Я вспомнил рекламную листовку, женщину на ней в украшениях под вкус моро… Сложил один и один. Точно! Чен прав. Искать груз могли либо мы, либо хозяева, а, учитывая то, что рекламщики изобразили на листовке, груз предназначался именно моро. Вот это поворот! Это у нас живой свидетель образовался прямо на руках. Знал парень куда рулить, не иначе! Получается они изначально знали, что на «Солнечной короне» будет не лабораторное оборудование, а киберы… Ай да Адам Иванович! Ай да страховщик! Ай да нюх!
— Так нам его холить и лелеять надо, от воды и пыли беречь!
Этот человек становился не просто ценным свидетелем. Жизнь подсказывала, что впереди неизбежное судебное разбирательство и свидетель замены одного груза на другой никому не будет лишним.
К тому же это вдвое увеличивало наши шансы.
Груз искали все, и, значит, наткнуться на нас моги либо наши, либо моро.
Не уверен, правда, что в этом случае нам будет лучше…
* * *
…Братья стояли за кустами, не решаясь ступить на проклятый берег. Они смотрели на оставленные палатки, на утварь, разбросанную на песке, на собственные следы, но первого шага никто не делал.
Средний Брат Черет стоял вместе со всеми, понимая, что все ждут его слов.
— Счет, — обронил он.
— Все братья живы, — отозвалось за спиной.
Средний Брат вздохнул глубоко и обреченно. Сквозь кусты он смотрел на ставший чужим берег, все четче понимая, что нет им там места. То, что произошло только что и все то, что произошло за эти дни, не имело значения. Даже смерть Императора Аденты не значила почти ничего, ибо не события это были, а знамения!
Он чувствовал это кожей, нутром, как чует опасность дикий зверь. Приближалось страшное время — время испытаний и горя, время страха и правды, за которыми виделась заря счастья для всех и посрамление темного воинства.
Монах отряхнул грудь и спину и один вышел на берег. Без команды никто не пошел следом. Средний Брат Черет воздел руку и прокричал:
— Предвещаю время испытаний! Предвещаю испытание Духа и Веры! Предвещаю…
* * *
…- Что он там? Что случилось?
Одинокий голос туземца пролетел над нами. Слов мы не разобрали, но настроение обиженного клерикала уловить смогли. Угрюмое такое настроение, безысходное…
— На жизнь жалуется, наверное… Сейчас посмотрим…
Лагерь остался за холмом, и я подхватил вычислитель, чтоб направить туда «воробья», но наткнулся на темный экран. Так. Еще одна потеря. Скверно-то как!
— Осиротели мы…
Чен вопросительно наклонил голову. Смотрел он не на меня, а на раненого.
— Нет больше воробышка…
Это его отвлекло. Шеф нахмурился. Несколько мгновений стоял с прищуренным глазом, потом высказался.
— Боюсь показаться циником и пессимистом, но счет к этой минуте два с половиной против нуля в его пользу.
— Кого ты, интересно, считаешь за половину? Воробья или раненого?
— Конечно нашего нового друга. Этого-то героя мы на ноги поставим и со временем, доведя до полной единицы, употребим с пользой.
Одной опасности мы вроде бы избегли, но оставалась другая. Как ни тихо вели себя наши соседи, а ожидание каких-то действий с их стороны томило мне душу.
Чтоб понять, что происходит в лагере у туземцев, я добежал до знакомого уже холма и поглядел что там и как. Более приятную картину трудно я и вообразить бы не мог — туземцы суетливо сворачивали лагерь. Окончательной победой я это зрелище не назвал бы, но счет свершившихся нынче поражений и побед явно менялся. После того, что я увидел, я оценил бы его так: два с половиной на ноль целых пять десятых.
На сборы у клерикалов ушло не более получаса. Все делалось в бешеном темпе. Веревки не развязывались, а резались, вбитые в землю колья палаток так просто выламывались. Выглядело это так, словно накатила на туземцев такая волна страха, что только бежать, бежать, бежать…
Поглядев в хвост танцующей колонне, я вернулся. Чен сидел над раненым, щупал пульс.
— Они ушли.
— Хоть одна хорошая новость. И нам пора.
