Винсент выругался. Эти подонки хорошо, слишком хорошо, подготовлены к современной войне. Мерки и тугары просто перли бы вперед беспорядочной толпой, исступленно вопя и не обращая ни на что внимания. Бантаги же, переждав залп, опять ринулись в атаку.
— Беглый огонь!
Батарея справа от Винсента, до сих пор посылавшая снаряды по высокой траектории на гряду холмов, где стояли бантагские пушки, теперь опустила стволы орудий и зарядила их двойной картечью. В это время наступающие бантаги дали залп из винтовок, который уничтожил большую часть несчастных, так и не успевших добраться до своих. Батарея открыла огонь, когда до основной массы бантагов оставалось меньше пятидесяти ярдов, а некоторые уже ворвались в окопы и перешли в штыковой бой. Пушки стреляли практически в упор, и куски развороченных снарядами тел разлетались на двадцать ярдов и дальше. Стрелки роты поддержки, расположившейся вокруг орудий, отогнали своим огнем остатки бантагов.
Вражеская атака захлебнулась. Винсент молча наблюдал за тем, как отступают последние бантаги. Они ринулись на холм импульсивно, надеясь прорваться сквозь линию обороны на хвосте у отступающих бойцов 1-й дивизии, но реальных шансов взять высоту у них не было. Несколько воинов, чудом уцелевших на склоне холма, наконец получили возможность спастись.
К Винсенту подошел командир дивизии:
— Атака не такая уж и страшная, сэр.
— Подождите, это только начало, — отозвался Винсент, указывая на противоположную гряду холмов. Там, уже заняли позицию несколько артиллерийских батарей; показались темные силуэты бронемашин.
«Хорошо, что эти монстры могут делать не больше двух миль в час, — подумал Винсент, — а то нам пришлось бы худо».
Командир батареи приказал артиллеристам взять бронемашины на мушку, но Винсент крикнул ему, чтобы они стреляли по пушкам.
Воины 2-й дивизии, впервые увидевшие самоходки, тревожно переглядывались, а их товарищи из 1-й дивизии, расположившиеся цепью чуть выше, подливали масла в огонь, уверяя, что ничто не может остановить эти бронированные чудовища.
Первая волна бантагов, откатившись в узкую долину между двумя грядами холмов, спряталась за валунами у извивавшегося по дну долины ручья и начала отстреливаться. Одна из пуль попала в артиллериста рядом с Винсентом. Он согнулся пополам и рухнул на землю.
Часть республиканских стрелков вела огонь по бантагам, засевшим в долине, другие — по следующей волне атакующих, спускавшейся с противоположного склона. В ответ бантаги ввели в бой мортиры, обстреливая траншеи и заставляя людей прятаться от разрывающихся снарядов. Караван броневиков продолжал двигаться вперед, рассыпая искры при попадании ружейных пуль.
— Итак, вот оно, их новое оружие.
Винсент изумленно обернулся и, вытянувшись, отдал честь Эндрю.
— По вашему виду можно догадаться, что вам сегодня досталось, Готорн.
— Мы потеряли почти половину личного состава Первой дивизии, сэр. Это моя вина — нельзя было выдвигать их так далеко вперед.
— Вы же не знали сил противника. Я на вашем месте сделал бы то же самое, пошел бы на выручку к форту.
Эндрю, не обращая внимания на свистевшие пули, стал разглядывать в бинокль бронированные самоходки.
— Именно так Ганс их и описал. Способны ли наши двадцатифунтовки что-нибудь сделать с ними?
— Мы подпустили их на двести ярдов, но все равно снаряды отскакивают от брони, как мячики, — с досадой ответил Винсент. — Я очень сожалею, сэр, но мы потеряли целую батарею — одно из орудий при первой атаке бантагов, остальные три при попытке закрепиться на позиции.
Эндрю кивнул, ничего не ответив. Потери были одним из непременных условий игры, которую они вели.
— Значит, остановить их на первом рубеже не удалось.
