самом деле это был экзамен на преданность. Он просто хотел посмотреть, как я буду себя в городе вести, не попробую ли сбежать, не будет ли каких-то неприятных выходок.

И видимо, он остался доволен, потому что с тех пор начал иногда брать меня с собою – порой мы ездили в город, иногда ходили к пасечнику или вместе бродили по лесу.

И вот во время одной из таких наших совместных вылазок произошел случай, который навсегда изменил и мою судьбу, и мой статус в доме Колдуна.

Неизвестно зачем понадобилось ему пойти в нашу местную церковь. Колдун велел мне сопровождать его, но что конкретно мне придется делать – не сообщил.

Когда мы прибыли на место, он сразу же словно забыл о моем существовании, оставил меня стоять в уголочке, а сам взял за локоток какую-то женщину из прихожанок, утянул ее в угол, почти к самому алтарю, и начал о чем-то с ней увлеченно перешептываться.

Мне было немного не по себе, потому что в середине церкви стоял гроб. Мы пришли на церемонию отпевания, вокруг стояли люди с тоской на лицах, некоторых я смутно помнил, они принадлежали моему прошлому, когда не было в моей жизни никакого леса и никакого Колдуна.

Неожиданно меня за рукав схватила незнакомая женщина, я сначала отстранился инстинктивно, но потом ее признал. Соседка наша, мать Светланы, детской моей влюбленности. Она так постарела и подурнела, как будто бы мы двадцать лет не виделись. Ненавидела меня всегда, а тут вцепилась крепко и обнять пытается.

– Что вы… Зачем вы… – забормотал я, пытаясь ее отстранить, но силы были неравны.

– Померла, – лепетала она, – померла-а-а…

– Кто? Что с вами?

– Светка моя… – Женщина утерла рукавом распухший нос. – А ты не к ней разве пришел? Любил ее, зна-а-аю. Да что уж теперь… Помяни сегодня Светку мою, хорошая она девка была, хоть и странная…

Мне стало дурно. Медленно обернувшись к гробу, я увидел, что в нем действительно лежит молодая девушка, только вот Светлану в ней признал не сразу. Смерть все-таки сильно меняет черты. Она как-то похудела, вытянулась, нос заострился. Покойницу некрасиво нарумянили – чересчур ярко, и повязали несуразным платком. Она была больше похожа на куклу, чем на человека.