Гном откашлялся, разгладил бороду и пробубнил:
– Вот оно что… Нет, настолько странных вещей мы здесь не замечали. Но что-то там определенно происходит. Я в ваши дела стараюсь не мешаться, так что подробностей не знаю. Но вот ведет себя народ непонятно. Ничего криминального нет, просто болеть стали чаще. К аптекарю нашему зачастили. Раньше, как норму привезут из долины, так кабак только что по бревнышку не раскатывается, ходуном ходит. Теперь вон даже трактирщик жалуется – нет никого, прибыли нет. Или придут поодиночке и давай молча напиваться. Да и соли из-за гор стало меньше приходить. В пределах нормы, это да, но меньше, чем раньше-то бывало. А у коменданта тамошнего я выяснять, уж извините, не стал. Не мое это дело, да и общаться со всякой высокородной сволочью… – Он растерянно замолчал, но потом, видимо, решив говорить откровенно, решительно откашлялся и продолжил: – Извините, что я так про высокородных, к вам это не относится, наверное. Да только с некоторыми спесивцами общаться – толку никакого, только как в дерьме, уж простите, искупаешься… – и он замолчал, поняв, что все-таки переборщил с откровенностью.
– Не смущайтесь, уважаемый Торин. Меня теперь и высокородным-то назвать нельзя, я официально изгнан из рода. Так что вы отчасти правы, – поощрительно улыбнулся я.
– О! Ну вот! – Он с облегчением вздохнул. – Так, я и говорю, за последние два года коллеги ваши как пришибленные стали. Вы же знаете, у нас, если что по вашей части происходит, так мы к ним обращаемся. Так теперь, если что происходит, они с таким рвением за расследование берутся! Лишь бы в крепость не возвращаться. Тут недавно вампир заезжий был – псих какой-то, решил на разумных перейти, гурман. Так они его мало поймали, потом еще полмесяца допрашивали. Бедняга, прежде чем в психушку отправился, такого натерпелся от их старательности, что я даже не знаю, от чего его теперь лечить будут – от шизофрении или нервного истощения. Я понимаю, что о странностях должен начальству сообщать, да только как о таких странностях сообщить? Все официально, никакого криминала.
– Ясно. – Я встал и прошелся по кабинету. Почему гном не стал ни о чем сообщать наверх, очевидно – в провинциях никогда не стремятся общаться со столицей больше, чем положено. Все вопросы привыкли решать сами, а начальство лучше не трогать – себе дороже выйдет. Его можно понять, и, хотя в данном случае это ужасно некстати, даже не в чем толком обвинить. В любом случае, трения здешнего начальства со столичным меня не касаются. А вот то, как мэр относится к начальнику тюрьмы, очень показательно. Что-то мне подсказывает, что у него есть, о чем спросить.
– Конечно, вы правы, но в данном случае лучше было все-таки сообщить наверх. Дело в том, что бедняги явно чего-то боятся. Да и среди заключенных смертность резко подскочила. Начальник тюрьмы, вместо того, чтобы беспокоиться о безопасности подчиненных и преступников, занимается неизвестно чем, шлет какие-то невнятные отчеты в столицу, а о том, что там творится в действительности, ни слова не пишет! Впрочем, не буду вас винить, это не мое дело. Вы, конечно, ничего не пытались выяснить самостоятельно?
– Нет, я – не пытался. Но некоторые жители любопытствовали. Только это бесполезно – солдаты молчат, как воды в рот набрали. Если бы им просто запретили рассказывать, все равно кто-то да проговорился бы по пьянке. Тут явно что-то другое. Вы попробуйте с аптекарем нашим поговорить, вон Ханыга проводит. Что-то там такое непонятное происходит, уж поверьте.
Я поблагодарил осторожного гнома, позвал Ханыгу и отправился к аптекарю. Лавка его оказалась совсем не далеко, и уже через четверть часа я пил горячий травяной чай с седеньким, лысоватым гоблином. Гоблин явно обрадовался нашему приходу, особенно – приходу Ханыги.
– Ох, ваша светлость, этот паршивец – сынок, мой младшенький, от младшей жены. Не пожелал, дурачок, традицию семейную поддержать, по государственной линии вот пошел. Совсем на отца плюнул, только и заходит, что по делу. – Укоризненно покачал головой аптекарь.
