Он кивнул, больше никак на это не отозвавшись. Поднес зажигалку, большую латунную «Зиппо» с кадром из какого-то мультфильма на боку. Щелкнул ею, и она издала хрустящий звук и выплюнула искры.

— Горючее почти на нуле, — сказал он.

Она взяла ее у него, щелкнула сама, и маленький желтый язычок пламени затрепыхался у кончика. Она прикурила, закрыла глаза и вдохнула. Это было похоже на погружение в теплую ванну. Она со вздохом подняла глаза и рассмотрела кадр из мультфильма на боку зажигалки. Попай наносил удар кулаком. «БА-БАХ!» — было написано во взрыве, окруженном желтыми ударными волнами.

— Знаете, что меня удивляет? — спросил он, пока она делала еще одну длинную затяжку, наполняя легкие сладким дымом. — Что никто не видел вашего большого старого «Роллс-Ройса». Как такой автомобиль остался незамеченным, вот о чем я думаю. Вас не удивляет, что его никто не видел?

Он смотрел на нее яркими, почти счастливыми глазами.

— Нет, — сказала она, и это была правда.

— Нет, — повторил Долтри. — Вы не удивляетесь. Почему же так вышло, по-вашему?

— Потому что Мэнкс хорошо умеет оставаться незамеченным.

Долтри повернул голову и посмотрел на воду.

— Это нечто. Двое мужчин в «Роллс-Ройсе» 1938 года с кузовом «Призрак». Я проверил онлайновую базу данных. Знаете, что во всем мире осталось меньше четырехсот «Призраков»? Их меньше сотни во всей стране. Это чертовски редкий автомобиль. И вы — единственная, кто его видел. Вы, должно быть, чувствуете себя безумной.

— Я не безумна, — сказала Вик. — Я испугана. Между одним и другим есть разница.

— Думаю, вам виднее, — сказал Долтри. Он бросил сигарету в траву и растер ее подошвой.

Он скрылся в доме, прежде чем Вик заметила, что его зажигалка по-прежнему у нее в руке.

Во дворе Бинга было полно цветов из фольги, ярко окрашенных и вращающихся в утреннем солнечном свете.

Сам дом, с его белой отделкой и кивающими лилиями, походил на маленький розовый торт. В такой дом добрая старушка приглашает ребенка на пряники, запирает его в клетке, откармливает в течение нескольких недель и, наконец, засовывает в духовку. Это был Дом Сна. Уэйну захотелось спать от одного вида вращающихся цветов из фольги.

На холме над домом Бинга Партриджа располагалась церковь, сгоревшая едва не дотла. От нее почти ничего не осталось, за исключением главного фасада с высоким заостренным шпилем, высокими белыми дверьми и закопченными витражами. Задняя часть церкви представляла собой груду обломков обугленных стропил и почернелого бетона. У фасада стоял один из этих щитов с передвижными буквами, чтобы пастор мог сообщать прихожанам порядок службы. Но кто-то подурачился с этими буквами, написал сообщение, которое, вероятно, не совсем точно отражало взгляды паствы. В нем говорилось:

СКИНИЯ НОВОЙ

АМЕРИКАНСКОЙ ВЕРЫ

БОГ СГОРЕЛ ЗАЖИВО

ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО ДЬЯВОЛЫ

В огромных старых дубах, окаймлявших стоянку вокруг почерневших руин церкви, поднялся ветер. Уэйн, даже при закрытых окнах, почувствовал запах гари.

«NOS4A2» повернул и въехал на подъездную дорогу к отдельно стоящему гаражу. Бинг, извиваясь, порылся в кармане и извлек пульт дистанционного управления. Дверь поднялась, и автомобиль вкатился внутрь.

Гараж являл собой полый бетонный блок, прохладный и темный внутри, пропахший маслом и железом. Металлический запах исходил от баллонов. В гараже стояло с полдюжины зеленых баллонов, высоких цилиндров с вкраплениями ржавчины и с красными трафаретными надписями сбоку: ОГНЕОПАСНО, СОДЕРЖИМОЕ ПОД ДАВЛЕНИЕМ и СЕВОФЛУРАН. Они выстроились, как солдаты какой-то чужеродной армии роботов в ожидании проверки. За их рядами виднелась узкая лестница, шедшая в мансарду на втором этаже.

— Ура-ура-ура, нам завтракать пора, — сказал Бинг. Он посмотрел на Чарли Мэнкса. — Я приготовлю вам лучший завтрак, какой вы когда-либо ели. Провалиться мне на этом месте. Лучший. Просто скажите, что вы хотите.

