– Ты не мог бы поторопиться? – пробормотала она, нарушив гнетущее молчание.

Я снял парадную униформу с крючка и быстро застегнулся, нервничая от того, что ей так неловко.

– Ребята уже ушли вперед, сказали, что займут нам места.

Элен потерла татуировку Блэклифа на шее сзади – четырехгранный черный алмаз с изогнутыми сторонами, который накалывают каждому курсанту Академии. Элен перенесла эту процедуру гораздо сдержанней, чем многие парни нашего курса, стойко и без слез, тогда как остальные скулили.

Пророки никогда не объясняли, почему они всегда выбирают только одну девочку на весь поток в Блэклифе. Не объяснили даже самой Элен. Но какой бы ни была причина, очевидно, что выбирали они отнюдь не наугад. Элен, может быть, и единственная здесь девушка, но вовсе не случайно она занимает третье место в рейтинге курсантов выпуска. Как не случайно и то, что задиры рано узнали, что лучше оставить ее в покое. Она умная, быстрая, беспощадная.

Сейчас, в черной униформе, с косой, венчающей голову, словно корона, она так же ослепительно красива, как первый снег. Я поглядывал на ее длинные пальцы, замершие на затылке, смотрел, как она облизывает губы. И вдруг подумалось: а что, если поцеловать эти губы, подтолкнуть Элен к подоконнику, прижаться к ней, выдернуть шпильки из волос и ощутить мягкость платиновых локонов меж пальцев. Каково это будет?

– Элиас?

– Хмм… – Я вдруг понял, что беззастенчиво разглядываю ее, и сбросил оцепенение. Фантазируешь о своем лучшем друге, Элиас. Какой конфуз! – Извини. Просто… устал. Пойдем.

Она взглянула на меня со странным выражением, затем кивнула на мою маску, которая так и лежала на кровати.

– Это тебе может понадобиться.

– Верно. – Появиться без маски – преступление, которое неминуемо влечет за собой порку. С четырнадцати лет я не видел ни одного Мастера без маски. Так же, как никто из них не видел моего лица, кроме Элен.

Я надел маску, стараясь не содрогаться от той ярости, с которой она припала к коже. Остался всего один день. Потом я сниму ее навсегда.

Мы вышли из казармы под вечерний бой барабанов. Голубое небо окрасилось лиловым, знойный воздух пустыни становился прохладнее. Вечерние тени смешались с темными каменными стенами Блэклифа, и теперь здания выглядели неестественно огромными. Невольно я обследовал тени, выискивая возможную угрозу, – привычка, выработанная у меня с пятого курса. На мгновение я почувствовал, будто тени тоже смотрят на меня. Но затем это ощущение прошло.

– Как ты думаешь, Пророки придут на выпуск? – спросила Элен.

Хотелось бы ответить нет. У наших святых есть дела и поважнее, как например запереться в пещере и гадать на овечьих кишках.

– Сомневаюсь, – только и сказал я.

– Думаю, это будет утомительно после пятисот лет, – вымолвила Элен без малейшего намека на иронию.

Я сморщился от явной глупости подобного высказывания. Как может кто-то такой умный, как Элен, всерьез верить, что Пророки бессмертны?

Хотя она не одна такая. Меченосцы верят, что Пророки завладевают душами мертвых и в этом кроется секрет их силы. Маски же в особенности почитают Пророков, ибо они решают, кто из детей меченосцев будет учиться в Блэклифе. Они же преподносят нам маски. Так же нас учат, что именно Пророки основали Блэклиф пять сотен лет назад.

Их всего четырнадцать, красноглазых ублюдков, но, когда они появляются, что бывает крайне редко, все считаются с их мнением. Многие первые лица Империи – генералы, Кровавый Сорокопут, даже Император – ежегодно совершают паломничество к горной берлоге Пророков, ища совета по государственным вопросам. И хотя любому, кто обладает хоть крупицей здравомыслия, абсолютно ясно, что они лишь горстка шарлатанов, Империя восхваляет их не только за бессмертие, но и за то, что они якобы могут читать чужие мысли и предсказывать будущее.

Большинство курсантов Блэклифа видят Пророков лишь дважды за все время обучения: когда поступают в Академию и когда получают свои маски. Но Элен всегда особенно привлекали эти святые, поэтому не удивительно, что она надеется увидеть их на церемонии выпуска. Я уважал Элен, но в этом вопросе не мог с ней согласиться.