Ханыга в ответ что-то угрюмо пробормотал, про то, что долг родной стране надо отдавать, а аптекарей у них в семье и без него хватит. Чай, четыре брата только родных да семнадцать сводных.
У гоблинов довольно забавный семейный уклад. Дело в том, что у этой расы очень плодовитые женщины. Они очень быстро, меньше, чем за полгода, вынашивают потомство, и рождается у них часто не по одному, а сразу по нескольку гоблинят. Если бы не одна проблема, гоблины давно стали бы самой многочисленно расой в мире. Конечно, они еще и одна из самых короткоживущих рас – пятидесятилетний гоблин – глубокий старик, и вообще – редкость. Чаще же они не доживают и до сорока. К тому же в детстве гоблинята отличаются просто чудовищным любопытством, их интересует буквально все, и именно поэтому детская смертность среди них очень велика. Некоторые, и повзрослев, продолжают совать свой нос куда не следует, за что и страдают. К тому же родителям обычно трудно уследить за каждым из своего многочисленного выводка. Хотя эти факты не помешали бы им заселить весь мир, и, возможно, даже вытеснить другие расы. Но, как я уже говорил, есть одна проблема. А именно – если женщины-гоблины чрезвычайно плодовиты, то среди гоблинов – мужчин хорошо, если один из десяти способен завести потомство. И это при том, что мальчиков-гоблинов рождается примерно в два раза больше, чем девочек. Конечно, к моменту взросления численность их сравнивается. И потому семьи у них не такие, как у остальных рас. Во-первых, каждый небесплодный гоблин должен обзавестись гаремом. Он становится главой нового клана только по той причине, что может зачать ребенка. С ним вместе в новый клан переходят все его родные братья. Теперь они должны десятую часть своих заработков отдавать новому главе клана. Так же должны поступать и все его взрослые бесплодные сыновья.
Это нужно для того, чтобы он мог содержать своих многочисленных жен. При этом невозможность иметь детей для гоблина не отменяет возможности для него семейного счастья – многие из жен главы клана женаты дважды – и второй раз уже на любимом мужчине. Подозреваю, что именно этот факт породил в государствах-соседях империи дикие слухи о повальных оргиях среди здешних жителей. За границами империи гоблинам запрещают селиться кланами где-то, кроме их родных болотистых лесов – чтобы не подрывали нравственность населения. Впрочем, насколько мне известно, слухи эти действительно небеспочвенны – но только в отношении гоблинов. Представителей других рас они на такие мероприятия, кажется, не приглашают. Меня не приглашали, по крайней мере.
В лавке царил уют и порядок. По стенам развешаны сушеные травы, в холодильных шкафах разложены более современные препараты, а также производные этих самых трав в виде бутылочек с различными снадобьями.
– Я по поводу ребят из крепости, которые к вам зачастили, отец (к главам кланов принято обращаться именно так).
– Да я не дурной, сам уже догадался. Только не знаю, помогу ли чем. Болеют, да, многие. Не все – некоторые лукавят, но мало таких. А чем болеют – не ясно. Все по-разному. Кто простывает, у кого суставы болят, у кого зрение ухудшается. Кровь у многих портится. Ты ведь не лекарь, объяснить не могу тебе, но плохая кровь у многих. И не лечится оно, как будто и не зараза вовсе. Само проходит, а только как с крепости вернется солдат – так снова больной. И все по-разному, все. Общее только, что слабость. Вялые ходят, сонные. Аппетиту нет. А и вообще, их заметно меньше стало, солдат-то! То ли не пускают их в увольнение, то ли сами не хотят, а может, и еще чего похуже, только раньше, как поезд с солью прибывает – в городе чуть не полгарнизона. А теперь четыре стражника – ровно как в уставе записано. Я уж и не лечу их, укрепляющие сборы даю только. Мясо сырое есть заставляю. Говорят, помогает им, только все равно одолевает недуг. – Пожилой гоблин говорил, в отличие от его сына очень грамотно, почти без акцента.
Я уточнил еще некоторые подробности и вежливо попрощался с патриархом. Пора было идти на встречу с шефом – пока я общался с мэром и аптекарем, наступил вечер.