Остаток ночи мы провели рядом с палаткой, вслушиваясь, не едут ли к нам железные гости.
События последних дней могли сдвинуть что-нибудь в башке этих истуканов, и чего ждать от них в этом случае, я бы предсказать не взялся бы.
Но время шло, и никто нас не беспокоил. Под звездами висела тишина, только ветер шлепал наверху листьями, да постанывал в темной палатке раненый моро. После того, что случилось на берегу тут даже звери попритихли. То я, то Чен изредка вставали, делали несколько шагов в сторону и прислушивались. Это вообщем-то была не бдительность — просто ожидание неприятностей.
— Они нам теперь жизни не дадут…
— Пожалуй. Они ведь, получается, в настоящую войну поверили…
Чен усмехнулся, качнул головой и спросил, словно это и являлось сейчас самым главным.
— А вот интересно, как у них там, в программах записано, что следует после третьего нападения делать? Может быть, пускать в ход тактическое ядерное оружие?
— Да нет у него ничего серьезнее пулемета и ракет с химической дрянью.
— Пока нет, — согласился Чен. — Но они ведь чинятся… Это мы с тобой по глупости своей не знаем что у них должно быть и что нужно искать, а они-то о себе все знают.
— И что? Повеситься нам теперь?
— Зачем? Надо все-таки попробовать завтра его взорвать!
— «Воробей» погиб. Чем приманивать будем? Пальцем?
Чен поскреб щеку.
— Черт… Забыл….
Под утро нас сморил сон, и проснулись мы только к полудню.
Поляну заливал солнечный свет, трещали птицы, и вообще ничего вокруг не напоминало о том, что тут творилось вчера.
— Хороши мы… — сказал шеф сквозь зевок. — Сторожа…
Морщась и покручивая плечом, он сразу устремился к палатке.
— Ну что он?
— Не понимаю, — сказал Чен, пожимая плечами. — Вроде все в норме… Жара нет. Зрачки на свет реагируют…
Раненый, словно услышав, что речь о нем задергался, захрипел что-то неразборчивое.
— Помоги!
Мы подхватили его под руки и вытащили из палатки.
— Аптечку, — озабоченно бросил шеф, наклоняясь над ним. — Быстрее…
Я сделал два шага назад…
И тут произошло то, чего не ожидал никто. Только что лежавший без сил раненый ловко повернулся, коснулся рукой шефа и в туже секунду в его ладони оказался разрядник.
— Эй, эй, — сказал Чен, не поняв, что происходит, — Лежи спокойно. Тебе нельзя…
Он так и не произнес, чего именно тому нельзя делать. Его колени подогнулись. Парализованный шеф упал в траву. Разрядник через мгновение уже смотрел на меня, предавая словам раненого убедительность.
— Всем стоять.
Я замер.
— Не обижайтесь, ребята. Ничего личного, — сказал он на вполне сносной геолингве. Не отводя ствола от меня, этот гаденыш щелкнул переключателем, и кольцо на стволе излучателя из голубого стало красным. Он поставил на боевой. Еще не сообразив, что он задумал, я машинально сказал:
— Что с тобой? Кончай с оружием шутить…
Помогая себе плечами, моро поднялся чуть выше, прислонился к дереву. В нем пульсировала боль, но он терпел.
— Вам, я слышал, свидетель нужен, а вот я, какая жалость, напротив, в них совершенно не нуждаюсь.
Глаза у него были совершенно нормальные, скучающе даже. Щека только подергивалась, но это не от волнения — от боли. Тяжело ему одному раненому, только решение он уже принял…
Все, что он хотел сделать в следующие секунды, для него не являлось ни потрясением, ни экзотикой — просто работа. Наверняка ведь мы с Ченом у него не первые и не последние. Я стоял перед ним дурак-дураком и думал, что дальше-то делать?
Организм решил все за меня и решение это, наверное, уже сидело во мне, едва только я увидел разрядник в его руке.
Зубы оскалились улыбке, поднялся многозначительно палец и губы произнесли назидательно.
— Пуркава соли могун эрвкер-зо сувала…
Его брови сошлись, на лбу появились морщины — он напрягся в попытке понять то, что услышал.