Мифы меченосцев настолько же правдоподобны, насколько и сказки кочевников о джиннах и Князе Тьмы. Мой дед один из немногих, кто не верит в эту чушь о Пророках, и мысленно я повторил его мантру. Острие меча – мой пастырь. Танец смерти – моя молитва. Смертельный удар – мое освобождение. Мантра – это все, что мне было нужно. Пришлось собрать волю в кулак, чтобы сдержать язык за зубами. Элен это заметила.

– Элиас, – сказала она. – Я горжусь тобой.

Ее голос звучал удивительно торжественно.

– Я знаю, что ты старался изо всех сил. Твоя мать… – Она оглянулась по сторонам и понизила голос – шпионы Коменданта рыскали повсюду. – Твоя мать обращалась с тобой жестче, чем с любым из нас. Но ты доказал ей. Ты работал усердно. Ты все делал правильно.

При этом она говорила сейчас так искренне, что я дрогнул. Через два дня она изменит свое мнение. Через два дня она возненавидит меня.

Помни Барриуса. Помни, что тебе предстоит сделать после выпускного.

Я легонько толкнул ее в плечо:

– Что это вдруг за телячьи нежности?

– Забудь об этом, нахал, – она шлепнула меня по руке. – Я просто старалась быть милой.

Мой смех прозвучал нарочито бодро.

Они отправят тебя охотиться за мной, когда я убегу. Тебя и других, кого я называл братьями.

Мы вошли в столовую, и нас чуть не сбила с ног какофония звуков – смех, хвастовство, приглушенная болтовня трех тысяч молодых людей. В присутствии Коменданта так шумно не бывает, поэтому я немного расслабился, радуясь, что удастся избежать ее присутствия.

Элен потянула меня к одному из десятков длинных столов, где Фарис угощал остальных байками о своей последней вылазке в прибрежный бордель. Даже Деметриус, который со дня смерти младшего брата всегда выглядел подавленным, слабо улыбался. Фарис многозначительно взглянул на нас.

– Вы двое не торопились.

– Витуриус прихорашивался как раз для тебя, – Элен отодвинула гигантское тело Фариса, и мы сели. – Пришлось оттаскивать его от зеркала.

Остальные, кто сидел за столом, начали улюлюкать. Затем Леандр, солдат из взвода Элен, попросил Фариса закончить историю.

Рядом со мной Декс спорил со вторым лейтенантом Элен Тристасом, серьезным, темноволосым парнем с большими обманчиво-невинными голубыми глазами. На предплечье он носил татуировку с именем его невесты, Аэлии.

Тристас наклонился вперед.

– Императору почти семьдесят, и у него нет сына-наследника. В этом году, возможно, Пророки выберут нового Императора. Новую династию. Я разговаривал об этом с Аэлией…

– Каждый выпуск кто-нибудь думает, что как раз в этом году такое случится, – закатил глаза Декс. – И этого никогда не происходит. Элиас, скажи ему. Скажи Тристасу, что он – идиот.

– Тристас, ты – идиот.

– Но Пророк сказал…

Я коротко хмыкнул, и Элен бросила на меня укоризненный взгляд. Держи свои сомнения при себе, Элиас. Я положил еду в две тарелки, одну протянул ей.

– Вот, – протянул я. – Отведай помоев.

– И правда, что это? – Элен ткнула в пюре и нерешительно понюхала содержимое тарелки. – Навоз?

– Не нойте, – сказал Фарис с набитым ртом. – Вот кого жаль, так это пятикурсников – им приходится возвращаться к этой бурде после того, как четыре года они грабили фермы.

– Вообще жаль всех студентов первого уровня, – заметил Деметриус. – Можешь себе представить еще двенадцать лет здесь? Или тринадцать?

Большинство первокурсников в столовой смеялись, как и все остальные. Но некоторые поглядывали на нас с завистью, словно голодные лисы на львиный прайд.

Но мне представилось, что половина из них погибнут, их тела остынут, смех умолкнет. Впереди их ждут годы мук и лишений. И столкнувшись с этим, они либо беспрекословно все примут, либо будут задавать вопросы, либо выживут, либо умрут. Тот, кто задает вопросы, обычно и умирает.