— Я хочу побыть один, Бинг, — сказал Мэнкс. — Хочу, чтобы у меня немного отдохнула голова. Если я не очень голоден, то, вероятно, потому, что я сыт твоей болтовней. Набрал уже слишком много бесполезных калорий.

Бинг съежился и украдкой поднес руки к ушам.

— Не закрывай уши и не притворяйся, что ты меня не слышишь. Ты все это время был настоящим бедствием.

У Бинга сморщилось лицо. Глаза закрылись. Он безобразно заплакал.

— Я мог бы просто застрелиться! — крикнул Бинг.

— Это большая глупость, — сказал Мэнкс. — Да и все равно ты бы, скорее всего, промахнулся и всадил пулю в меня.

Уэйн рассмеялся.

Он удивил всех, включая себя самого. Это было совершенно непроизвольной реакцией — как чихание. Мэнкс и Бинг обернулись и посмотрели на него. У Бинга из глаз лились слезы, его жирное, уродливое лицо было искажено страданием. Но вот Мэнкс, тот смотрел на Уэйна с каким-то удивленным восхищением.

— Заткнись! — крикнул Бинг. — Не смей смеяться надо мной! Я порежу тебе все лицо! Возьму ножницы и разрежу всего тебя на кусочки!

Мэнкс взял серебряный молоток и ударил им Бинга в грудь, оттолкнув его обратно к его дверце.

— Тихо, — сказал Мэнкс. — Любой ребенок станет смеяться над ужимками клоуна. Это совершенно естественно.

В голове Уэйна мелькнула мысль о том, как смешно было бы, если бы Мэнкс ткнул молотком Бингу в лицо и разнес ему нос. Ему представилось, как нос Бинг лопается, как воздушный шарик, наполненный красным кул-эйдом[136], — образ настолько комичный, что он чуть было не рассмеялся снова.

Часть Уэйна, очень далекая, тихая часть, задавалась вопросом, как он умудряется находить в этом хоть что-то смешное. Может, он до сих пор испытывал помутнение из-за газа, которым опрыскал его Бинг Партридж. Он проспал всю ночь, но не чувствовал себя отдохнувшим. Он чувствовал себя больным, обезвоженным и перегревшимся. Больше всего его донимала жара: он варился в собственном соку, мечтая о прохладном душе, прохладном озере, прохладном глотке снега.

Мэнкс снова искоса глянул на Уэйна и подмигнул. Уэйн вздрогнул, желудок у него медленно пошел колесом.

«Этот тип, как бы то ни было, ядовит, — подумал он, а потом снова сказал это про себя, только задом наперед: — Ядовит, было ни то бы как, тип этот». И, составив эту странную, неестественную, вывернутую фразу, Уэйн, как ни удивительно, почувствовал себя лучше, хотя не мог сказать, почему именно.

— Если ты расположен хозяйничать, то мог бы поджарить ломтик бекона для растущего молодого человека. Он, я уверен, не отказался бы.

Бинг опустил голову и всхлипнул.

— Валяй, — сказал Мэнкс. — Валяй, плакса, к себе на кухню, где мне не придется это выслушивать. Скоро я с тобой разберусь.

Бинг вылез, закрыл дверцу и зашагал мимо автомобиля к подъездной дороге. Проходя мимо задних окон, он бросил ненавидящий взгляд на Уэйна. Уэйн никогда не видел, чтобы кто-нибудь смотрел на него так, словно на самом деле хотел его убить, задушить насмерть. Это было забавно. Уэйн чуть было снова не расхохотался.

Уэйн медленно, неуверенно выдохнул, не желая думать ни о чем, что приходило ему на ум. Кто-то открутил крышку банки с черными мотыльками, и теперь они неистово трепыхались у него в голове целым вихрем идей: смешных идей. Смешных, как сломанный нос или человек, стреляющий себе в голову.

— Я предпочитаю ездить по ночам, — сказал Чарли Мэнкс. — В глубине души я ночной человек. Все, что хорошо днем, ночью еще лучше. Карусель, колесо обозрения, поцелуй девочки. Все. И вот еще что. Когда мне исполнилось восемьдесят пять, солнце стало досаждать моим глазам. Тебе надо сходить поспать?

— Вы имеете в виду… пописать?

— Или сделать шоколадное пирожное? — спросил Мэнкс.

Уэйн снова рассмеялся — резким и громким лающим хохотом, — а потом захлопнул ладонью рот, словно мог проглотить его обратно.