— Нет, сэр, мы лишь задержали их ненадолго. Эндрю посмотрел на северо-восток, в сторону Джанкшн-Сити. В вечерних сумерках было видно, как бригада рабочих разгружает с платформы тяжелую пятидесятифунтовую пушку и две тридцатифунтовые, привезенные им из Порт-Линкольна. Несколько лошадей уже тащили одно из орудий в восточном направления, где его должны были установить в земляной крепости за пределами города.
Он опять перевел взгляд на броневики, оценивая их скорость. К тому времени, когда они доберутся до города, уже стемнеет. Продолжит ли Гаарк атаку? Вне всякого сомнения. Он же понимает, что через двенадцать часов к ним может прибыть многотысячное подкрепление с трех сторон.
Винсенту удалось выиграть время, достаточное для подвозки тяжелых орудий, и не стоило дополнительно терять людей, пытаясь задержать противника на промежуточном рубеже.
— Смотрите, это он! — воскликнул Винсент.
На противоположной гряде показался всадник на белом коне. Эндрю, подняв к глазам бинокль, внимательно разглядывал его. Гаарк остановился и, развернув лошадь, тоже достал бинокль.
«Любопытно, — подумал Эндрю. — Очевидно, он и вправду умеет читать мысли, вроде кар-карта мерков Тамуки». Смутное ощущение чего-то постороннего в мозгу, беспокоившее его вот уже несколько месяцев, стало теперь вполне явственным. Но в отличие от Тамуки в Гаарке чувствовалась не первобытная ярость, а трезвая холодная расчетливость, служившая своего рода зеркальным отражением собственных мыслей Эндрю.
Эндрю почувствовал себя как актер на сцене, от которого ожидают каких-то действий. Он понял, что Гаарк хочет испытать его, угадать его намерения, и решил, что не следует проявлять никаких чувств — ни испуга, ни гнева — не раскрывать себя. Ощущение было непривычное. Если с Тамукой это был просто обмен примитивной ненавистью, демонстрацией силы и решительности, то здесь ощущалась попытка прочитать чужие мысли, интеллектуальная игра вроде шахмат, где каждый из игроков планирует свои действия, старается угадать ответные ходы противника и перестраивает свой план в зависимости от этого.
«Да, ты выиграл дебют», — подумал Эндрю. Не было смысла скрывать это. Он опустил бинокль, и телепатическая связь прервалась.
— Поехали, Винсент, — произнес он спокойно. — Надо перевести ребят в крепость. Впереди у нас долгая ночь.
«Чем сложнее план, тем больше вероятность, что он провалится», — уже не в первый раз подумал Джурак, ехавший верхом по насквозь продымленному лесу. Лошадь осторожно ступала среди валявшихся тел и вдруг шарахнулась в сторону, когда умирающий человек со стоном перекатился на бок и потянулся за револьвером. Несколько выстрелов, произведенных офицерами штаба, навечно успокоили его. Проезжая мимо полевого госпиталя, Джурак старался не обращать внимание на наваленные грудой конечности, стоны раненых и вонь, доносившуюся от погребальных костров.
Они заплатили непомерно высокую цену за выигранный бой. Пятьдесят тысяч убитых и раненых, а ведь предполагалось, что сегодня будет последнее решающее сражение и раса людей перестанет существовать. Но карт, командовавший подразделениями на фланге, не мог отказать себе в удовольствии сразиться еще раз. Вместо того чтобы выйти на дорогу, отсечь отступающие части противника и занять оборону, он потратил полдня на утомительный марш и напал на резервные войска. Он, конечно, основательно их потрепал, но его уверения, что он уничтожил целый корпус, были чистейшей ложью, придуманной, чтобы оправдать допущенную ошибку.
После окончания кампании Гаарк скорее всего приказал бы казнить карта за глупую самонадеянность, но тот избавил их от хлопот, самостоятельно отправившись к праотцам при последнем решительном штурме вражеских укреплений.
Впереди слышался шум продолжающегося боя, хотя наступила ночь и большинство бантагов прекратили наступление — гнева лесных духов они боялись больше, чем оружия янки. Люди не испытывали никаких суеверных страхов и отчаянно сражались, вытаскивая свои подразделения из западни, в которой, согласно планам Гаарка, они должны были погибнуть.
Да, они были разгромлены и отступали, но до полной и окончательной победы было далеко, и это совсем не нравилось Джураку.
